злости.
восемьсот шестьдесят третьего года.
не видел у Барбары. Я не понял, что оно означало; не понимаю и теперь.
Неуверенность, злоба, страдание, жажда мщения, страстная мольба, любовь -
все это прорвалось и полыхнуло разом в то короткое мгновение, когда рука
ее тронула переключатель. Я уж открыл было рот, чтобы крикнуть: "Подожди!"
- но ударила вспышка; я зажмурился, и во мне заколотилось раздирающее
чувство перемещения. Казалось, все кости, крутясь, разлетаются в стороны;
каждая клеточка устремилась на края космоса.
умещается весь этот шквал впечатлений. В жилах уже не было крови,
полушария мозга и глазные яблоки брызнули в пустоту, мысли фукнули
облачком пара и рассеялись бесследно. И при всем том у меня осталось
ощущение существования - отвратительное; ибо в этот бесконечно малый
отрезок времени существовал не Ходжинс Маккормик Бэкмэйкер, но некий
жалкий лоскут, не имеющий ни малейшего отношения ко мне - помимо того, что
это лоскут меня.
беспомощен - но жив, жив, сознание не покинуло меня. Сверкание пропало.
Тьму нарушал лишь мутный свет луны, сочившийся в щели. Я чувствовал
сладковатый запах животных, я слышал, как они неторопливо, увесисто
перетаптываются. Я был в прошлом.
подняли тревогу, но никто не обращает на них внимания. Я понимал, они весь
день облаивали проходящие мимо войска, и потому не боялся, что лай выдаст
мое присутствие. Но как ухитрялись оставаться незамеченными Барбара и Эйс,
чьи визиты не совпадали по времени с такими необычными событиями, как
война, было выше моего понимания; если с такими фанфарами тут приходится
появляться всякий раз - лучше было бы прекратить путешествия или
переместить аппарат.
всполошенные куры в панике не слетают с насестов. Только собаки заметили
мое странное появление. Собаки, которые по словам мистера Хаггеруэллса,
чувствуют, возможно, то, что недоступно чувствам человека.
хлева, от всей души надеясь, что собаки уже устали - мне совсем не
улыбалось начинать путешествие с хозяйских колотушек. Наставления Барбары
оказались не к месту; можно было подумать, она или Эйс научились затыкать
собакам их чертовы глотки. Но вряд ли это можно сделать, не нарушая
правила ни на что не воздействовать.
страхи улетучились разом; радостное возбуждение овладело мною. Чудесным
образом я перенесся в 1863 год; полдня и каких-нибудь тридцать миль
отделяли меня от геттисбергской битвы. Рай для историка; но мне повезло
попасть в него безо всяких неприятных ощущений, связанных с необходимостью
предварительно умереть. Я шел быстро, благодаря судьбу за то, что долгие
пешие переходы давно уже были мне не в диковинку; пройти тридцать миль за
девять-десять часов - совсем не геркулесов подвиг. Собачья суматоха
осталась далеко позади, лая я уже не слышал, и с удовольствием вдыхал
ночной воздух.
железке - даже если поезда ходят. Свернув с хановерской дороги на другую,
ведущую прямо на Геттисберг, я понимал, что долго идти по ней у меня не
получится. Ее заполняли часть конфедератской дивизии Эрли (*39),
выдвигавшиеся от недавно занятого ими Йорка; повсюду были кавалеристы
Стюарта; и на дороге, и близ нее то и дело завязывались мимолетные стычки
- войска Союза, как регулярные, так и ополченцы, вызванные на помощь
губернатором Кертэном (*40), были и позади, и впереди. В относительном
порядке они отходили к Монокэйси и Сэметэри-Риджу.
проселок, каждую тропинку, и не только те, что будут в мое время, но и те,
что были теперь. Я собирался еще основательнее воспользоваться своим
знанием местности на обратном пути, ведь четвертого июля дорога, по
которой я шел, да и все другие, будут переполнены разбитыми, бросающими
снаряжение и раненых войсками северян, лихорадочно пытающимися
восстановить боевые порядки под непрестанными атаками кавалерии Стюарта,
под давлением победоносных колонн Хилла (*41), Лонгстрита (*42) и Юэлла.
Именно поэтому я отвел себе на путь от Геттисберга куда больше времени,
чем на путь к нему.
подобие солдата, изможденную тень в лохмотьях; разувшись, он сидел на
обочине и массировал себе ноги. По его фуражке я решил, что он -
северянин, хотя уверенно сказать было нельзя, во многих частях южан тоже
были приняты такие фуражки. Я тихонько спустился с дороги в поле и обошел
сидящего стороной. Он не обернулся.
считать того солдата, могло показаться, что буколическая страна, по
которой я совершаю свою ночную прогулку, наслаждается миром, безмятежно
досматривая сны. Я устал, но не слишком, и знал, что благодаря понятной
взвинченности и радостному возбуждению смогу идти еще долго, хотя бы
мускулы мои и начали протестовать. Теперь двигаться следовало осторожнее -
пехота конфедератов должна была быть уже совсем рядом, - но все равно я
надеялся поспеть в Геттисберг к шести или к семи.
окаменел, затаившись. Небольшой отряд дочерна загорелых всадников в серых
мундирах бешеным галопом пронесся мимо с ликующими криками. Облако песка и
пыли вздымалось за кавалеристами; в лицо, в глаза мне ударили песчинки.
Пришла пора двигаться исключительно окольными путями.
Хотя я помнил маршруты движения всех дивизий и большинства полков и
неплохо представлял себе сумбурные перемещения гражданского населения,
выглядело все это сущей неразберихой. Фермеры, торговцы и рабочие прямо в
своих спецовках, кто на лошади, кто "на своих двоих" двигались на восток;
другие, с виду совсем такие же, с той же настойчивостью тянулись на запад.
Мимо катили кареты и повозки с женщинами, с детьми, одни побыстрее, другие
помедленнее - и тоже в обоих направлениях. Взводы и роты одетых в голубое
бойцов двигались и по дорогам, и прямо через поля, безжалостно вытаптывая
посевы; месиво звуков - пение, ругань, болтовня - маревом висело над ними.
Держась на безопасном расстоянии, другие воины, в сером - только цвет их и
отличал - шагали в том же направлении. Я решил, что никто не обратит на
меня внимания в этой толчее.
десять, или пятьдесят, или пятьсот лет, вдруг забыть на время свои теории,
забыть об общих тенденциях и движущих силах, забыть все свои подспорья
типа статистики, схем, карт, подробных планов и диаграмм, где массовые
передвижения мужчин, женщин, детей выглядят всего лишь стрелками, а боевые
соединения - вся эта уйма людей, то трусов, то героев - превращаются в
маленькие аккуратные прямоугольнички. Не так-то легко видеть, _ч_т_о
стоит за источниками, и сознавать: официальные документы, рапорты, письма,
дневники пишутся людьми, которые в основном-то заняты тем, что спят, едят,
зевают, ходят в туалет, выдавливают угри, похотливо потеют, глазеют в окна
или болтают ни о чем, зато с кем попало. Мы слишком ослеплены понятыми
нами закономерностями - или мы только думаем, будто они поняты нами -
чтобы помнить: для непосредственных участников событий история есть не
более чем суматошная вереница случайностей, явно не имеющих ни малейшего
смысла, вызываемых поступками людей, интересы которых мелки и никак не
касаются тех, кто ощущает на себе последствия. Историк почти всегда видит
перст судьбы. Участник - почти никогда; а если видит, то почти всегда -
ошибочно.
событий, я душою - вне, я испытывал шок за шоком, и их нечем было
смягчить. Отставшие от своих частей солдаты, беженцы, деревенские
мальчишки, покрикивающие на лошадей, джентльмены в цилиндрах, костерящие
возниц, и возницы, огрызающиеся на джентльменов, грабители, сводники,
профессиональные игроки, проститутки, сестры милосердия, газетчики - все
они были именно такими, какими выглядели: беспредельно важными для самих
себя и совершенно неважными для остальных. И в то же время это были
параграфы, страницы, главы и целые тома моей истории.
вполне; никто из сотен проходивших мимо меня людей, и никто из сотен
людей, мимо которых проходил я, не обращал на меня ни малейшего внимания -
разве лишь взглядывали иногда с мимолетным любопытством. Мне же
приходилось постоянно подавлять искушение всматриваться в каждое, каждое
лицо в бессмысленных потугах угадать, счастье или несчастье принесут тому
или иному человеку решительные события трех надвигающихся дней.
разведчиков Юэлла, прикрывавшие левый фланг конфедератов на йоркской
дороге, торчали впереди, как пробка в бутылке. Поскольку, в отличие от
всех остальных, я это знал, то круто взял к югу и вернулся на хановерскую