меди однажды уйдем и мы...
тяжелый монолог о себе. -- Пора спать.
тесноте города начал задыхаться липовый цвет, он уехал с друзьями в тайгу на
сплав леса.
вспоминал, как она учила его чувствовать улыбку по телефону.
друзей торопился развеять миф разлуки и рисовал себе встречу с Ириной. Вот
как это будет. Ирина выбежит навстречу, и диалог, который встанет между
ними, выберет себе роль рефлекторной реакции на движение губ, едва
угадываемых на размытых от волнения пятнах лиц. Слова с неотданным смыслом
будут скапливаться в воздухе и повисать на проходящих мимо людях. И каждый
вопрос будет выслушиваться невнимательно, чтобы отвечать на него не думая, а
тем временем находить друг в друге изменения, как это бывает в детских
журналах, где на двух изображениях предлагается отыскать заданное количество
расхождений. Решетнев и Ирина будут стоять лицом к лицу и ожидать друг от
друга чего-то концентрированного, что за один прием выложит все замерзающее
в словах. А потом она спросит, любит ли он ее. Да, именно об этом спросит
она его. Знала бы она, что его речевой аппарат уже сейчас сложился в это
жгущее гортань слово, которое станет ответом.
десятки объяснений ее молчанию. Отъезд в санаторий, утеря адреса -- да мало
ли чего! "Странно, -- писал он ей, -- чем длиннее мое письмо к тебе, тем
медленнее приходит ответ. А теперь и вовсе замолчала. Остается одно --
телеграммы. Тогда ответы будут приходить моментально, да? Припадаю с разбега
к голубой жилке на правом запястье точка люблю точка целую точка подробности
бандеролью точка. Надо менять систему переписки. Зачем писать ответ на
письмо? Нужно просто писать всякий раз, когда появляется желание. Чтобы
полученное письмо не обязывало держать ответ. В строгой и выдержанной
переписке есть что-то конторское, не так ли?"
слетали на землю сами, не дожидаясь ветра.
через безбилетье, забитые пассажирами вокзалы, рвался любыми окружными
путями и ломаными маршрутами, лишь бы не сидеть на месте.
Невозможно избавиться от ощущения, будто до Ирины всегда остается половина
отведенных на разлуку месяцев, дней, минут. Часть, которая преодолена и
оставлена позади, уменьшается до необъяснимого тождества с оставшейся до
встречи. И нет никаких сил решить это равенство.
в самую верхнюю точку. Сердце сжимается, как в коллапсе. Последний крик
тормозов охватывает мозг, как потрясение.
только одно: у киоска мелькнет ее платье -- и от разлуки останутся осколки.
Каскадное, словно в рассрочку, ожидание встречи вытолкнуло его из
равновесия.
она тоже не получила! Решетнев направился к телефону-автомату. Короткие
гудки повторились и через десять минут. Они тиранили ухо.
куплены апельсины для Ирины, выкатился из-за поворота фонтан, мимо которого
шагала по лужам девочка со скрипкой. Такси обогнуло фонтан на треть
окружности и по касательной ушло на последнюю прямую. Пронесшийся навстречу
"рафик" обдал бедой. Словно здесь никогда не было домика. Паспорт объекта,
приколоченный к забору, уверял, что через два года в этой бане смогут мыться
одновременно двести человек. Какая, к черту, баня!
новый адрес. И опять, как зимой, он стоял у двери, теперь уже у двери новой
квартиры, и жал на кнопку, не зная, как повести себя дальше. То же самое
чувство возродилось в нем, но уже на другом уровне, в каком-то ином
качестве.
Проходи, знакомься. Андрей. Он помогает мне по квартире.
мысль, вскинулась, как рука, пытающаяся отвести непосильный удар. По
повадкам конкурента с разводным ключом Решетнев определил, что маэстро
Андрей -- из разряда тех, кто знает, когда в новой квартире поплывут обои,
обвалится штукатурка или от ржавых капель начнет цвести унитаз. Берут они
недорого, потому что всегда -- то ли соседи, то ли ветераны ЖКО.
такое может вообще когда-нибудь наступить. Вернее, произойти.
быстро привыкнешь.
ты умеешь держать паузу.
Которые излечивают все.
одна продолжала их отношения по его просьбе и доверенности. И за это время,
за время его отсутствия, он отстал от нее в понимании с полуслова. Он не
находил, как соединить свою долю разлуки с ее частью. И вырвалось:
Ирина, -- мне кажется, я не все перенесла о т т у д а. Я пересмотрела каждый
ящик, но так и не выяснила, что я забыла. Я отправилась т у д а, но там уже
ничего не было.
так. Я не могла ничего забыть, потому что упаковывали вещи чужие люди. А
ведь если я не собирала и не упаковывала, то и не могла забыть. Правда? --
Она походила на ребенка, который во сне хватается за ссадины и смеется.
Не доверившись глазам и словам, они вспоминали себя памятью рук, губ.
простила тебя тогда. Да-да, я помню точно -- не простила. Ты бросил меня.
Забыл. Я всю ночь писала стихи. Послушай.
ни насколечко. Поэтому простить не смогла. Но ты все равно люби меня, потому
что я еще буду. Я закружусь первым весенним ливнем и прольюсь, утоляя все
жажды, сочась каждой клеткой.
об этом! Понимаешь, нельзя. Нас куда-то уносит при разговоре.
по волосам и не замечал, что то же самое творится и с его глазами. Перед ним
раскинулся тот ромашковый луг, без конца и без края, где ему впервые стало
страшно от э т о г о. Ирина, вся летняя, опускала ресницы и подавала ему
венок. Еще какое-то мгновение, и он, подав Ирине руку, зашагал бы в ее мир,
где память сама выбирает хозяина, где любой неправильный шаг ложится
крест-накрест на каждую складку сознания.
и вытащила из стола дневник. -- Вот, посмотри! -- И зашелестела пустыми
страницами. А потом вручила ему тетрадь как последнее, самое веское
доказательство.
уже много времени, а за окнами полнеба в огне и сентябрь, желт и
душераздирающ до безысходности.
станет просторней? -- Ирина пыталась протереть запотевшее окно.
Решетнев, пытаясь ее обнять.
Сколько ни бейся. Всякая новая находка будет сама считать нас очередными
найденышами и позволять мучительно тешиться собой. Я устала сегодня.
Представь -- я не спала с тех пор. Зато теперь знаю, почему. Я уже не умею
ждать. Я не разучилась -- я просто не хочу апельсинов, поскольку не знаю,
что они такое. И не хочу знать, что самое страшное.
часы, то на разбросанный по полу инструмент, то на кошку, сидевшую