Чтение 41–й страницы книги ~Новое назначение~

начал курить. Умнице врачу комментариев тут не потребовалось: неимоверным
нервным напряжением, страшными ошибками отмечены эти два года в
онисимовской анамнез витэ. Недешево, видимо, он уплатил за то, что Сталин
не тронул его, не лишил доверия. И пошли болезни. Атеросклероз...
Гипертония... Эндартеринт... Лечился на ходу...

И еще одна дата: 1952-й. Дрожание рук с этого года. Тоже памятное
время.

Бог миловал, Соловьева никогда не звали врачевать Сталина. Да и вообще
судьба избавила от личного знакомства с Иосифом Виссарионовичем. Онисимову
же, конечно, довелось ближе узнать, каким стал Хозяин в старости. И,
несомненно, испытать новые разрушительные сшибки, потрясения.

Дальше опять даты. Начало настоящего заболевания больной относит к 1957
году. В предыдущие годы не обследовался. Скрытая стадия предположительно
уже протекала и в 1956-м. Пятьдесят шестой. Знаменательная полоса. Но тут,
видимо, совпадение лишь случайное. И хватит социологизировать. Надобно
пробежать и анамнез морби.

...Неопределенные тупые боли в грудной клетке. Тяжесть за грудиной с
ощущением недостатка воздуха. Небольшой кашель, иногда усиливающийся. В
волосистой части головы и под мышкой узлы размером до горошины. Биопсия
узла: наличие раковых клеток. Исследование мокроты: отдельные клетки
раковой ткани. Рентген: в обоих легких уплотнение.

А вот среди ежедневных записей заключение консилиума, подписанное и
Соловьевым: "Двусторонний опухолевый процесс в легких с множественными
метастазами. Операция не показана".

Далее опять записи изо дня в день. Затем разгонистым почерком, уже как
бы без заботы об экономии места вписаны заключительные строки:
целесообразен перевод больного в санаторий, применить там рентгенотерапию.
Указаны и дозы облучения. Столь же разгониста и подпись: Фоменко. Ясное
дело: рентген назначен для очистки совести. А что, впрочем, применять
иное?

Проглядев папку, Николай Николаевич еще некоторое время беседует с
заведующим отделением. Тот, поступаясь самолюбием, повествует, как
Онисимов его нынче одурачил.

- Он и вас, дражайший, помяните мое слово, вгонит в пот.

- Как знать... Быть может, и не вгонит. Затем они условливаются о
дальнейшей тактике в отношении прозорливого больного.

В коридоре Николай Николаевич, уже натянувший белую шапочку и белый
халат, - незастегнутая верхняя пуговица оставляет приоткрытым черный
галстук бабочкой, - встречает Елену Антоновну. Красные пятна проступают
сквозь пудру на обвисших ее щеках. Зачес седоватых волос не столь гладок,
как обычно, выбилась одна-другая прядь. Автор "Общей терапии" выслушивает
точный, несмотря на взбудораженность, рассказ жены Онисимова.

- Попытаюсь, Елена Антоновна, пролить немного бальзама в его душу.
Попытаюсь, а там будет видно.

Поднявшись по ступеням лестницы, устланным дорожкой, Николай Николаевич
стучит в дверь палаты-полулюкса. Стук остается без ответа. Соловьев
решительно входит.

44

Первая комната, что являлась кабинетом и гостиной, пуста. За окном уже
смеркалось, шторы задернуты, на письменном столе горит прикрытая зеленым
абажуром лампа. В кругу света на брусничного отлива сукне, обтягивающем
стол, виднеется раскрытая книга.

Николай Николаевич осматривается. Он не прочь сунуть и в книгу свой
длинный, породистый нос. Э, так это же его собственное сочинение "Общая
терапия". Открыта глава о злокачественных опухолях. И как раз та страница,
где написано об эйфории, о том, что раковым больным свойственна повышенная
внушаемость, готовность верить благоприятным истолкованиям, даже явному
или лишь путь замаскированному вранью.

По-видимому, Онисимов только что еще раз прочитал эту страницу, ему
уже, несомненно, знакомую. Прочитал и ушел, не закрыв, не убрав книгу. Это
совсем, совсем не похоже на него.

Глаза терапевта машинально пробегают по строкам. Хм, значит, тайна
эйфории ведома Онисимову. Конечно, это затруднит миссию Соловьева. А то,
быть может, сделает ее и вовсе не исполнимой. Но все равно, надобно
вступать в игру.

Он вскидывает голову, слегка взбивает обеими руками седой венчик вокруг
лысины и восклицает:

- Александр Леонтьевич, ау!

Из спальни появляется Онисимов. На нем полосатая пижама, слишком ему
широкая в плечах. Лампа бросает зеленоватый отсвет на его словно
запыленное лицо. Мрачны запавшие глаза.

- Здравствуйте, Николай Николаевич. Рад, что заглянули. Садитесь.

- К чему у вас такая темь? Поневоле тут впадешь в мировую скорбь.

Изящный посетитель, врач шагает к выключателю. Щелк - комнату заливает
сильный, но не резкий верхний свет.

Наметанным глазом Соловьев в тот же миг видит на лице Онисимова у
левого уголка рта вновь проступивший узелок, - маленький, величиной со
спичечную головку, очень темный, почти черный. Эта ничтожная шишечка, еще
не отмеченная в истории болезни, как бы возвещала, что вопреки кажущемуся
улучшению, прибавке веса, болезнь неумолимо развивается.

Онисимов подходит к столу, бросает взгляд на раскрытую книгу,
отодвигает ее. Оба садятся на диван.

- Позвольте, Александр Леонтьевич, разговаривать с вами прямо.

- Пора бы... Давно об этом вас прошу.

- Так вот. Не буду скрывать: опять призван к вам как врач.

Онисимов слушает вяло, никак не реагирует. Соловьев, однако, не
обескуражен, точно рассчитана его следующая фраза:

- Для этого есть свои основания. Неожиданно чуть сконфуженная улыбка
появляется на его тонком артистическом лице:

- Не сочтите, Александр Леонтьевич, что я высоко о себе мню...

На это высказывание больной опять не отзывается. Но все-таки
выговаривает:

- Какие же?

- Какие основания? Дело в том, что на консилиуме мы разошлись во
мнениях. Я, собственно, оказался в единственном числе. А новые, более
скрупулезные анализы подтвердили мою правоту.

Автор "Общей терапии" вдохновенно сочиняет или, попросту говоря, врет.
Но уже чего-то он добился, пробудил у Онисимова интерес.

- В чем же заключались разногласия?

- С вашего позволения, опять буду говорить прямо. На консилиуме я
высказал мысль, что у вас не пневмония.

- Это-то я знаю.

- Не пневмония, а очень редкое и тяжелое заболевание, актиномикоз.

- Как?

- Актиномикоз. Редчайшая болезнь. Вызывается микроскопическим грибком.
Лечить очень трудно. Упорнейшая штука. Иногда и несколько лет держится.

Откинув край своего белого халата, Соловьев достает блокнот и дорогую,
новейшего образца заграничную автоматическую ручку. Разборчиво пишет:
"Актиномикоз", вырывает листок, легко поднимается, кладет на стол. И
объясняет Онисимову, какова эта болезнь, - ее происхождение, симптомы,
течение. В какую-то минуту, оборвав себя на полуслове, спрашивает:

- Кстати, нет ли у вас тут с собой терапевтического справочника? Там
отлично все это изложено.

Удивленный догадливостью медика, Онисимов не отвечает. Тянет сказать:
"нет!", однако этому мешает доверие, которое вновь ему уже внушает
Соловьев. Не хочется, и выговорить: "да" - ростки доверия еще слабенькие
для этого.

- И в моей книжке, - продолжает Соловьев, - найдете несколько слов об
этой болезни.

Сейчас он был бы не прочь взять в руки свою книгу, раскрытую там, где
идет речь об эйфории, перевернуть эту страницу, полистать, но чутье
предостерегает: не возбуди подозрительность Онисимова. И Соловьев не
притрагивается к книге.

- Мы это лечим рентгенотерапией, - сообщает он. - Массивными дозами, И
надо быть готовым к длительной, возможно, даже очень длительной борьбе.

- Почему же Фоменко мне этого не сказал?

- Тут, Александр Леонтьевич, свои нравы. Заботятся, прежде всего, о
том, чтобы не беспокоить больного. Не доставлять больному неприятных
переживаний. Конечно, в известных пределах тут есть свой резон. Я имею в
виду случаи, когда медицина складывает оружие. Но мы же вступаем в войну
против вашего недуга. В войну, повторяю, долгую, трудную, где наши успехи
будут, вероятно, чередоваться с новыми вспышками болезни. Вы мужественный
человек. Истина, как я убежден, вооружит вас для борьбы.

Александр Леонтьевич внимательно слушает. И сам не замечает, как
мало-помалу притупляется в эти минуты его следовательская настороженность.
Он уже не ловит собеседника, не припирает его к стенке, поддается обману.
Конечно, сейчас это не тот Онисимов, каким его знавали десятилетиями.

Он трогает крохотное черноватое вздутие в левом углу рта:

- А отчего у меня вот эти пупырышки?

- Это воспаление сальных желез кожи. Самостоятельное заболевание. Таким
образом, мы наблюдаем у вас две разные болезни. Хотя, возможно, и
взаимосвязанные.

В общем, как впоследствии выразился Соловьев, рассказывая автору о
своих встречах с Онисимовым, он, ученый-медик, городил наукообразную чушь.
А Александр Леонтьевич, трогая рукой проступившие наружу узелки, находил
убедительными фантазии Соловьева.