выпустить всех евреев?
сменялось режущим ощущением ужаса, на помощь людям приходил бессмысленный
опиум - оптимизм.
знающей, куда и зачем везут ее, такой же, как и все остальные. Имя и
отчество ее никто не спрашивал, фамилию ее никто не запомнил.
чтобы пройти обратную дорогу от человека до грязной и несчастной, лишенной
имени и свободы скотины, а ведь путь до человека длился миллионы лет.
волновать житейские мелочи, что люди раздражаются друг против друга по
пустякам.
только ее ребенку нужно дышать кислородом. Пани едет на лиман.
шаги охраны, ловили невнятные русские и немецкие слова.
зловещей казалась родная русская речь людей, служивших в немецкой охране.
глотке воды. И мечта ее была куцая, робкая, ей представлялась мятая
консервная банка, на дне которой немного теплой жижи. Она почесывалась
быстрым, коротким движением, каким собака вычесывает блох.
существованием. Жизнь - кончилась, оборвалась, а существование длилось,
продолжалось. И хоть было оно жалким, ничтожным, мысль о насильственной
смерти наполняла душу ужасом.
Осиповна оторвала от подола своей рубахи тонкую полосу и придвинулась к
стенке вагона, и в том месте, где имелась небольшая щель, просунула
материю, ждала, пока лоскут напитается дождевой влагой. Потом она втянула
лоскут в щель и стала жевать прохладную мокрую тряпку. А у стен и по углам
вагона люди тоже стали рвать лоскуты, и Софья Осиповна ощутила гордость, -
это она изобрела способ ловить, выуживать дождь.
и следил, как люди запускают тряпки в щели между дверью и полом. В неясном
свете она увидела его худое, остроносое лицо. Ему, видимо, было лет шесть.
Софья Осиповна подумала, что за все время ее пребывания в вагоне с
мальчиком этим никто не заговаривал и он сидел неподвижно, не сказал ни с
кем ни слова. Она протянула ему мокрую тряпку и сказала:
бабушке из Москвы и война отрезала его от матери. Бабушка погибла в гетто,
а родственница Давида, Ревекка Бухман, которая едет с больным мужем, даже
не позволяет мальчику сидеть возле себя.
споров, сама говорила и спорила. Обращаясь к своим собеседникам, она
говорила:
где каждый будет работать по специальности, а больные попадут в инвалидные
бараки. Все почти беспрерывно говорили об этом. А тайный ужас, немой,
молчаливый вой, не проходил, жил в душе.
человеке. Ей рассказали о женщине, которая посадила парализованную сестру
в корыто и вытащила ее зимней ночью на улицу, заморозила ее. Ей
рассказали, что были матери, которые убивали своих детей, и что в вагоне
едет такая женщина. Ей рассказали о людях, подобно крысам, тайно живших
месяцами в канализационных трубах и питавшихся нечистотами, готовых на
любое страдание, лишь бы существовать.
злодеями, они были людьми.
нее особенно сильно, когда она смотрела на маленького Давида.
кармана мятую спичечную коробку и заглядывал в нее, потом снова прятал
коробку в карман.
эту ночь она без сна сидела в зловонной темноте. "А где сейчас Женя
Шапошникова?" - вдруг подумала она. Она слушала бормотания, вскрикивания и
думала, что в спящих, воспаленных головах сейчас с ужасной живой силой
стоят картины, которые словами уже не передать. Как сохранить, как
запечатлеть их, - если человек останется жить на земле и захочет узнать о
том, что было?..
44
бухгалтерская работа. Он шел по дороге и считал: на позавчерашних сто
десять - вчерашних шестьдесят один, на них шестьсот двенадцать за
пятидневку, итого семьсот восемьдесят три... Жаль, что он не вел учет
мужчин, детей, женщин... Женщины горят легче. Опытный бреннер кладет тела
так, чтобы костистые, богатые золой старики горели рядом с телами женщин.
Сейчас дадут команду - свернуть с дороги, - вот так же командовали год
назад тем, которых они сейчас откопают и начнут вытаскивать из ям
крючьями, привязанными к веревкам. Опытный бреннер по неразрытому холму
может определить, сколько тел лежит в яме - пятьдесят, сто, двести,
шестьсот, тысяча... Шарфюрер Эльф требует, чтобы тела называли фигурами, -
сто фигур, двести фигур, но Розенберг зовет их: люди, убитый человек,
казненный ребенок, казненный старик. Он зовет их так про себя, иначе
шарфюрер впустит в него девять граммов металла, но он упорно бормочет: вот
ты выходишь из ямы, казненный человек... не держись руками за маму, дитя,
вы будете вместе, далеко ты не уйдешь от нее... "Что ты там бормочешь?" "Я
ничего, это вам кажется". И он бормочет - борется, в этом его маленькая
борьба... Позавчера была яма, где лежало восемь человек. Шарфюрер кричит:
"Это издевательство, команда в двадцать бреннеров сжигает восемь фигур".
Он прав, но что делать, если в деревушке было две еврейских семьи. Приказ
есть приказ - раскопать все могилы и сжечь все тела... Вот они свернули с
дороги, идут по траве, и вот в сто пятнадцатый раз посреди зеленой поляны
серый холм - могила. Восемь копают, четверо валят дубовые стволы и
распиливают их на поленья длиной в человеческое тело, двое разбивают их
топорами и клиньями, двое подносят с дороги сухие старые доски, растопку,
банки с бензином, четверо готовят место для костра, роют канаву для
поддувала, - надо сообразить, откуда ветер.
носы, шарфюрер плюет, отходит на опушку. Бреннеры бросают лопаты, берутся
за крючья, завязывают тряпками рты и носы... Здравствуйте, дедушка, опять
вам пришлось посмотреть на солнце; какой вы тяжелый... Убитая мама и трое
детей - два мальчика, один уже школьник, а девочка тридцать девятого года
рождения, был рахит, - ничего, теперь его нет... Не держись руками за
маму, дитя, она никуда не уйдет... "Сколько фигур?" - кричит с опушки
шарфюрер. "Девятнадцать" - и тихо про себя: "убитых людей". Все ругаются,
- полдня прошло. Зато на прошлой неделе раскопали могилу - двести женщин,
все молодые. Когда сняли верхний слой земли, над могилой встал серый пар,
и охрана смеялась: "Горячие бабы!" Поверх канавок, по которым тянет
воздух, кладут сухие дрова, потом дубовые поленья, они дают богатый жаркий
уголь, потом убитые женщины, потом дрова, потом убитые мужчины, снова
дрова, потом бесхозные куски тел, потом банку бензина, потом в середку
авиационную зажигательную бомбу, потом шарфюрер командует, и охрана
заранее улыбается, - бреннеры поют хором. Костер горит! Потом золу кидают
в яму. Снова тихо. Было тихо, и стало тихо. А потом их привели в лес, и
они не увидели холма среди зелени, шарфюрер приказал копать яму - четыре
на два; все поняли, - они выполнили задание: восемьдесят девять деревень,
на них восемнадцать местечек, на них четыре поселка, на них два районных
городка, на них три совхоза - два зерновых, один молочный, - итого сто
шестнадцать населенных пунктов, сто шестнадцать холмов раскопали
бреннеры... Пока бухгалтер Розенберг копает яму для себя и других
бреннеров, он подсчитывает: последняя неделя - семьсот восемьдесят три,
перед этим три декады в сумме дали четыре тысячи восемьсот двадцать шесть
сожженных человеческих тел, общий итог - пять тысяч шестьсот девять
сожженных тел. Он считает, считает, и от этого незаметно идет время, он
выводит среднее число фигур, нет, не фигур, число человеческих тел, - пять
тысяч шестьсот девять делится на число могил - сто шестнадцать, получается
сорок восемь и тридцать пять сотых человеческих тел в братской могиле,
округляя, это будет сорок восемь человеческих тел в могиле. Если учесть,
что работало двадцать бреннеров в течение тридцати семи дней, то на одного
бреннера приходится... "Стройся", - кричит старший охранник, и шарфюрер
Эльф зычно командует: "Ин ди грубе марш!" Но он не хочет в могилу. Он
бежит, падает, снова бежит, он бежит лениво, бухгалтер не умеет бегать, но
его не смогли убить, и он лежит в лесу на траве, в тишине и не думает о
Нортон Андрэ
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Посняков Андрей
Вронский Константин