досыта грязи, испытать гнетущий груз одиночества, походить под смертью, чтоб
после наверняка уж себе сказать: у мужчины бывает только одна женщина, потом
все остальные, и от того, какая она будет, первая, зависит вся последующая
мужичья судьба, наполненность души его, свойства характера, отношение к
миру, к другим людям, и прежде всего к другим женщинам, среди которых есть
мать, подарившая ему жизнь, и женщина, давшая познать чувство бесконечности
жизни, тайное, сладостное наслаждение ею.
Глава одиннадцатая
убеждали людей проникнуться ответственностью времени -- ничего не помогало,
дисциплина в полку падала и падала. Множилось количество больных
гемералопией и еще больше тех, кто симулировал болезнь. Люди устали от
казарменного скопища, подвальной крысиной жизни и бесправия, даже песня
"Священная война" больше не бодрила духа, не леденила кровь и пелась, как и
все песни, поющиеся по принуждению, уныло, заупокойно, слов в ней уже не
разобрать, лишь завывания "а-а-а-а" и "о-о-ой" разносились по окрестным
лесам и по военному городку.
Снегиревы. На поверке перед отбоем еще были, но утром в казарме их не
оказалось. Командир второй роты лейтенант Шапошников пришел за советом к
Шпатору и Щусю. Те подумали и сказали: пока никому не завлять о пропаже,
может, пошакалят где братья, нажрутся, нашляются и опять же глухой ночью
явятся в роту.
исчезновении братьев Снегиревых полковнику Азатьяну.
полка. -- Ищите, пожалуйста, хорошо ищите.
поездах, на пристанях, в общежитиях, в родное село сделали запрос -- нигде
нету братьев, скрылись, спрятались, злодеи.
первого батальона с полнущими сидорами. Давай угощать сослуживцев калачами,
ломая их на части, вынули кружки мороженого молока, растапливали его в
котелках, луковицы со дна мешков выбирали. "Ешьте, ешьте! -- по-детски
радостно, беспечно кричали братья Снегиревы. -- Мамка много надавала, всех
велела угостить. Кого, говорит, мне кормить-то, одна-одинешенька здесь
бобылю".
спавший, серый лицом, как и его шинель, без всякого уже гнева спросил у
братьев Снегиревых командир второй роты.
такого? Мы ж пришли... Сходили... И вот... пришли... А че, вам попало из-за
нас?
сельсовета Перемогин тук-тук-тук деревяшкой на крыльце, мамка лопоть нашу
спрятала, обутки убрала, нас на полати загнала, старьем закинула, сверху
луковыми связками, решетьем да гумажьем забросала.
клубки с тряпицами, веретешки с нитками, прялки, куделя...
ребята?" -- "Служат где-то, бою учатся, скоро уж на позиции имя..." -- "Ага,
на позиции, -- согласился председатель сельсовета Перемогин. -- Вот только
на какие?" Мы еле держимся на полатях, чтобы не прыснуть.
встревоженно, серьезно рассказывали и не вперебой, а по очереди о своем
путешествии в родное село, но вскоре один из братьев умолк.
новотелья напоила, а так, что живу, что нет, плачу по отце, другой месяц нет
от него вестей, да об вас, горемышных, всю-то ноченьку, бывает, напролет
глаз не сомкну..." Мы с Серегой посовещались, это его Серегой зовут в честь
тятькиного деда, -- ткнул пальцем один брат в другого. -- Он младше меня на
двадцать пять минут и меня, как старшего, слушается, почитает. Да, а меня
Еремеем зовут -- в честь мамкиного деда. Именины у меня по святцам совсем
недавно, в ноябре были, у Сереги еще не скоро, в марте будут. До дому всего
шестьдесят верст, до Прошихи-то. И решили: туда-сюда за сутки или за двое
обернемся, зато молока напьемся. Ну, губахта будет нам... или наряд --
стерпим. Мамка увидела нас, запричитала, не отпускает. День сюда, день туда,
говорит, че такого?
что на одного Бога надежда.
мамка заставит -- крестимся, а так-то мы неверовающие, совецкие учащие. Бога
нет, царя не надо, мы на кочке проживем! Хх-хы!
моргая, ушибленно, а они, полагая, что он думал о чем-то важном, не мешали.
-- О Господи!" -- повторил про себя Скорик и подал братьям два листка бумаги
и ручку.
чернила, по очереди пишите. И Бог вам в помощь! -- Отвел глаза, отвернулся к
окну от присадисто-крепких рыжеватых братьев, различия у которых при
пристальном взгляде все же имелись: старший был погуще цветом, и черты лица
у него немножко крупнее, выразительней, на кончике правого уха махонькой
сережкой висела бородавочка. Шрамов еще штуки на три было больше у старшего:
лоб рассечен -- падал с коня или с качели, порезался головой о стекло,
катаясь по траве, губа рожком -- в драке или в игре досталось.
диктовал младшему, говоря: "Че тут особенного? Вот бестолковый! Пиши:
"Мамка, Леокадия Саввишна, прислала письмо с сообчением, отелилась
корова..." -- Скорик глядел в окно, соображая, как защитить братьев этих,
беды своей не понимающих детей, как добиться, чтобы суд над ними был здесь,
в расположении двадцать первого полка. Здесь ближе, в полку-то, здесь легче,
здесь можно надеяться на авось. Может, полковник Азатьян со своим
авторитетом? Может, чудо какое случится? И понимал Скорик, что бред это,
бессмысленность: что здесь, в полку, что в военном округе в Новосибирске --
исход будет один и тот же, заранее предрешенный грозным приказом Сталина. И
не только братья -- отец пострадает на фронте, коли жив еще, мать как
пособница и подстрекательница пострадает непременно, дело для нее кончится
тюрьмой или ссылкой в нарымские места, а то еще дальше.
добросовестно под диктовку Еремея излагая свое злодеяние. За окном шла
обыденная полковая жизнь, ходили строем и без строя солдаты, окуржавелые,
неестественно мохнатые кони на подсанках везли обледенелый лес с реки,
следом, держа ослабленно вожжи, шли, курили, сморкались солдаты в
полушубках, велось строение новых казарм, на одном срубе ставили стропила,
по-домашнему распоясанный крупный солдат с усами пошатал стропилину,
наклонившись, что-то подколотил топором. Из кухни на помойку дежурные пара
за парой выносили грязные бачки, выливали помои на темносерую островерхую
гору. Мутное, по-весеннему бурное мокро катилось вниз, подшибая птиц,
чего-то клюющих в месиве; грязным потоком тащило капустные листья,
переворачивало ржавую бочку без дна, трепало тряпье, рваный ботинок, стекло
блестело, жесть. Над помойкой на сосняке грузно висели старые вороны,
чистили клювы и лапы о сучья. Молодые же все подлетали, подскакивали,
чего-то выхватывали из потока. Пестрые сороки и нарядные сойки тут же
безбоязненно вертелись, отпархивая от воронья, тоже чего-то излавливали и,
шустро отпрянув с добычей в сосняк, клевали с бою взятое.
вели под руки третьего по направлению к санчасти. Капитан Дубельт, скользя
хромовыми сапогами по утоптанной, стекольно-гладкой дорожке, спешил куда-то,
посторонился, пропуская солдат, покачал головой и заскользил дальше,
придерживая одной рукой все еще не обмененные очки, другой рукой взмахивая в
воздухе, чтоб не упасть.
Еремей, аккуратно сложив две бумажки, тянул их через стол, угодливо, через
силу улыбался. -- Уработались! Аж спотели! -- И все улыбался Еремей, все
искал глазами глаза Скорика. -- Непривышные мы к бумажной работе, нам вилы,
лопаты да коня бы.
неуверенным, школьным почерком исписанной, потянулся было к ручке, чтоб
исправить совсем уж явные ошибки, и тут же отдернул руку: там, в высоких,
строгих инстанциях, поймут, что писали малограмотные, несмышленыши еще,
люди, не понимающие ни грозности времени, ни своего положения в нем,
вчерашние школьники писали, деревенские люди, газет не читающие, никаких
приказов не знающие. Может, проникнутся... -- Распишитесь вот здесь, --
ткнул пальцем старший лейтенант в бумагу ниже куцего, на четвертушке бумаги
уместившегося текста.
жилистые руки, так не совпадающие с доверчивыми, простодушными лицами,
подернутыми цыплячьим пушком. Скорик убрал бумагу в конверт, заклеил его,
написал адрес военного округа, номер отдела, куда надлежало отправить этот
конверт вместе с братьями. Они сидели, все так же чинно держа руки на
коленях. Скорик вдруг бросил конверт, схватил через стол братьев Снегиревых,
стиснул руками их головы, тыкался в их лица своим лицом.
Бажанов Олег
Пехов Алексей
Махров Алексей
Юрьев Сергей
Зыков Виталий
Березин Федор