смехом. Потом, выскользнув из мужниных объятий, опустилась на пол и, закрыв
лицо передником, горько заплакала. Потом снова расхохоталась, потом снова
расплакалась, а потом сказала, что ей очень холодно, позволила мужу подвести
ее к очагу и села на свое место. Старик по-прежнему стоял совершенно
спокойно.
Джон!
словно говорила это ему? Или все перепуталось у нее в голове?
меня перед глазами... не знаю, что это было. Но теперь все прошло, совсем
прошло.
выразительным взглядом. - Интересно только, куда оно прошло и что это было.
Хм! Калеб, подойдите поближе. Кто этот седой человек?
видел. Превосходная фигура для щелкунчика, совершенно новая модель.
Приделать ему челюсть, спадающую до самого жилета, и прямо чудно получится.
- Какая модель! Отвинтить ему голову, положить туда спички, а чиркать можно
о подошвы, перевернув его вверх ногами, отличная будет спичечница! Хоть
сейчас ставь ее на каминную полку в комнате любого джентльмена, - вот как он
теперь стоит!
нет интересного! Пойдемте! Возьмите коробку!.. Ну, а у вас теперь все в
порядке, надеюсь?
торопливо махнув рукой, чтобы он поскорей уходил. - Спокойной ночи!
Осторожней несите коробку, Калеб. Посмейте только ее уронить - я вас убью!
Ни зги не видно, а погода еще хуже прежнего, а? Спокойной ночи!
последовал Калеб, неся свадебный пирог на голове.
старанием ее успокоить и уходом за нею, что вряд ли замечал присутствие
незнакомца до этой самой минуты; но тут он вдруг спохватился, что старик
остался их единственным гостем.
ему, чтобы уходил.
прошу в особенности потому, что ваша жена, к сожалению, почувствовала себя
нехорошо; но провожатый, без которого я почти не могу обойтись из-за своего
убожества, - он тронул себя за уши и покачал головой, - провожатый мой не
явился, и я боюсь, что вышло какое-то недоразумение. Погода плохая -
потому-то ваша удобная повозка (от души себе желаю никогда не ездить на
худшей!) и показалась мне таким желанным убежищем, - погода все еще очень
плохая, так разрешите мне переночевать у вас, а за койку я заплачу.
согласилась. - Ну что ж; ничего не имею против; но все-таки я не совсем
уверен, что...
минуту постелю ему постель, Джон.
как вкопанный, глядя ей вслед в полном замешательстве - ее волнение и
беспокойная суетливость показались ему очень странными.
обращаясь к малышу, - и, значит, волосики у них сделались темными и
кудрявыми, когда с них сняли шапочки, и, значит, они напугали бесценных
милочек, когда те сидели у огоньков!
ни с сего цепляется за пустяки, и возчик, медленно прохаживаясь взад и
вперед, поймал себя на том, что мысленно повторяет дурацкие слова Тилли. Он
столько раз повторял их, что выучил наизусть, и продолжал твердить все вновь
и вновь, как урок, когда Тилли (по обыкновению всех нянек) уже растерла
рукой безволосую головенку малыша, - насколько она это считала полезным, - и
снова напялила на него чепчик.
чего испугалась Крошка!" - раздумывал возчик, прохаживаясь взад и вперед.
они тем не менее вызывали в нем какое-то смутное неопределенное
беспокойство. Ведь Теклтон был сметлив и хитер, а Джон с горечью сознавал,
что соображает туго, и любой даже случайно оброненный намек всегда волновал
его. Ему, конечно, и в голову не приходило связывать слова Теклтона с
необычным поведением жены, но обе эти темы его размышлений сливались в его
уме, и он не мог их разделить.
отказавшись от всякого другого угощения, и удалился. Тогда Крошка - она
совсем оправилась, по ее словам, совсем оправилась - передвинула большое
мужнино кресло к очагу, набила и подала Джону трубку, а сама, по
обыкновению, села на свою скамеечку рядом с ним.
скамеечка у нее очень ласковая и милая.
превосходно набивать трубку, как она. Видеть, как она совала свой пухлый
пальчик в головку трубки, потом продувала ее, чтобы прочистить, а покончив с
этим, делала вид, будто в трубке остался нагар, и еще раз десять продувала
ее и прикладывала к глазу, как подзорную трубу, причем хорошенькое личико ее
задорно морщилось, - видеть все это было несказанно приятно! Да, она была
настоящая мастерица набивать трубку табаком, а когда зажигала ее бумажным
жгутиком, в то время как возчик держал трубку в зубах, и подносила огонь к
самому носу мужа, не обжигая его, - это было искусство, высокое искусство!
Признавал это и яркий огонь, разгоревшийся вновь! Признавал это и маленький
косец на часах, продолжавший свою незаметную работу! Признавал это и возчик,
у которого морщины на лбу разгладились, а лицо прояснилось; он признавал это
даже с большей готовностью, чем все прочие.
голландские часы тикали, а красный огонь пламенел, а сверчок стрекотал,
гений его домашнего очага (ибо сверчок и был этим гением) возник, словно
сказочный призрак, в комнате и вызвал в уме Джона множество образов его
семейного счастья. Крошки всех возрастов и всех видов толпились в доме.
Крошки - веселые девочки - бежали по полю впереди него и собирали цветы;
застенчивые Крошки колебались, не зная, отвергнуть им мольбы его неуклюжего
двойника или уступить им; новобрачные Крошки выходили из повозки у дверей и
в смущении принимали ключи от хозяйства; маленькие Крошки-матери несли
малышей крестить в сопровождении призрачных нянек Слоубой; зрелые, но все
еще моложавые и цветущие Крошки следили глазами за Крошками-дочерьми,
пляшущими на деревенских вечеринках; пополневшие Крошки сидели, окруженные и
осаждаемые кучками румяных внучат; дряхлые Крошки тихо плелись, пошатываясь
и опираясь на палочку. Появились и старые возчики со слепыми старыми
Боксерами, лежащими у их ног, и новые повозки с молодыми возницами и
надписью "Братья Пирибингл", на верхе, и больные старые возчики, обласканные
нежнейшими руками, и могилы усопших старых возчиков, зеленеющие на кладбище.
И когда сверчок показал ему все эти образы, - а Джон видел их ясно, хотя
глаза его не отрывались от огня, - на сердце у возчика стало легко и
радостно, и он от всей души возблагодарил своих домашних богов и совсем
позабыл о Груббе и Теклтоне.
волшебным сверчком - молодого человека, что стоит совсем один у самой
Крошкиной скамеечки? Почему он медлит уходить и стоит почти рядом с Крошкой,
опираясь на полку очага и непрестанно повторяя: "Вышла замуж! И не за меня!"
видений твоего мужа. Так зачем же такая тень упала на его домашний очаг?
ПЕСЕНКА ВТОРАЯ
говорится в сказках, - а я благословляю сказки, надеюсь, вы тоже, за то, что
они хоть как-то скрашивают наш будничный мир! - жили-были Калеб Пламмер и
его слепая дочь одни-одинешеньки в маленьком деревянном домишке, - не
домишке, а потрескавшейся скорлупке какой-то, которая, по правде говоря,
казалась всего лишь прыщиком на огромном краснокирпичном носу фабрики "Грубб
и Теклтон". Обиталище Грубба и Теклтона было самым роскошным на этой улице,
зато жилище Калеба Пламмера можно было свалить одним-двумя ударами молотка и
увезти обломки на телеге.
Пламмера и заметил ее отсутствие, он несомненно одобрил бы, что ее снесли,
ибо это послужило к вящему украшению улицы. Лачуга прилепилась к владениям
Грубба и Теклтона, как ракушка к килю корабля, как улитка к двери, как пучок
поганок к стволу дерева. Но именно она была семенем, из которого выросло
мощное древо Грубба и Теклтона, и под ее покосившейся кровлей Грубб еще не
так давно скромно изготовлял игрушки для целого поколения мальчиков и
девочек, которые играли в эти игрушки, рассматривали, что у них внутри,
ломали их, а со временем, состарившись, засыпали вечным сном.
следовало бы сказать, что только сам Калеб здесь жил, а его бедная слепая
Посняков Андрей
Глуховский Дмитрий
Распопов Дмитрий
Лукин Евгений
Посняков Андрей
Андреев Николай