Чтение 41–й страницы книги ~Город~

Кто-то поскребся опять.

- Открой дверь, - сказал Икебоду Дженкинс. - Там кто-то просится в
дом.

Икебод прошел через сгусток тишины. Дверь скрипнула под его рукой. Он
отворил, тотчас в комнату юркнула белка, серой тенью прыгнула к Дженкинсу
и опустилась на его колени.

- Это же Поня! - воскликнул Дженкинс.

Джошуа сел и спрятал клыки. Металлическая физиономия Икебода
расплылась в дурацкой улыбке.

- Я видела, как он это сделал! - закричала Поня. - Видела, как он
убил малиновку. Он попал в нее метательной палкой. И перья полетели. И на
листике была кровь.

- Успокойся, - мягко произнес Дженкинс. - Не торопись так, расскажи
все по порядку. Ты слишком возбуждена. Ты видела, как кто-то убил
малиновку.

Поня всхлипнула, стуча зубами.

- Это Питер убил.

- Питер?

- Вебстер, которого зовут Питером.

- Ты видела, как он метнул палку?

- Он метнул ее другой палкой. Оба конца веревкой связаны, он веревку
потянул, палка согнулась...

- Знаю, - сказал Дженкинс. - Знаю.

- Знаешь? Тебе все известно?

- Да, - подтвердил Дженкинс. - Мне все известно. Это лук и стрела.

И было в его тоне нечто такое, отчего они все притихли, и комната
вдруг показалась им огромной и пустой, и стук ветки по стеклу превратился
в потусторонний звук, прерывающийся замогильный голос, причитающий,
безутешный.

- Лук и стрела? - вымолвил наконец Джошуа. - Что такое лук и стрела?

"Да, что это такое? - подумал Дженкинс. - Что такое лук и стрела?

Это начало конца. Это извилистая тропка, которая разрастается в
громовую дорогу войны.

Это игрушка, это оружие, это триумф человеческой изобретательности.

Это первый зародыш атомной бомбы.

Это символ целого образа жизни.

И это слова из детской песенки:

Кто малиновку убил?

Я, ответил воробей.

Лук и стрелы смастерил

И малиновку убил!

То, что было забыто. То, что теперь воссоздано. То, чего я опасался."

Он выпрямился в кресле, медленно встал.

- Икебод, - сказал он, - мне понадобится твоя помощь.

- Разумеется, - ответил Икебод. - Только скажи.

- Туловище, - продолжал Дженкинс. - Я хочу воспользоваться моим новым
туловищем. Тебе придется отделить мою мозговую коробку...

Икебод кивнул.

- Я знаю, как это делается, Дженкинс.

Голос Джошуа зазвенел от испуга:

- В чем дело, Дженкинс? Что ты задумал?

- Я пойду к мутантам, - раздельно произнес Дженкинс. - Настало время
просить у них помощи.

Тень скользила вниз через лес, сторонясь прогалин, озаренных лунным
светом. В лунном свете она мерцала, ее могли заметить, а этого допустить
нельзя. Нельзя срывать охоту другим, которые последуют за ней.

Потому что другие последуют. Конечно, не сплошным потоком, все будет
тщательно рассчитано. По три, по четыре - и в разных местах, чтобы не
всполошить живность этого восхитительного мира.

Ведь если они всполошатся - все пропало.

Тень присела во мраке, приникла к земле, исследуя ночь напряженными,
трепещущими нервами. Выделяя знакомые импульсы, она регистрировала их в
своем бдительном мозгу и откладывала в памяти для ориентировки.

Кроме знакомых импульсов, были загадочные - совсем или наполовину. А
в одном из них улавливалась страшная угроза...

Тень распласталась на земле, вытянув уродливую голову, отключила
восприятие от наполняющих ночь сигналов и сосредоточилась на том, что
поднималось вверх по склону.

Двое, притом отличные друг от друга. Она мысленно зарычала, в горле
застрял хрип, а ее разреженную плоть пронизало острое предвкушение пополам
с унизительным страхом перед неведомым.

Тень оторвалась от земли, сжалась в комок и поплыла над склоном, идя
наперехват двоим.

Дженкинс был снова молод, силен, проворен, проворен душой и телом.
Проворно шагал он по залитым лунным светом, открытым ветру холмам.
Мгновенно улавливал шепот листвы и чириканье сонных птах. И еще кое-что.

Да, и еще кое-что!

Ничего не скажешь, туловище хоть куда. Нержавеющее, крепкое - никакой
молот не возьмет. Но не только в этом дело.

"Вот уж никогда не думал, - говорил он себе, - что новое туловище так
много значит! Никогда не думал, что старое до такой степени износилось и
одряхлело. Конечно, оно с самого начала было так себе, да ведь в то время
и такое считалось верхом совершенства. Что ни говори, механика может
творить чудеса.

Роботы, конечно постарались - дикие роботы. Псы договорились с ними,
и они смастерили туловище. Вообще-то псы не очень часто общаются с
роботами. Нет, отношения хорошие, все в порядке, но потому и в порядке,
что они не беспокоят друг друга, не навязываются, не лезут в чужие дела."

Дженкинс улавливал все, что происходило кругом. Вот кролик повернулся
в своей норке. Вот енот вышел на ночную охоту - Дженкинс тотчас уловил
вкрадчивое, вороватое любопытство в мозгу за маленькими глазками, которые
глядели на него из орешника. А вон там, налево, свернувшись калачиком, под
деревом спит медведь и видит сны, сны обжоры, дикий мед и выловленная из
ручья рыба с приправой из муравьев, которых можно слизнуть с перевернутого
камня.

Это было поразительно - и, однако, вполне естественно. Так же
естественно, как ходить, поочередно поднимая ноги. Так же естественно, как
обычный слух. Но ни слухом, ни зрением этого не назовешь. И воображение
тут ни при чем. Потому что сознание Дженкинса вполне вещественно и четко
воспринимало и кролика в его норе, и енота в кустах, и медведя под
деревом.

"И у самих диких роботов теперь такие же туловища, - сказал он себе,
- ведь если они сумели смастерить такое для меня, так уж себе и подавно
изготовили. Они тоже далеко продвинулись за семь тысяч лет, как и псы,
прошедшие немалый путь после исхода людей. Но мы не обращали внимания на
них, потому что так было задумано. Роботы идут своим путем, псы - своим и
не спрашивают, кто чем занят, не проявляют любопытства. Пока роботы
собирали космические корабли и посылали их к звездам, пока мастерили новые
туловища, пока занимались математикой и механикой, псы занимались
животными, ковали братство всех тех, кого во время человека преследовали
как дичь, слушали гоблинов и зондировали пучины времени, чтобы установить,
что времени нет.

Но если псы и роботы продвинулись так далеко, то мутанты, конечно же,
ушли еще дальше. Они выслушают меня, - говорил себе Дженкинс, - должны
выслушать, ведь я предложу задачу, которая придется им по нраву.

Как-никак мутанты - люди, несмотря на все свои причуды, они сыны
человека. Оснований для злобы у них не может быть, ведь имя человек теперь
не больше, чем влекомая ветром пыль, чем шелест листвы в летний день.

И кроме того, я семь тысяч лет их не беспокоил, да и вообще никогда
не беспокоил. Джо был моим другом, насколько это вообще возможно для
мутанта. С людьми иной раз не разговаривал, а со мной разговаривал. Они
выслушают меня и скажут, что делать. И они не станут смеяться.

Потому что дело нешуточное. Пусть только лук и стрела - все равно
нешуточное. Возможно, когда-то лук и стрелой были потехой, но история
заставляет пересматривать многие оценки. Если стрела - потеха, то и
атомная бомба - потеха, и шквал смертоносной пыли, опустошающей целые
города, потеха, и ревущая ракета, которая взмывает вверх, и падает за
десять тысяч миль, и убивает миллион людей...

Правда, теперь и миллиона не наберется. От силы несколько сот,
обитающих в домах, которые построили им псы, потому что тогда псы еще
помнили, кто такие люди, помнили, что их связывало с ними, и видели в
людях богов. Видели в людях богов и зимними вечерами у очага рассказывали
древние предания, и надеялись, что наступит день, когда человек вернется,
погладит их по голове и скажет: "Молодцом, верный и надежный слуга".

И зря, - говорил себе Дженкинс, шагая вниз по склону, - совершенно
напрасно. Потому что люди не заслуживали преклонения, не заслуживали
обожествления. Господи, я ли не любил людей? Да и сейчас люблю, если на то
пошло, но не потому, что они люди, а ради воспоминаний о некоторых из
великого множества людей. Несправедливо это было, что псы принялись
работать на человека. Ведь они строили свою жизнь куда разумнее, чем
человек свою. Вот почему я стер в их мозгу память о человеке. Это был
долгий и кропотливый труд, много лет я искоренял предания, много лет
наводил туман, и теперь они не только называют, но и считают людей
вебстерами.