вашему приходу и предложил вам выпить. Затем, неожиданно для него, при
помощи... (он поколебался) ...этого галстука вы его задушили.
преступления?
духа, галстук, на который нужно было смотреть, пока еще было время, потому
что он мог с минуты на минуту исчезнуть или, как половой орган, жестко
напрячься в сухой руке Председателя, почувствовавшего, что если эта эрекция
или исчезновение произойдут, то он будет выставлен на посмешище. Поэтому он
поторопился вручить орудие преступления первому присяжному, а тот передал
его своему соседу, и так далее, причем ни один не решился задержаться с его
признанием, потому что, казалось, рисковал у себя же на глазах превратиться
в испанскую танцовщицу. Но предосторожности этих господ оказались тщетными,
и, сами того не заметив, они полностью переменились. Стыдливые жесты
присяжных, казавшихся заодно с судьбой, управлявшей убийством старика,
неподвижный убийца, похожий на духа, которого вопрошает медиум, и благодаря
этой неподвижности отсутствующий, и само место этого отсутствия -- все это
погружало зал во мрак, а толпа хотела видеть все четко. Председатель говорил
и говорил. Вот он дошел до вопроса:
погребенный и пожираемый червями и личинками, вновь играл свою роль.
Ну-ка, ну-ка, поясните.
также робость.
сдавливал ему шею. Он весь побагровел. И он снял его.
милосердный поступок, признался:
(а толпа не услышала):
голову:
казалось возможным применить его и к бедности. Эта сказочная бедность
соорудила Нотр-Даму облачный пьедестал: он был так же волшебно славен, как
тело Христа, возносящегося, чтобы остаться одиноким и неподвижным в залитом
полуденным солнцем небе. Председатель ломал свои красивые руки. Толпа
хмурила лица. Секретари комкали листы копирки. Адвокаты внезапно приобрели
взгляд ясновидящих кур. Гвардейцы священнодействовали. Поэзия работала над
своим материалом. Один Нотр-Дам был в одиночестве и сохранял свое
достоинство, то есть он еще оставался персонажем древнего мифа и не ведал ни
о своей божественности, ни о своем обожествлении. Остальные не знали, что и
думать, и предпринимали сверхчеловеческие усилия, чтобы оставаться на
берегу. Руки с вырванными ногтями цеплялись за любую спасительную досточку:
закидывать ногу на ногу и обратно, уставиться на пятнышко на пиджаке, думать
о семье задушенного, ковырять в зубах.
снова нужно было объяснять. Полицейские требовали подробностей, следователь
тоже, теперь была очередь суда. Нотр-Даму стало стыдно, не за свой поступок
"(это было невозможно), но за то, что придется снова пережевывать ту же
историю. Ему пришла в голову дерзкая мысль изложить новую версию, настолько
он устал заканчивать свой рассказ словами: "Пока он не выдохся". Он решил
рассказать что-нибудь другое. Однако в то же время он рассказывал в точности
ту историю, которую он теми же словами поведал полицейским, следователю,
адвокату, психиатрам. Ведь для Нотр-Дама любой жест - это поэма и может быть
выражен всегда, всегда одним и тем же символом. А от его поступков
двухлетней давности ему не осталось ничего, кроме казенных фраз. Он
перечитывал свое преступление, как перечитывают летопись, но теперь он
говорил не совсем о преступлении. При этом часы, висевшие перед ним на
стене, методично тикали; но время вышло из строя, так что на каждой секунде
стрелки отсчитывали интервалы и длинные и короткие.
стеклышками - скверными проводниками, скорее изоляторами - они были отделены
от зала и следили за происходящим по-своему. На самом деле никого из них,
казалось, не занимало дело об убийстве. Один из стариков постоянно
поглаживал себе бороду; он единственный казался внимательным, но,
приглядываясь к нему, мы видим, что глаза его пусты, как у статуи. Другой
дремал. Третий рисовал на зеленом сукне стола круги и звезды; в обычной
жизни он был художником, и, обладая чувством юмора, иногда раскрашивал в
разные цвета лукавых воробушков, примостившихся на огородном чучеле.
Четвертый время от времени выплевывал зубной протез в бледно-синий
(французской голубизны) носовой платок. Они поднялись и последовали за
Председателем в маленькую потайную дверь. Совещание - такая же тайна, как
избрание главаря в бандитской шайке, как расправа над предателем внутри
братства. Толпа вздохнула, зевая, потягиваясь и отрыгивая. Адвокат Нотр-Дама
встал со своей скамьи и подошел к подзащитному:
ответили, вы были искренни, и, я думаю, суд с нами.
него. На губах Нотр-Дама возникла улыбка, которая запросто разъярила бы
судей. Улыбка такая лазурная, что даже гвардейцы интуитивно поверили в
существование Бога и начал геометрии. Представьте себе словно сотканную из
лунного света трель, которую выводят по ночам жабы: она так чиста, что
бродяга замирает на дороге и не двигается с места, пока не услышит ее снова.
караул, и судьи с обнаженными головами появились из стены. В безмолвии сел
господин Ваз де Сент-Мари, затем шумно расселись остальные. Председатель
обхватил голову своими красивыми белыми руками и сказал:
Представители комиссариата в зале?
забыл про столь важную вещь. Эта ошибка шокировала Нотр-Дама, как шокировала
бы его орфографическая ошибка (если бы он знал орфографию) в тюремном
распорядке. Судебный исполнитель впустил двух полицейских, арестовавших
Нотр-Дама. Тот, что вел расследование два года назад, умер. Они кратко
изложили факты: сногсшибательную историю о том, как ложное убийство помогло
раскрыть настоящее. Это невозможно, думаю я. "Из-за пустяка!". Но, в
принципе, я уже могу допустить возможность этого нелепого происшествия со
смертельным исходом, после того, как надзиратель забрал у меня мою рукопись,
которую я носил при себе во время прогулок. Я чувствую, что это катастрофа,
и не решаюсь предположить, что такая катастрофа могла бы быть логическим
следствием столь ничтожной неосмотрительности. Потом я думаю, что
преступники теряют голову из-за такой ничтожной неосмотрительности, такой
ничтожной, что они должны были бы иметь право исправить ее, вернув все
назад, что судья уважил бы подобную просьбу -ведь это так просто - и что
сделать это невозможно. Несмотря на свое образование, которое они называют
картезианским, присяжные будут стараться зря, когда через несколько часов
приговорят Нотр-Дама к смерти, они усомнятся - за то ли, что он задушил
куклу, или за то, что разрезал на куски какого-то старика. Полицейские, эти
подстрекатели-анархисты, удалились, расшаркавшись перед Председателем. За
окнами падал снег. Это угадывалось по движениям рук в зале, приподнимавших
воротники пальто. Погода была пасмурная. Смерть волчьим шагом продвигалась
по снегу. Судебный исполнитель вызвал свидетелей. Они ожидали в маленькой
комнате в кулисах боковой части зала; ее дверь находилась как раз напротив
скамьи подсудимых. Дверь каждый раз приотворялась ровно настолько, чтобы
дать им проскользнуть наискосок, и одного за другим, каплю по капле, их
впускали в зал. Они подходили к барьеру, поднимали правую руку и отвечали
"клянусь" на вопрос, который никто не задавал. Нотр-Дам увидел, как входит
Мимоза II. Судебный исполнитель прокричал, однако, "Хирш Рене", затем на
вызов "Бертолле Антуан" появилась Первое Причастие, на вызов "Марсо Эжен"
появилась Райское Яблочко. Таким образом, в глазах изумленного Нотр-Дама все
девочки от Бланш до Пигаль лишались лучшего своего украшения: их имена
теряли лепестки, - словно бумажный цветок, который держит в пальцах
танцовщик и который по окончании спектакля становится всего-навсего железным
прутиком. Не лучше ли ему было танцевать весь танец с обыкновенной железной
проволокой? Вопрос заслуживает изучения. Педерасты показывали тот самый
каркас, который распознавал Миньон под шелком и бархатом каждого кресла. Они
были низведены до ничтожества, и это еще самое лучшее, что было сделано до
сих пор. Они входили - с видом вызывающим или робким, надушенные,
накрашенные - и начинали изысканно выражаться. Они больше не казались
рощицами завитой бумаги, расцветающими на террасах кафе. Они были
размалеванными убожествами. (Откуда берутся клички у педерастов? Сперва
отметим, что ни одна из них не была выбрана ее обладательницей. Что касается
меня, это другое дело. Я вряд ли смогу объяснить причины, по которым выбирал
те или эти имена: Дивина, Первое Причастие, Мимоза, Нотр-Дам-де-Флер,
Монсеньер появились не случайно. Между ними есть сродство, как в запахе
ладана и оплывающей свечи, и иногда у меня рождается впечатление, что я
собрал их среди искусственных или живых цветов в часовне Девы Марии, в мае,
у подножия той гипсовой статуи, в которую был влюблен Альберто и за которой
Николаев Андрей
Каменистый Артем
Глуховский Дмитрий
Майер Стефани
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия