Франции, оп-ля! - в Швейцарии. Потом побрела назад к дому, споткнулась по
дороге о корни ели, выпиравшие из земли, как жилы на исхудавшей руке. Я
упала ничком во влажный зеленый ворс, смеясь, зарылась лицом в мягкие,
жирные, плодородные комья; прямо передо мной - сперва мне показалось, что
это плоский камень, - торчала из земли перепачканная магнитофонная кассета.
Я вытащила ее и рассмотрела с обеих сторон. Никакой наклейки не было. Я как
могла вытерла находку и сунула в карман - когда-нибудь послушаю.
возможностями. Мне хотелось обнять всех живущих на этом свете. В конце
тропы я нашла свою машину, припорошенную пылью. Долго смотрелась в
зеркальце: я была грязная, вся в травинках, на щеках черные полоски, волосы
похожи на джунгли, - но я не изменилась. Та же матовая кожа, те же загнутые
ресницы, и лицо не сморщилось, как старая тряпка. Я осталась прежней
двадцатишестилетней женщиной и не должна была искупать грех своего
существования. Я трижды просигналила, прощаясь с "Сухоцветом", обиталищем
химер, и с нависшей над ним тяжелой известняковой плитой.
открывался вид на швейцарскую равнину. Вершины Альп вдали сияли, как
купола. Далеко внизу катил извилистой дорогой среди зеленых лугов маленький
красный паровозик, выбрасывая клубы пара. Я спросила у хозяина, какое
сегодня число, - оказалось 19 августа, значит, я просидела в подвале три
дня и три ночи. Я сняла номер, умылась и заказала в ресторане трапезу на
десятерых, невзирая на ранний час. Повар умильно косился на меня, пока я
уписывала за обе щеки рагу из кабана, колбасу, картофельную запеканку с
кабачками, две копченые сосиски, салат и швейцарский сыр, запивая все это
изумительным местным вином. Пиршеством я тоже была обязана Бенжамену - это
был мой долг перед ним. Два часа я насыщалась; столик мне накрыли в саду,
на террасе над откосом. Солнце припекало все сильнее, и я млела от его
ожогов. Даже сесть под зонтик не захотела. Весь остаток дня меня рвало -
еще бы, так нажраться после семидесятидвухчасового поста, конечно, желудок
от такой нагрузки взбунтовался и выдал назад все, что я уплела. Ну и пусть!
Меня выворачивало наизнанку, я блевала, согнувшись над раковиной, - чем не
доказательство, что я живу?
бросать, ведь случай свел нас, чтобы я о ней позаботилась. Это Аида была
перстом судьбы, посланным мне знаком - она, а не Бенжамен. Эта девочка
пробудила во мне чувство, какого я давным-давно ни к кому на свете не
испытывала. Счастливица, она сама не знала, какой это дар - когда все
впервые и жизнь бьет через край, - великий дар детства, перед которым
устоять невозможно. Бог задумал воплотить совершенство на земле и создал
маленьких девочек.
не терпелось обнять ее, расцеловать круглые щечки, заглянуть в лукавые
глазки, посмеяться ее выходкам. Я - взрослая, и в этом моя слабость, она -
беззащитная девчушка, если сложить нас вместе, пожалуй, выйдет полноценный
человек. Наутро я уехала в Париж, от души надеясь, что еще не поздно. Аиду
я нашла у бабушкиной соседки, и мне удалось уговорить эту женщину отпустить
ее со мной на каникулы. Мы чудесно провели остаток лета в горах между Юра и
Верхней Савойей. Счастливый месяц - мы шептались, как две подружки,
беседовали по душам, вместе угощались разными вкусными блюдами. Она то и
дело висла у меня на шее, усаживалась на меня и ложилась, и все так
естественно, будто мое тело было продолжением ее собственного. Я для нее
была - "мое!". Я все пыталась приручить плутовку, уже любя ее как родную
дочь, но она-то моей еще не стала. Бывало, расплачется, отпихнет меня,
начнет упрекать, мол, это я отняла у нее бабулю. Когда мы вернулись, я
занялась формальностями удочерения; мое бесплодие было веским основанием.
Конечно, я незамужняя, но и профессия врача, и обстоятельства, при которых
я познакомилась с Аидой, - все это должно было помочь мне смягчить
неумолимых представителей закона. Пока суд да дело, Аиду поместили в приют,
а мне разрешили забирать ее на два дня в неделю. Административная комиссия
проверяла мой моральный облик, а я тем временем снова ходила на занятия,
писала диссертацию, работала в больнице.
головы всю эту историю и постепенно выздоравливала душой, - Аида, игравшая
в соседней комнате, вдруг позвала меня. Сказала, что даст мне кое-что
послушать: фрагмент той самой кассеты, которую я нашла возле "Сухоцвета" в
то утро в августе. Я тогда сразу же поставила ее на автомагнитолу, но
пленку заело: наверно, земля забилась в колесики. Я бы эту кассету
выбросила, но Аида нашла ее в бардачке и взяла себе.
копалась с упоением. Часами просиживала у приемника, ловила незнакомые
станции на разных волнах и завороженно слушала иностранную речь на десятках
языков вперемешку. Хозяйничала Аида и в моих кассетах, колдовала над ними,
без конца перематывала, как клубки шерсти для вязанья. Эту кассету она тоже
сотни раз прокручивала, пытаясь разобрать хоть что-то связное сквозь треск
и хрип. Даже "чинила" ее и "подчищала" по советам профессора
электроакустики, с которым она переписывалась, ~ и вот, потратив не одну
неделю, ухитрилась восстановить пять минут из шестидесяти. Меня кольнуло
недоброе предчувствие, когда Аида вставила этот маленький черный
прямоугольник в плейер. Я услышала обрывки диалога - говорили две женщины,
одна помоложе, другая постарше. Первый голос был тоненький, и в нем звучали
слезы. Второй - пожестче, с язвительными нотками. Слова то и дело
прерывались каким-то свистом. Вот приблизительно что они говорили:
ждать... нет, как только вернусь, все выложу газетчикам, издателям...
докажу... слово в слово... плагиат...
за страх, а за совесть... ненавижу.
без ума... выбросил вас из головы... плевать хотел, что вас сюда
упрятали..."
дальше диалог возобновился.)
доказательства его плагиата... (рыдания) все... не знает... правы... всего
лишен... жаль его... предает инстинктивно, не по подлости, а от страха...
(всхлипывания) люблю его еще сильней... помните, вы цитировали греческого
философа: нет злых людей, они просто не ведают, что творят... не могу без
него... снова жить с ним... единственной местью будет прощение..."
и мне пришлось лечь, чтобы не потерять сознание. Аида видела, что со мной
неладно. Я отговорилась: мол, голова болит, съела что-то не то. Потом я еще
несколько раз прослушала кассету. И выбросила ее. Аиде о поездке в
"Сухоцвет" и о рассказе Бенжамена я ни словом не обмолвилась.
кабинете. Психические расстройства больше не пугают меня, как прежде.
Нехорошо, конечно, но я теперь даже нахожу удовольствие в том, что мои
пациенты не выздоравливают: пусть себе пребывают в неврозах, оно и лучше.
Мне нравится быть им необходимой. Бывает, когда они изливают мне свои
пустячные горести, я засыпаю под их бормотание. Перед каждым приемом
непременно выкраиваю минутку, чтобы послушать Моцарта, Баха или Шуберта:
музыка для меня по-прежнему целительный бальзам от всех, невзгод. В общем,
я ничуть не хуже других, Аида учит арабский, в память о матери. Я тоже
засела за учебники, но она способнее меня. Она зовет меня "мамочка-лукум".
Несколько раз я ездила в Марокко, виделась с отцом. Мужчины меня пока не
колышут: я излечилась, перенесла свою любовь на Аиду, этого мне хватает. И
хочется чего-то более высокого, чем героические подвиги в постели.
скажет тонким девичьим голоском:
правда ? А на самом деле мне двадцать пять. Мне нечем это доказать. Умоляю
вас, просто выслушайте мою историю и не прогоняйте меня, пока я не закончу.
подтвердит те жуткие откровения.
скрытно творить свои варварские дела.
всякий случай: вдруг встречу Бенжамена. У меня остались его маска, дырявая
шапочка и план - чернила на нем понемногу выцветают, Я не сомневаюсь, что
мой пациент мог бы еще многое мне сказать.
(Здесь и даме примеч. переводчика.)
Парижской Богоматери.
наследником де Сада в современной литературе.
Шилова Юлия
Флинт Эрик
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Шилова Юлия