ему?
полегчало, но, говорят, стало хуже за ночь.
оно, видимо, встревожило его еще больше, так как он поспешил сказать, что
люди часто преувеличивают и видят опасность там, где ее нет. Потом добавил
тихим, спокойным голосом: - А я им не верю. Не должно этого быть, чтобы ему
стало хуже.
ее сошел вниз, они все втроем сели за стол. Внимательно присмотревшись к
старику, их хозяин заметил, какой у него усталый вид, и сказал, что ему не
мешает отдохнуть как следует.
день, переночуйте у меня еще одну ночь. Я буду этому очень рад, друг мой.
ответить отказом, и добавил: - Мне очень бы хотелось подольше побыть с вашей
маленькой спутницей. Окажите эту милость одинокому человеку, а заодно
отдохните и сами. Если же вы торопитесь, я пожелаю вам доброго пути и
провожу вас немного до начала уроков.
как нам быть?
и, чтобы отблагодарить доброго учителя, принялась наводить порядок в его
маленьком доме. Покончив с делами, она вынула из своей корзинки шитье и села
на табуретку у окна, сквозь решетку которого в комнату пробивались нежные
плети жимолости и повилики. Старик грелся на солнце в саду, вдыхая аромат
цветов и бездумно следя за облаками, плывшими в небе с легким попутным
ветерком.
приготовлениями к урокам, девочка собралась к себе наверх, боясь помешать
здесь. Но он не позволил ей уйти, и, чувствуя, что ее присутствие приятно
ему, она осталась и снова принялась за шитье.
сказал, что они вполне умещаются на двух скамьях.
мальчуган. Отвесив неуклюжий поклон учителю, белобрысый вошел, уселся на
скамью, положил на колени раскрытую книжку, до такой степени истрепанную,
что можно было диву даться, на нее глядя, сунул руки в карманы и начал
пересчитывать громыхавшие там шарики, выражая всем своим видом поразительную
способность полного отрешения от страниц букваря, на который были устремлены
его глаза. Вскоре в класс приплелся еще один белобрысый мальчуган, а следом
за ним рыжий - постарше, а следом за рыжим еще двое белобрысых, потом еще
один с шевелюрой, светлой, как лен, и так продолжалось до тех пор, пока на
обеих скамьях не набралось человек десять, причем волосы у этих школяров
были всех цветов и оттенков, кроме седого, а в возрасте они колебались,
видимо, от четырех до четырнадцати - пятнадцати лет, так как самый младший,
сидя на скамье, не доставал ногами до полу, а самый старший - добродушный,
глуповатый увалень - был на полголовы выше учителя.
что обычно на нем сидел заболевший мальчик; крайний из колышков, на которые
вешались картузы и шапки, тоже был свободен. Никто не решался совершить
святотатство и посягнуть на это место и на этот колышек, но школьники то и
дело переводили с них взгляд на учителя и, прикрываясь ладонью,
перешептывались между собой.
начались шалости и смешки - все как полагается в школе. И посреди этого
гомона бедный учитель - олицетворение кротости и простодушия - тщетно
пытался сосредоточиться на занятиях и забыть своего маленького друга.
Скучный урок еще сильнее заставлял его тосковать о прилежном ученике, и он
уносился мыслями далеко за порог класса.
ничто не грозит, совсем перестали стесняться. Они играли в чет и нечет под
самым носом у бедного учителя, совершенно открыто и безнаказанно грызли
яблоки, шутя, а то и со злости щипали соседей или вырезали свои имена ни
больше ни меньше как на ножках учительского столика. Тупица, вызванный
отвечать урок, не трудился искать забытые слова на потолке, а без зазрения
совести заглядывал в книжку, подступив вплотную к учителю. Мальчуган,
пользующийся в этой компании заслуженной славой потешника, косил глазами,
корчил рожи (конечно, малышам) и даже не считал нужным прикрываться
букварем, а восхищенные зрители безудержно предавались восторгу. Когда
учитель пробуждался от своего оцепенения и замечал, что творится вокруг,
шалуны на минуту стихали, и на него устремлялись самые серьезные, самые
скромные взгляды, но стоило ему уйти в себя, как шум поднимался снова с
удесятеренной силой.
смотрели они в открытую дверь и в окно, готовые броситься вон из класса,
убежать в лес и превратиться отныне и на всю жизнь в дикарей. Какие
крамольные мысли о прохладной реке, о купанье под тенистой ивой, окунувшей
свои ветви в воду, искушали и мучили вон того крепыша, который сидел с
расстегнутым и распахнутым, насколько возможно, воротом, обмахивал пылающее
лицо книжкой и думал, что лучше быть китом, корюшкой, мухой - чем угодно,
только не школьником, обязанным маяться на уроке в такой знойный, душный
день. Жарко! Спросите другого мальчика, хотя бы вон того, который доводит
своих товарищей до исступления, потому что он сидит ближе всех к двери и,
пользуясь этим, то и дело шмыгает в сад, окунает лицо в ведро с колодезной
водой и катается по траве, - спросите его, часто ли бывают такие дни, как
сегодняшний, когда пчелы и те забираются в самую сердцевину цветка и не
выползают оттуда, видимо решив почить от трудов и покончить с изготовлением
меда. Такие дни созданы для безделья, для того, чтобы лежать на спине в
зеленой траве и смотреть в небо до тех пор, пока его слепящая голубизна не
заставит сомкнуть веки и задремать. Время ли сейчас корпеть над истрепанным
букварем в сумрачном классе, куда солнце даже не заглядывает? Чудовищно!
что делалось в классе, немного побаиваясь в душе этих шумливых озорников.
Первый урок кончился, началось чистописание, и так как в классе был всего
один стол - учительский, мальчики по очереди садились за него и выводили
каракули на грифельных досках, а учитель тем временем ходил из угла в угол.
Теперь шум немного утих, потому что учитель то и дело останавливался,
заглядывал пишущему через плечо, а потом показывал ему, как красива та или
иная буква в прописях, развешанных по стенам, хвалил тут волосную линию, там
нажим и мягко советовал взять это за образец. И он вдруг умолкал и через
минуту начинал рассказывать школьникам об их больном товарище, о том, что
мальчик говорил вчера и как ему хотелось снова быть вместе с ними. В голосе
его слышалась такая ласка и нежность, что этим сорванцам становилось стыдно
своих шалостей, и они сидели смирно - не ели яблок, не гримасничали - по
крайней мере две минуты подряд.
сегодня я, пожалуй, отпущу вас пораньше.
рослого увальня, и учитель несколько секунд беззвучно шевелил губами,
пытаясь договорить. Наконец он замахал рукой, призывая крикунов к молчанию,
и они были так деликатны, что замолчали, однако не раньше, чем самый
горластый из них окончательно осип и лишился голоса.
уж без этого нельзя, уйдите подальше, куда-нибудь за деревню. Я уверен, что
вы не захотите беспокоить своего одноклассника и товарища по играм.
еще дети), а рослый увалень (тоже вполне искренне) призвал всех в свидетели,
что он кричал совсем шепотом.
я вас просил, сделайте это ради меня. Веселитесь и благодарите создателя,
что он наградил вас здоровьем. Прощайте!
голоса, и мальчики чинно и тихо вышли из школы. Но солнце светило и птицы
пели так, как светит солнце и как поют птицы только по праздникам особенно
по неожиданным. Деревья манили залезть на них и спрятаться среди густой
листвы; сено само приглашало раскидать его по лугу; колеблемая ветром нива
указывала путь к лесу и реке; мягкая мурава, по которой перемежались тени и
пятна света, так и подмывала на беготню, прыжки и прогулки бог знает в какую
даль. Ни один мальчик не мог бы смотреть на все это равнодушно, и школьники
с радостным воплем гурьбой сорвались с места и разбежались кто куда, хохоча
и перекликаясь друг с другом на бегу.
вслед. - Я очень рад, что они не послушались меня.
собственном опыте и без помощи басни, которая заключается такой моралью. И к
учителю весь день приходили маменьки и тетушки, выражавшие крайнее
неудовольствие его поступком. Некоторые из них ограничивались намеками и
вежливо осведомлялись, какой сегодня праздник по календарю. Другие (местные
мудрецы-политики) доказывали, что отпускать с уроков во всякий иной день,
кроме дня рождения его королевского величества, равносильно оскорблению
трона, неуважению к церкви и государству и отдает крамолой. Но большинство,
осуждая учителя, переходило на личности и совершенно открыто заявляло, что
изучение наук такими скромными дозами - чистейшее надувательство и разбой
среди бела дня, а одна старушка, которой не удалось ни взволновать, ни
рассердить кроткого учителя своими попреками, выскочила на улицу и в течение
Лукьяненко Сергей
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Березин Федор
Орловский Гай Юлий