Эдвард еще раз дернул звонок, а доберман подошел еще ближе и не то зевнул,
не то завыл, раскрывая пасть.
Эдвард. - Наверно глазеет на нас через щель в ставнях и пытается угадать,
что нам нужно.
дверь дома открылась, и в проеме показался высокий плечистый мужчина в
серой одежде. Он громко засвистел псу, который повернул голову,
заколебался и неохотно отбежал от ворот, как будто был ужасно разочарован
тем, что не будет иметь возможности погрузить клыки в мягкое место наших
задниц.
шестидесятилетнего культуриста. Так же ходил и Чарльз Атлас. Когда он
приблизился, я увидел, что он был индейцем. У него был могучий мясистый
нос и лицо цвета меди, сморщенное как кленовый лист. Хоть он был одет в
обычный костюм, рубашку с высоким воротником и галстук, он носил также и
длинное ожерелье из раскрашенных орехов или зерен, на которое был подвешен
серебряный медальон и пух перьев дикого индюка. На его пиджаке блестели
капли дождя.
что может заинтересовать мистера Эвелита.
индеец.
торговец сувенирами из Грейнитхед и я принес пенал, который принадлежал
Генри Геррику старшему, одному из судей в процессах ведьм в Салеме.
Геррика". Если потом мистер Эвелит не будет хотеть нас видеть, то тогда уж
ничего не поделаешь. Но по крайней мере дайте ему шанс, чтобы он бросил
взгляд на этот пенал. Это очень редкий антик, и я сразу понял, что он
может заинтересовать мистера Эвелита.
обеспокоенными взглядами. Но наконец он сказал:
индейцы уже не снимают скальпы. Они "переговаривают". Вскоре мы узнаем,
что они начали использовать агрессивно ориентированную косметику вместо
"военных красок".
время дождь перешел в мелкую морось, но все еще лило так обильно, что
волосы у всех нас промокли, а слипшаяся борода Эдварда просто истекала
водой. Ожидавший встречи с нами доберман ежеминутно нетерпеливо
отряхивался, с трудом овладевая нетерпением.
к машине, взял с заднего сиденья пенал Генри Геррика и сунул его под плащ,
чтобы не промочить. Индеец подождал, пока мы все не вошли на территорию
владений, после чего запер за нами ворота на ключ. Доберман задрожал,
когда мы проходили мимо него, раздираемый противоречиями между послушанием
приказу и врожденным кровожадным инстинктом.
голоден.
дверью. Холл был выложен темными дубовыми панелями. Справа темные, вручную
вырезанные ступени вели на окруженную галереей лестничную площадку. На
стенах висели масляные портреты всех Эвелитов, начиная с Иоски Эвелита от
1665 года, кончая Дугласом Эвелитом от 1947 года. Лица были овальными,
серьезными, без всякого следа веселья.
уродливой вешалке, после чего мы направились за ним по ступеням, не
прикрытыми никакими коврами. Наверху стены были украшены алебардами и
копьями, охотничьими ружьями и удивительными металлическими предметами,
выглядевшими как орудия пыток. Там стояла и небольшая стеклянная витрина,
покрытая непроницаемым слоем пыли, содержащая что-то, крайне напоминающее
мумифицированный человеческий череп.
двадцать не открывались окна. Однако повсюду раздавался какой-то шум,
скрип, стук, как будто невидимые люди переходили из комнаты в комнату,
открывая и закрывая двери. Хотя здесь не было никого, кроме старого
Эвелита, его приемной внучки и индейца-слуги, весь этот шум
свидетельствовал о присутствии бесчисленных невидимых обитателей. Однажды
мне даже показалось, что я слышу мужской смех.
прихожую, скупо меблированную антиками времен Микеланджело. Здесь стоял
прекрасный глобус, над камином же висела редкостно неспособно намазюканная
картина, представляющая пять или шесть котов с короткой шерстью, на глаз
американской породы.
библиотеку, - напомнил я ему.
совершенно не по-индейски. Такие лица, как у него, я видел лишь на
фотографиях 1860 года.
отворилась, и вошла девушка. Все трое мы встали при ее появлении, совсем
как крестьяне на деревенской свадьбе, и хором проблеяли:
оценивая нас взглядом. Она скорее была невысокой, максимум пять футов и
два дюйма (ок. 156 см), у нее было худое лицо с острыми чертами, большие
темные глаза и прямые, длинные, черные и блестящие волосы, спускавшиеся до
середины спины. Она носила простое черное льняное платье, скроенное крайне
просто, однако я сразу заметил, что под ним на ней ничего не было, обута
же она была в черные блестящие туфельки с остроконечными носами на
исключительно высоком каблуке.
заговорила она с бостонским акцентом, проглатывая концовки слов. Эдвард
посмотрел на меня, подняв бровь. У этой девушки решительно был класс. Но
что она здесь делала, в этой безлюдной местности, вместе со старым
эксцентричным отшельником и индейцем, одетым, как Уильям Рэндольф Херст?
[1863 - 1951, магнат прессы США.] Особенно, если она не была внучкой
Эвелита?
соседней комнате. Она провела нас через холл, постукивая каблучками по
деревянному полу, а когда она проходила мимо какого-то неприкрытого
оконницей окна и серый свет послеполудня осветил тонкий материал ее
платья, я убедился, что мое ранее мнение было верным. Я различил даже
родинку на ее правой ягодице. Я понял, что Форрест тоже это заметил, так
как он громко хмыкнул.
занимающая, наверно, половину этажа. В ее отдаленном конце находилось
огромное витражное окно. Через янтарно-зеленые стекла влетали разноцветные
полосы света, освещая стоящие рядами тысячи томов, оправленных в кожу, или
на толстые рулоны картин и гравюр.
сидел седовласый старец. Лицо у него было как у обезьяны, сморщенное от
старости и отсутствия солнца, но в нем все еще можно было узнать Эвелита -
в лице были те же удлиненные черты, что и на его портрете внизу, и такие
же падающие веки, отличавшие всех его предков.
отложил лупу, снял очки и присмотрелся к нам глазами дальнозоркого. На нем
была поношенная, но чистая белая рубашка, черная шерстяная куртка и черные
перчатки без пальцев. Я подумал, что он выглядит страшно похожим на
рассерженного ворона.
позволяю, чтобы посетители мешали мне работать, поэтому хотел бы знать, с
кем имею честь.
Эдвард Уордвелл и Форрест Броу, оба из музея Пибоди.
очки.
захотите взглянуть на нее.
опираясь спиной о книжную полку. Она внимательно наблюдала за нами, почти
так же бдительно и жадно, как и доберман снаружи. Я не знал, хочет ли она
изнасиловать всех нас или только перегрызть нам горло, но я выразительно
ощущал на себе ее сосредоточенный, жадный взгляд. В полумраке ее черное
платье снова стало непрозрачным, но я знал, что под ним на ней ничего нет,
и эта мысль была удивительно возбуждающей, а также крайне опасной.