эту гору сокровищ можно приобрести несколько крупных поместий. Любящие
друзья неспособны унизить меня переводом денег на мой счет в Салле - они
преподнесли мне дорогие подарки, предоставив возможность освободиться от
них по собственному усмотрению.
неожиданное бегство в изгнание?
здесь есть еще и Ноим - как побратим и товарищ.
- ты бы позаботился о своих нуждах!
еще раз позабавиться им?
быть уверенным, что вся Велада попробует это средство.
пальцев к своим губам, вероятно, впервые осознав глубину безумия своего
названого брата. Произнося эти слова, я вовсе не упражнялся в красноречии,
моя убежденность должна тронуть ее. Халум осознала силу моей страсти и
испугалась за меня.
по каким-то семейным делам или на равнину Нанд для осмотра собственности,
которую он хотел купить. В его отсутствие я был хозяином имения, его
слуги, что бы они обо мне не думали, не осмеливались открыто ставить под
сомнение мое право на это. Ежедневно я ездил верхом проверять ход работ на
полях Ноима, и Халум ездила вместе со мной. Особо следить было не за чем,
так как был период между севом и жатвой, и мы ездили главным образом ради
приятной прогулки, останавливаясь искупаться или перекусить на опушке
леса. Однажды я показал ей загоны со штурмшильдами - они ей ужасно не
понравились, и мы больше не ездили туда. Мне и Халум по душе были более
мирные животные, пасшиеся на равнинах поместья. Мы часто ездили наблюдать
за ними. Они близко подходили к нам и дружелюбно тыкались носами в ладони
Халум.
самого детства я не проводил столько времени с Халум, и поэтому сейчас мы
стали еще более близки. Сначала мы вели себя довольно сдержанно, не желая
поранить друг друга каким-нибудь неосторожным вопросом.
спросил, почему она не выходит замуж.
не о чем сожалеть, ибо вся ее жизнь была безмятежной и полезной. И все же
в ее голосе слышались тоскливые нотки. Я не стал допытываться дальше. Со
своей стороны она стала спрашивать о шумарском порошке, стараясь понять,
что побудило меня подвергнуться такому риску. Меня растрогали ее чувства,
с которыми она задавала свои вопросы: стараясь быть искренней, объективной
и участливой, она не смогла скрыть свой ужас перед тем, что я совершил.
Будто ее названый брат совершенно обезумел и зарезал человек двадцать на
рыночной площади, а она теперь пыталась посредством терпеливых и
добродушных расспросов дать философское обоснование тому, что побудило его
устроить такую массовую резню. Я старался говорить хладнокровно, чтобы не
смутить ее своей страстью, как это случилось при нашей первой встрече. Я
не пускался в нравоучения, а спокойно объяснял действие лекарства,
рассказывал о результатах его действия, так привлекающих меня,
растолковывал причины по которым я отвергал заточение наших душ в каменные
темницы, на что нас обрек Завет.
высокородной госпожой, желающей из самых добрых намерений понять
преступника, она стала просто ученицей, пытающейся постичь таинства,
открываемые ей посвященным мастером. И я перестал быть красноречивым
докладчиком, а стал, скорее, пророком, глашатаем освобождения. Я говорил
об упоительных переживаниях, испытываемых при соединении душ, я
рассказывал о чудесных ощущениях, получаемых при раскрытии душевного мира,
и о вспышке, сопровождающей слияние собственного сознания с сознанием
другого человека. Наши беседы превращались в монологи. Я захлебывался в
словесном экстазе и только время от времени останавливался, чтобы
взглянуть на вечно юную Халум с посеребренными волосами, сверкающими
глазами и полуоткрытым от изумления ртом. Уже было ясно, чем все это
закончится. В один из жарких дней, когда мы бродили по полевым тропинкам
среди колосящихся высоких хлебов, она неожиданно спросила:
своей названой сестрой?
вина. Халум недоверчиво взглянула на меня, когда я протянул ей один
стакан, и ее нерешительность передалась мне. Я колебался, стоит ли
начинать. Но она одарила меня волшебной, полной нежности улыбкой и быстро
осушила свой стакан.
сидели, беседуя в зале, куда Ноим складывал свои охотничьи трофеи: на полу
лежали рога птицерогов, на стенах висели шкуры штурмшильдов. Когда
началось действие наркотика, Халум задрожала. Я стащил огромную черную
шкуру со стены, набросил ее ей на плечи и держал девушку в своих руках,
пока ей не стало тепло.
напуган. В жизни каждого человека есть что-то, что он желает совершить,
что терзает его до глубины души, пока остается неосуществленным, и все же,
когда приближается момент свершения, он обязательно начинает испытывать
страх, ибо, вероятно, удовлетворение желаний приносит ему больше мучений,
чем удовольствия. Именно так, да, да, так, обстояло дело и со мной. Но
постепенно мой страх слабел и, наконец, совсем пропал, когда началось
действие снадобья. Халум уже улыбалась. Ей было хорошо.
могли свободно проходить. Халум первая пересекла ее. Я не решался мне
казалось, что войти в сознание своей названой сестры было что-то сродни
лишению ее девичьей чести и нарушением запрета на телесную близость между
назваными родственниками. Я еще боролся с остатками старой веры, когда
между нами пали последние барьеры. А Халум, поняв, что уже ничто не
сдерживает ее, без всяких колебаний проникла в мое сознание. Моим
мгновенным откликом на это была попытка закрыть себя: я не хотел, чтобы
она знала о моем физическом влечении к ней. Но смятение было недолгим, я
прекратил все попытки скрывать свою душу за фиговыми листочками и сам
вошел в сознание Халум. Началось подлинное общение, общение с запутанным
переплетением наших "я".
зеркально гладких полов и серебристых стен, сквозь которые пробивался
холодный искрящийся свет, подобно кристаллическому свечению некоторых рыб
или насекомых. Это была девственная душа Халум. В нишах этих стен было
аккуратно расставлено все, что составляло ее жизненный опыт: воспоминания,
образы, запахи, вкусы, видения, фантазии, разочарования, восторги. И все
сверкало чистотой. Я не увидел ни следа сексуальных восторгов, ничего из
плотских страстей. То ли Халум из скромности надежно защитила свою
сексуальную сферу от моего проникновения, то ли загнала ее в такой далекий
угол своего сознания, что я не мог добраться до него.
соединилась со мной. Когда наши души слились, общение стало полным. Я
плавал в сверкающих глубинах ее души, смывая грязь со своей души, - она
исцеляло, она очищала. Я не знаю, очищаясь, оставлял ли я грязные следы в
ее душе? Мы поглотили друг друга. Во мне душа Халум, которая всю мою жизнь
была моей опорой и моей смелостью, моим идеалом и моей целью, это
холодное, совершенное воплощение неувядающей красоты. И, вероятно, моя
прогнившая насквозь душа стала источником кислоты, брызнувшей на это
сверкающее совершенство. Путешествуя по ее внутреннему миру, я попал в
необычную область, напомнившую мне ту пору юности, когда мне предстояло
бегство в Глин. Прощаясь со мной в доме Ноима, Халум обняла меня, и в ее
объятии я увидел что-то похожее на трепет едва сдерживаемой страсти,
проблеск желаний тела. Меня! Меня! Я решил, что нашел зону чувственности,
но она неожиданно ускользнула, и передо мной сверкала металлическая
поверхность ее души. Возможно, это было нечто, созданное мной из своих
вспенившихся желаний и спроецированное в ее сознание. Не знаю.
кончался я и где начиналась Халум.
трясли наполненными туманом головами, неловко улыбались. Каждый раз,
выходя из транса, я ощущал чувство стыда, что открыл слишком много. К
счастью, это ощущение длится обычно недолго. Я взглянул на Халум и
почувствовал, как горю святой любовью к ней, любовью, в которой совершенно
не было места плоти. Я хотел сказать ей, как когда-то сказал мне Швейц: "Я
люблю тебя!" Но я внезапно подавился этими словами. "Я" застряло у меня в
горле. "Я, я, я, я люблю тебя Халум!" Если бы я мог только вымолвить это
"я". Но оно не слетало с моих губ. Оно было здесь, но оставалось внутри
меня. Я взял ее за руки, она улыбнулась ярко, ясно и безмятежно. Как мне