потом третье. Жар ударял мне в лицо, когда порывы ночного ветра обдували
хижину. Последним, наверно, положили ребенка - тело было не более трех
футов в длину, - и на этот раз houngan держал его руку несколько выше
огня, он не был человеком жестоким. Когда я снова окинул взглядом шалаш, я
увидел, что Филипо вернулся на свое место, и тут же вспомнил, что одна
рука, которую совали в огонь, была светлой, как у мулата. Я твердил себе,
что это никак не могла быть рука Филипо. Стихи Филипо вышли в изящном
издании, небольшим тиражом, в переплете из телячьей кожи. Его, как и меня,
воспитывали иезуиты; он учился в Сорбонне, я помню, как он цитировал мне у
бассейна строки Бодлера. Если одним из новообращенных был Филипо - какая
это победа для Папы-Дока, как далеко ему удалось повернуть свою страну
вспять! Пламя озарило прибитую к столбу фотографию - очки в толстой
оправе, глаза, опущенные в землю, словно уставившиеся на труп,
приготовленный для вскрытия. Когда-то он был деревенским врачом и успешно
боролся с тифом; он был одним из основателей этнологического общества.
Меня воспитали иезуиты, и я умел произносить латинские тексты не хуже
houngan'a, который призывал сейчас богов Дагомеи. "Corruptio optimi..."
["Погибель лучших..." (лат.)].
показаться, что дух ее вступил в хижину и снизошел на женщину, которая
сидела подле Филипо; она поднялась, закрыла лицо руками и принялась
тихонько раскачиваться. Жрец подошел к ней и отнял ее руки от лица. В
сиянии свечей оно выражало нежность, но жрецу была не нужна нежность.
Эрзули была здесь лишней. Мы собрались сегодня не для встречи с богиней
любви. Он положил руки на плечи женщины и толкнул ее назад, на скамью. И
не успел он отвернуться, как в круг вступил Жозеф.
вытянув руки, словно за подаянием. Припадая на больную ногу, он, казалось,
вот-вот упадет. Люди вокруг напряженно наклонились вперед, словно ожидая
знамения, что бог уже здесь. Барабаны смолкли, пение замерло; лишь houngan
говорил на каком-то языке, более древнем, чем креольский, может быть, и
более древнем, чем латынь, а Жозеф стоял и слушал, глядя куда-то поверх
деревянного столба, поверх плети и лица Папы-Дока, на крышу, где шуршала
соломой крыса.
накинул его на плечи Жозефу. Тут все поняли, что перед ними Огун Феррай.
Кто-то вышел вперед и всунул в одеревеневшую руку Жозефа мачете, словно он
был статуей, которую скульптор спешит закончить.
им широкую дугу, и все пригнулись, боясь, что нож полетит через tonnelle.
Жозеф пустился бежать, а мачете сверкало и рассекало воздух; те, кто сидел
в первом ряду, подались назад, и на миг воцарилась паника. Жозеф уже не
был Жозефом. Лицо его с незрячим или пьяным взглядом обливалось потом, он
колол и размахивал мачете, и куда только девалась его хромота? Он ни разу
не споткнулся. На миг, правда, он остановился, чтобы схватить бутылку,
которую бросили на земляном полу бежавшие в ужасе люди, отпил большой
глоток и снова побежал.
подальше. Он нагнулся вперед, следя за Жозефом, и Жозеф бросился к нему,
размахивая мачете. Он схватил Филипо за волосы, и я подумал, что он его
зарубит. Но он откинул назад голову Филипо и влил ему в глотку спирт. У
Филипо хлынуло изо рта, как из водосточной трубы. Бутылка упала к их
ногам. Жозеф сделал два оборота вокруг себя и свалился. Барабаны били,
девушки пели, Огун Феррай пришел и ушел.
tonnelle, но с меня было довольно. Я вышел в душную ночь и глубоко вдохнул
воздух, пропитанный запахом костра и дождем. Я сказал себе, что бросил
иезуитов не для того, чтобы попасть в лапы африканскому богу. В tonnelle
колыхались хоругви, обряд повторялся снова и снова, я вернулся к машине и
стал ждать Жозефа - хотя, раз он мог так проворно бегать по хижине, он
сумел бы и домой добраться без моей помощи.
удушающую жару, а ливень падал на tonnelle, как струя огнетушителя. Шум
дождя заглушил бой барабанов, и я чувствовал себя так одиноко, будто
очутился в незнакомой гостинице после похорон друга. В машине я держал на
всякий случай фляжку с виски, и отхлебнул глоток, и вскоре увидел, как
мимо шествуют участники церемонии - серые силуэты на фоне черного ливня.
сторон. Раз мне показалось, что я слышу звук запускаемого мотора - Филипо,
наверно, тоже приехал на машине, но из-за дождя я ее не заметил. Мне не
надо было приходить на эти похороны, мне не надо было приезжать в эту
страну, я здесь чужой. У моей матери был черный любовник, значит, она была
причастна ко всему этому, но я уже много лет назад разучился быть
причастным к чему бы то ни было. Когда-то, где-то я напрочь потерял
способность сочувствовать чему бы то ни было. Раз я выглянул в окно, и мне
почудилось, что Филипо меня манит. Это был обман зрения.
около четырех часов утра и слишком поздно ложиться спать; я еще не успел
сомкнуть глаз, когда в шесть к веранде подъехали тонтон-макуты и крикнули,
чтобы я спустился вниз.
дулом револьвера, пока его люди обыскивали кухню и помещения для прислуги.
До меня доносился стук дверей, буфетных створок и звон разбитого стекла.
на меня и на жесткий стул, на котором я сидел. Солнце еще не взошло, но он
все равно был в темных очках. Я не знал, достаточно ли он хорошо в них
видит, чтобы попасть в цель, но предпочитал не рисковать. На мой вопрос он
не ответил. Да и зачем он стал бы отвечать? Небо за его спиной заалело, а
очертания пальм стали черными и четкими. Я сидел на жестком стуле, и
москиты кусали мне ноги.
могут и мертвого разбудить. А у меня в гостинице постояльцы, - добавил я с
законной гордостью.
мучил ревматизм. Раньше дуло револьвера было направлено мне в живот,
теперь - в грудь. Он зевнул, откинул голову назад, и я подумал, что он
заснул, но сквозь темные очки глаз не было видно. Я сделал попытку
подняться, и он тут же сказал:
нацелен мне в лоб. Я спросил: - Что это вы с Джонсом затеяли?
они плиту. Капитан Конкассер сказал:
племянника.
понадобился полковник Джонс?
доверяем. Где Жозеф?
удовольствие. Скажу, что вы оказывали сопротивление при аресте.
совсем сорвался бы с цепи. Как злая собака, он был безопаснее, пока лаял.
этим заинтересуется.
участок. Один человек убит.
страшно. Взгляните на свою руку. (Я вытер раза два вспотевшую ладонь о
штаны пижамы.)
постели. А куда делись другие полицейские? Небось сбежали?
грубая ошибка.
видеть столько людей в солнечных очках. Капитан Конкассер сделал одному из
них знак, и тот двинул меня в челюсть и разбил губу.
Каменистый Артем
Максимов Альберт
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Белов Вольф
Ибсен Генрик