20
выпачкался с ног до головы, что от меня смердит, как от Лазаря... но я был
совершенно чистый и от меня ничем не пахло. Я проковылял на кухню,
выключил газ, на котором стояли фасоль и кофейник с водой, вернулся в
столовую и хлебнул коньяку прямо из горлышка - ничто не помогало. Даже
телефонный звонок не мог сразу вывести меня из оцепенения. Я снял трубку и
сказал:
- Посылаешь нам телеграммы. Разыгрываешь трагедии. У тебя так плохи дела?
своим классом в лагерь... пришлось найти кого-нибудь, кто посидел бы с
детьми, пока я сбегаю в автомат. - По ее голосу можно было понять, что она
замотана и немного раздражена, как и всегда, впрочем. Я не решался
попросить у нее денег. С тех пор как Карл женился, он высчитывает каждый
грош, чтобы как-то прожить; когда я с ним поссорился, у него было уже трое
детей, а четвертый - на подходе. Но я не мог собраться с духом и спросить
Сабину, родился ли этот четвертый. В их семье царила атмосфера неприкрытой
раздражительности; повсюду валялись проклятые записные книжки Карла, в
которых он высчитывал, как им свести концы с концами при его жалованье, а
когда мы оставались с Карлом с глазу на глаз, он пускался в
"откровенность", что мне претило, и заводил "мужской разговор" о том, как
родятся дети, осыпая упреками католическую церковь (как будто я за нее
отвечаю), а потом вдруг наступала минута, когда он смотрел на меня глазами
затравленного зверя; тут в комнате обычно появлялась Сабина и смотрела на
Карла с видом жертвы: она опять ходила беременная. По-моему, самое
ужасное, если жена смотрит на мужа с видом жертвы, потому что она
беременна. Все кончалось тем, что они садились и начинали вместе
сокрушаться - ведь Карл и Сабина по" настоящему любят друг друга. За
стеной визжали дети, с восторгом переворачивая ночные горшки и бросая
мокрые тряпки на новенькие обои, а Карл между тем без конца долдонит;
"дисциплина и еще раз дисциплина" и "абсолютное, безусловное послушание";
в таких случаях мне приходилось идти к детям и показывать им фокусы, чтобы
они утихомирились; но они не желали утихомириться; они пищали от
удовольствия и обязательно норовили повторить мои фокусы; в конце концов
мы рассаживались в столовой, брали себе на колени по ребенку и разрешали
им сделать маленький глоток из наших рюмок. Карл и Сабина заводили
разговор о книгах и календарях, где сказано, при каких обстоятельствах
женщине не грозит забеременеть. Но дети у них все равно появлялись один за
другим. И им было невдомек, что такого рода беседы - сплошное мучение для
меня и для Марии, потому что у нас не было детей. Позже, когда Карл
напивался, он начинал посылать проклятья Риму, метать громы и молнии в
кардиналов и папу; причем самое комичное было то, что я становился на
защиту папы. Мария куда лучше меня разбиралась в церковных делах и
пыталась разъяснить Карлу и Сабине, что Рим к этому вопросу не может
подходить иначе... И тогда супруги начинали хитро переглядываться, как бы
говоря: "Знаем мы вас... вы, наверное, черт знает что выделываете, чтобы
не иметь детей", а под конец кто-нибудь из замученных долгим бдением
ребятишек вырывал из рук Марии, из моих рук или рук Карла и Сабины рюмку и
выплескивал вино на школьные тетради, которые стопкой лежали на письменном
столе. Карлу это было страшно неприятно; ведь он все время читает своим
ученикам нравоучения: Дисциплина, порядок! - и вот нате, придется
возвращать им тетради для классных работ в винных пятнах. Колотушки
сыпались на правых и виноватых, дети подымали плач, и Сабина, бросив на
нас взгляд, означавший: "Что возьмешь с мужчин", удалялась на кухню с
Марией, чтобы сварить кофе; там она начинала "дамские разговоры", которые
Мария так же не переносит, как я - "мужские". Мы оставались с Карлом
вдвоем, и он опять заводил речь о деньгах в тоне упрека, я, мол, с тобой
откровенен, потому что ты хороший парень, но разве ты меня можешь
_понять_?
физически, в работе, в деньгах, я...
тебя всегда ждет тарелка супа.
сантиментов.
вот еще, если вам по-прежнему требуется кто-то, чтобы присматривать за
детьми, то я... то я... - Я запнулся. На худой конец я могу делать за
деньги то, что всегда делал для них бесплатно, но тут я вдруг вспомнил эту
идиотскую историю с яйцом, которое скормил Грегору. Сабина засмеялась:
знакомым, телефон у меня есть... и я запрошу не дороже, чем другие.
наконец... что случилось.
пасквиля Костерта; я сообразил также, что ей не от кого было узнать о
Марии и обо мне. В "кружок" она не вхожа.
Цюпфнера.
телефонной будки. Наверняка это был какой-то кретин, торопившийся сообщить
своему дружку по скату, что он мог выиграть на червях, хотя остался без
трех.
сам понимаешь, что я хочу сказать.
меня требуют какую-то паршивую бумажонку из отдела регистрации браков и
что я должен обязаться в письменном виде, подумай только - в письменном
виде, - воспитывать детей в католическом духе.
дверь телефонной будки забарабанили сильней.
тут еще много чего замешано, мне самому не ясно, что. Клади трубку,
дорогая, а то этот взбесившийся ариец за дверью укокошит тебя. В нашей
стране не продохнешь от чудовищ.
время тебя ждет тарелка супа. - Ее голос упал, и она прошептала: - Какая
подлость, какая подлость! - Она была так расстроена, что забыла, как
видно, повесить трубку и просто положила ее на полочку, где обычно лежит
телефонная книга. Я услышал, как тот тип сказал: "Наконец-то!", но Сабина,
наверное, уже ушла. Тогда я изо всей мочи завизжал в трубку:
настоящего мужчины. Я сразу учуял, что он ел какую-то кислятину,
маринованную селедку, а может, еще что-то.
чистокровными немцами.
ХДС?
21
ли он уже собственную жену, взял ли партию в скате "на двойках" и потратил
ли два часа служебного времени на обязательную болтовню о войне? Судя по
голосу, это был истый законный супруг и чистокровный ариец, слова:
"Наконец-то!" прозвучали в его устах как команда: "В ружье!". Разговор с
Сабиной Эмондс меня чуть-чуть утешил, хотя по ее тону можно было понять,
что она несколько раздражена и замотана, зато я знал, что она искренне
считает поведение Марии подлым и ото всей души предлагает мне тарелку
супа. Сабина очень вкусно готовит и, когда она не беременна и не
испепеляет мужчин взорами "что с вас возьмешь", видно, что она человек
веселый; ее религиозность импонирует мне куда больше, чем религиозность
Карла, который до сих пор сохранил диковинные семинарские представления о
"секстуме". Укоризненные взгляды Сабины действительно предназначены всему
сильному полу; просто когда она обращает их на Карла - виновника ее
состояния, - они становятся еще мрачней, предвещая семейную бурю. Я
пытался обычно развлечь Сабину, разыгрывая какую-нибудь сценку, и она