Чтение 41–й страницы книги ~Глухомань~

какими-то очень важными документами.

- Откопал? - радостно сказала она. - Признаться, я не ожидала. Не знаешь,
что за документы?

- Нет, - сказал я. - Метелькин темнит, как всегда. Приготовь что-нибудь
этакое.

А перед самым концом работы мне позвонил Сомов. Из милиции. Он когда-то
мечтал поскорее уйти на пенсию, а теперь боялся, что ему эту пенсию вот-вот
предложат.

- Никуда не уходи. Я за тобой заеду.

И положил трубку. Я ничего не понял, но мне почему-то стало неуютно.
Нормальный рефлекс советского человека на звонок из милиции. Вскоре
позвонили с поста:

- Вас просит спуститься подполковник Сомов.

Спустился. Сомов пожал руку, пошел вперед, и я пошел за ним. Он вообще
был не очень-то разговорчивым, но сегодня так сжал губы, что от них осталась
одна полоска. Сели в милицейский уазик, шофера не было, и машину вел Сомов.
Молча.

- Куда едем-то, милиция?

- Метелькин разбился на машине, - сквозь зубы сказал он.

- Как разбился?

- Вот и я спрашиваю как. - Подполковник помолчал. - Он хотел, чтобы я с
ним вместе вечером поехал к тебе. Какие-то документы, что ли. Он тебе
что-нибудь говорил?

- Про тебя - впервые слышу. Он говорил, что один приедет.

- Боялся?

- Скорее волновался. Бомба, сказал.

- Бомба? - насторожился подполковник.

- Он имел в виду сенсационный материал, который раскопал. Относительно
ссуды Херсона в банке.

- Приехали, - сказал Сомов. - Замкни язык.

Вправо от шоссе отходила проселочная дорога. Сомов остановил уазик, не
доезжая до поворота. И на этом повороте стоял "жигуленок" Метелькина с
разбитым передком. В салоне уже никого не было, на водительском месте и на
руле виднелись пятна крови.

- Увезли, - вздохнул Сомов. - Сказал же, чтобы без меня ничего не
трогали.

Возле разбитой машины суетились ребята из следственной группы, за
которыми наблюдал прокурор Косоглазов. Сомов пошел к ним, а мне, стыдно
признаться, стало чуточку легче, что ли, на душе от того, что жертвы за
рулем не оказалось. Однако облегчение было временным. Подполковник вернулся,
буркнул:

- Едем в морг. На опознание.

Ехали молча. Сомов гнал, словно убегал от собственных мыслей. Сказал
вдруг:

- Никакой бомбы мои ребята не нашли.

- Какой бомбы?

- Ну, в смысле документов. Тех, которые он нам с тобой показать
намеревался.

- Может, на даче оставил?

- Это вряд ли. Тогда мы его труп там бы и обнаружили. Вместе с женой.

- Как?..

- Так, - зло сказал Сомов. - Максимум, что он мог себе разбить при ударе
машины, это нос, потому что его "жигуленок" стоял. Стоял на проселке перед
выездом на шоссе, и проезжающая машина разбила ему фару да чуть помяла
облицовку капота. Прокурор объявил это дорожно-транспортным происшествием, а
у Метелькина - два удара по голове. Крови нет, а он - мертвый.

- Мертвый?..

Я был в таком состоянии, что ни на что не годился, кроме идиотских
вопросов.

- Да - Подполковник помолчал. - Видать, трубой или еще чем-то обмотанным.
На месте орудия убийства не оказалось, значит, с собой и увезли. А прокурор
мне: "Копай как дорожно-транспортное, он погиб от столкновения. Вот так и
оформляй". Ничего себе - дорожно-транспортное, мать их...

Вот и все. И нет больше сына метели. Отметелился он.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Наведение конституционного порядка что-то задерживалось, семь генералов
не смогли поймать одного Радуева, а в Глухомань стали поступать цинковые
мальчики уже вагонами.

И взвыла вся русская глухомань. И за этим народным воплем скорби совсем
затерялась трагедия Метелькина, успевшего выпустить всего-то три номера
своей газеты. День его похорон местная власть объявила днем траура по
погибшим в Чечне, и все устремились на аллею Героев, в которой уже не
вмещались все павшие герои Глухомани. Да и покуда еще живые тоже с трудом
уместились, что особо подчеркнул Спартак в своей проникновенной речи.

А Метелькина хоронили в стороне, далеко от аллеи, заложенной пустым,
кое-как сляпанным цинковым гробом безотцовщины Славика, далеко от митинга,
медных тарелок и таких неуместных сейчас речей. Гроб был велик для
Метелькина, незадачливый журналист выглядел в нем совсем уж маленьким,
съеженным и потерянным. И были подле этого несуразного гроба всего четыре
человека, не считая могильщика: вдова в черном кружевном платке, тощий сын,
которого вдруг разобрала икота и он весь тратился на то, чтобы хоть как-то
побороть ее, да мы с Танечкой. Все молчали, и ветер доносил обрывки речей.

- ... наведение конституционного порядка...

- Прощайтесь, - сказал могильщик. - Я за напарником схожу, одни в яму не
опустим.

И ушел, вручив мне лопату на сохранение. С аллеи Героев долетели грохот
оркестровых тарелок, обрывки женских рыданий и троекратный салют
автоматчиков. Потом стрельба и оркестр утихли и остались одни рыдания. И
последнее прощание с погибшими сыновьями, женихами и братьями наконец-то
стало человечным, простым и горьким, утратив казенные голоса, тарелки и
залпы.

А мы молчали, глядя в гроб остановившимися глазами.

Могильщик, к моему большому удивлению, вернулся вместе с подполковником
Сомовым.

- Одиннадцать гробов, - сказал могильщик. - Все ребята мои заняты. Гробы
тяжелые, прямо невозможно как.

- Это точно, - вздохнул Сомов.

- Прощайтесь, - сказал могильщик. - Мне там помочь надо, ребята не
справляются.

Вдова не проронила и слезинки, стояла молча, только согнулась еще больше,
хотя больше уж было некуда. А сын наконец-то справился с икотой, опустился
на колени перед гробом и поцеловал отца в лоб. А выпрямившись, сказал
почему-то:

- Вот...

Мы с подполковником закрыли гроб крышкой, и могильщик привычно и буднично
застучал молотком. Потом помогли могильщику опустить гроб в яму и долго
ждали, пока он засыплет могилу землей.

- Все, - сказал он, наконец-то сформировав холмик. - Преставился раб
божий.

И ушел. Вдова подняла сухие глаза, сказала виновато:

- Очень просим вас помянуть. Пожалуйста.

Пошла к выходу, но Танечка догнала ее:

- Извините, у меня одноклассник в Чечне погиб. Я обещала подойти туда.

- Да, да, конечно.

Танечка ушла. Мы вышли через кладбищенские ворота, и Сомов распахнул
дверцы служебного уазика. Вдова что-то смущенно сказала, а подполковник
спросил:

- Но адрес-то он знает?

И сел за руль.

Ехали мы недолго, какими-то мне неизвестными переулками, а остановились
перед закусочной. Надпись на дверях сообщала, что здесь гарантируют сосиски
и кофе, но запрещают горячительные напитки. Вошли, сдвинули два столика с
алюминиевыми ножками и пластмассовой столешницей. Сели, и вдова заказала
сосиски с капустой и кофе, а когда официант отошел, тихо произнесла:

- Извините, небогатые мы.

- Ничего... - Сомов ободряюще улыбнулся. - Сейчас Маркелов подойдет,
нормально помянем.

Он явно был в курсе договоренностей, потому что вскоре и вправду появился
Маркелов с кошелкой. Достал из нее круг колбасы, сыр, конфеты. Буркнул:

- Сейчас устроим..

Отошел к буфетной стойке, украшенной бутылками с разноцветной водичкой,
пошептался с буфетчиком, с официантом, передал сумку и вернулся.

- Прости, Полина, что на похороны не поспел, - сказал он вдове. - Я
коллектив приводил на мероприятие, только сейчас и освободился.

Поцеловал ее, взъерошил ладонью волосы сына, как маленькому, и сел рядом
со вдовой. И опять все молчали, но молчание это уже не казалось тягостным.
Оно было скорее скорбным, задумчивым и серьезным.

Официант принес стаканы, три пластмассовые бутылки с прозрачной
жидкостью, чистые тарелки и еще одну - с малосольными огурчиками. И пояснил:

- Это - от нас.

И тотчас же ушел. Подполковник начал резать колбасу и сыр, а Маркелов
разлил в стаканы водку из бутылок, на которых неделикатно бросались в глаза
этикетки "Святая вода". Вздохнул, поднял свой стакан.

- Только не вставайте, хозяин специально просил. Боится, что разрешение
на торговлю отберут. Помянем отца, мужа, друга нашего. Пусть земля будет
пухом ему.

Вот так начались эти странные, робкие, будто в подполье, будто шепотом,
поминки. А самым странным было то, что никто не разъяснял, каким