Чтение 41–й страницы книги ~Три минуты молчания~

все-таки хочешь знать - хорошая она или плохая. Слышал ты про такую
философскую систему - "данетизм"? Один мой приятель, Вадик Сосницкий,
считает себя ее основоположником. Он великий человек, Вадик. Может быть, не
меньше, чем Аристотель. Это такой философ был в древности, воспитатель Саши
Македонского, первого фашиста. Он же, по некоторым сведениям, выдумал
диалектику. Так вот, "данетизм" - это ее дальнейшее развитие, высший
расцвет, дальше уже развиваться некуда. Понимаешь, в русском языке есть
слово "да" и есть слово "нет". А вот слово "данет" катастрофически
отсутствует. Вадик Сосницкий считает, что его просто необходимо ввести, с
каждым десятилетием человечество будет все больше в нем нуждаться. Мы с ним
затевали такую игру: "Вадик, любишь ты свою Алку? " - "Данет". - "Хочешь на
ней жениться?" - "Данет". - "Хочешь, чтоб она ушла и не появлялась?" -
"Данет". Спросишь его, уже для смеха: "Но кирнуть с нами, в смысле - выпить,
- хочешь?" - И что думаешь - Вадик и тут себе верен: "Данет"!

- Делать вам больше не хрена!

- Теперь, шеф, я скажу тебе о Лиле. Насколько я понял, это ты ее
приглашал в "Арктику". Так вот, она весь вечер говорила об этом. Что она
должна, должна, должна пойти. Что ее мучит совесть, совесть, совесть. Нам с
Аликом это просто надоело, мы ее уже в шею гнали. А она - клялась и
продолжала с нами трепаться. Не знаю, как ты, а по мне - так лучше, если
тебя отшивают сразу и посылают подальше, чем вот такие вшивые угрызения.
Нравишься ты ей? Данет. Она такая же данетистка, как и Вадик Сосницкий. Ну,
вот, шеф. Если ты хоть что-нибудь понял - я счастлив. Озадачил я тебя
сильно?

- Ничего, переживем.

- Тогда я могу спокойно заснуть. Сном праведника. Чао! Он ушел. А я
залез повыше, на ростры, сел там под шлюпкой. Там было ветрено, и трансляция
ревела джазами над самым ухом, и сажа летела из трубы, но хоть можно было
одному побыть и кое о чем подумать. Одно я понял - не нужно мне читать ее
письма, ничего я там не найду между строк. А нужно встретиться и посмотреть
на нее - пристально, как я никогда, наверно, к ней не приглядывался.

Черные облака несло ветром в корму, и уходили назад корабельные огни -
топовые, ходовые, гакабортные и лампочки на вантах. Какой-то праздник был у
англичан, и все мачты оконтурились огнями.

Глава третья. Граков

1

Утром я первое что увидел - базу.

Я вышел поглядеть, как там моя роба, и сразу в глаза бросилось -
огромный серо-зеленый борт, белые надстройки, желтые мачты и стрелы. База от
нас стояла к весту, в четверти мили примерно, а за нею плавали в дымке
Фареры - белые скалы, как пирамиды, с лиловыми извилинами, с оранжевыми
вершинами, прямо сказочные. Подножья их не было видно, и так казалось - база
стоит, а они плывут в воздухе.

Перед нами еще штук восемь было траулеров, и все, конечно, друг друга
стерегли, чтоб никто не сунулся без очереди.

И тихо было вокруг, временами лишь вахтенный штурман с плавбазы
покрикивал в мегафон:

- Восемьсот двенадцатый, подходите к моему третьему причалу. Или там:

- Отходите, отдать шпринговый, отдать продольный!

Я вытянул свою робу, штаны, стал развешивать на подстрельнике. В рубке
опустилось стекло - там кеп стоял и старпом.

- Что там в кубрике? - кеп спросил. - Спят?

- Просыпаются.

- Пошевели. Сейчас нам причал дадут, надо бочки выставить.

Бочки - это чтоб крен выровнять перед швартовкой. А отчего крен бывает,
это вещь таинственная; на таких калошиках, как наш пароход, он всегда
отчего-нибудь да есть. Но я посчитал всю очередь - раньше чем через пару
часов причала нам не видать.

В рубке, слышно было, посвистели в переговорную трубку. Кеп подошел,
послушал.

- Чо? - спросил старпом.

- "Дед" напоминает. Чтоб левым бортом не швартовались. Носится со своей
заплатой.

- Это уж как дадут!

- Ладно, - сказал кеп. - Попросимся правым.

Бичи вылезали понемножку - на базу поглядеть. Там у каждого почти кореш
или зазноба. Много там женщин плавает - буфетчицы, медички, рыбообработчицы,
прачки. У меня там Нинка плавала. Да и утро было хорошее - как не вылезешь.
Тихое, штилевое, волна лоснилась как масляная, небо чистое, чуть видные
перышки неслись по ветру. Ненадолго, конечно, такая погода - колдунчик* на
бакштаге показывал норд-вест; ближе к полудню, пожалуй, зыбь разведет.

* Флюгер в виде конуса.

По случаю базы кандей Вася пирог сделал с кремом - в базовые дни
какая-то чувствуется торжественность, хотя, если честно говорить,
торжественного мало, а работы много - и самой хребтовой, суток на двое без
передышек, без сна. Поэтому чай пили молча, и даже за пирог кандея не
похвалили, хотя он все время у нас над душой стоял, напрашивался на
комплимент.

Потом услышали:

- Восемьсот пятнадцатый, ваш второй причал! Подходите!

Кеп попросил в мегафон:

- Нам бы правым, если возможно!

- А что вы такие косорылые?

- Такие уж!

Там подумали и ответили:

- Тогда к седьмому, убогие!

- Спасибо вам!

Непонятно было, за что он благодарит - за причал или за "убогих".

Машина заработала веселее, и боцман сунул голову в дверь, выкликнул
швартовных - по четыре на полубак и в корму. И тут уже было не до пирога,
уже в иллюминаторе показался борт плавбазы, высоченный, в полнеба. Он
придвигался и закрыл все небо, и мы пошли, не допив.

В корме я оказался с Ванькой Ободом и с салагами. Очистили кнехты - там
стояла кадушка с капустой и мешки с углем. Борт плавбазы проплывал над нами
- с ржавыми потеками, патрубками, в них что-то сипело, текли помои и старый
тузлук. Наконец вахтенный к нам подплыл - в синей телогрейке, в шапке с
торчащими ушами.

- На "Федоре"! - спросил Ванька. - Медицина на месте?

Вахтенный не расслышал, приставил варежку к уху.

- Глухари тут, - Ванька махнул рукой.

Но уже было не до разговоров, пошли команды - и с плавбазы, и с нашего
мостика, - и вахтенный нам подал конец.

Потом его снова пришлось отдать, плохо подошли, никак нос не
подваливал.

- Пошли чай допивать, - сказал Ванька.

Салаги удивились:

- Сейчас же опять зайдем.

- Щас же! Учи вас, учи. Когда зайдем, уж пить некогда будет.

Они все же остались у кнехта, а мы с Ванькой пошли в салон.

- На самом деле списываешься? - я спросил.

Он какой-то осовелый был, будто непроспавшийся.

- Что задумал, то сделаю, понял. Только симптом надо придумать. Симптом
должен быть. Погляди - ухо у меня хорошо дергается?

Ухо у него не дергалось, но двигалось. Ваньку это не устроило.

- Плохо мы психику знаем. Ладно, чего-нибудь потравлю. С ходу оно лучше
получается. У меня тогда глаз как-то идет.

- Я думал, ты все шутишь - насчет топорика.

- Хороши шутки! Я уже вот так дошел. - Ладонью провел по горлу. - Рыбу
только сдам. Святой морской закон.

Мы успели выпить по кружке чаю и по куску пирога съесть, пока нас опять
позвали. На этот раз как будто чисто подошли.

- На "Федоре"! - Ванька опять начал. - Врачиха у вас когда принимает?

- Зубная?

- Нервная!

Вахтенный себя похлопал варежкой по лбу.

- Тут чего-нибудь?

- Есть малость. Сплю плохо. Совсем даже не сплю. Грудь все время
сдавливает. Коленки дрожат. И воду все пью, никак не могу напиться. Вот уже
не хочется, а пью.

- Это у меня тоже бывает, - сказал вахтенный. - Только с водярой. Ну,
хошь - запишу тебя на прием.

- Будь ласков. Обод моя фамилия.

- Обод. Ладно. Только там не врачиха, а мужик. Он строгий.

- Володька, что ли?

-Ну!

- Какой же он строгий, когда он святой? Он-то мне запросто бюллетень
выпишет.

Вахтенный нам подал конец. Салаги все совались нам помочь, да только
мешали.

- Сгиньте! - Ванька им сказал. - Бойся тут за вас. Защемит кому-нибудь
хвост, а нам переживание. И так у нас полно переживаний.

Конец провисал, мы его потихоньку подтягивали.

- Почему святой? - я спросил. - Фамилия?