неистовостью и разъяренностью, а теперь бежать вдоль Реки, вниз по
течению, торопиться неведомо куда и зачем, быть может в надежде, что в
течении Реки найдет он утраченный покой, избавится от своей смертельной
тоски, узнает о чем-то отрадном, а отрадным для него могло быть только
одно: Лепетунья, светлая женщина, радовавшая его своей улыбкой, своим
телом.
приключениями, оказался он вдали от Мостища, держась между водой и сушей;
слева от него была земля, темная, притаившаяся, твердая, а справа от него
лежала Река, светлая лента, казавшаяся неподвижной, а на самом деле текла
скрыто и мощно, таила в себе глубокие водовороты, черные глубины
прикрывала внешним ласковым сверканием вод, которые чутко улавливали
приближение рассвета еще тогда, когда земля спала своим непробудным сном,
и Немой, присматривавшийся к Реке с большим вниманием и пристальностью,
чем к земле, тоже замечал приближение света, его глаз невольно отмечал
изменения, происходившие в самой поверхности воды: мутно-черная вода
становилась серой, немного погодя обретала ореховый оттенок, неожиданно
сверкала густой голубизной, а потом вспыхнула нежно-розовым светом. И все
эти воды были днепровские, это были те самые воды, в которых стоял где-то
мост, а теперь они плыли оттуда, плыли словно бы неподвижно, невидимо,
неприметно, они плыли навстречу дню, навстречу солнцу, которое должно было
вот-вот появиться над далекими плавнями, над зелеными травами и курчавыми
вербами, ударить золотистыми отблесками в землю и в Реку, но прежде всего
в Реку, отчего воды ее стали золотистыми, и в этой золотистой воде, далеко
впереди, на еле-еле обозначенной мелкими, величиной с детскую ладошку,
волнами мели, Немой внезапно увидел черную лодку.
неведомое чудовище, выброшенное из недр Реки. Золотистость вод не смягчала
черноты лодки, а еще больше подчеркивала; быть может, если бы она лежала
здесь, на мели, уже давно, в ней не ощущалось бы нечто зловещее, но дно
лодки еще лоснилось от воды, так, будто она только что вынырнула, только
что опрокинулась, только что похоронила на глубинах неудачных и несчастных
людей, и потому Немой тотчас узнал эту лодку.
легко перевернул лодку, поставил ее на днище так, будто предполагал, что
под нею прячутся Положай и Лепетунья, хотя и догадался уже сразу, как
только увидел впереди, среди золотистых вод, это черное пятно, что никого
живого там нет, а где искать - неизвестно.
вверх дном, чтобы вода не снесла и не забрала у него это доказательство
гибели, возможно, и спасения тех двоих, которых он сам отправил на
погибель.
простейших вещей, он только смотрел на золотистость вод, смотрел на Реку,
но тут его осенило знание, осенила догадка, Река в своей неудержимости
подавала ему последнюю надежду, вероятность спасения тех двоих: они могли
прибиться к косе, опрокинуть лодку, чтобы она не поплыла вниз по течению,
а сами, привычные больше к суше, чем к воде, беспомощные на воде,
выбрались на берег и пошли дальше плавнями, точно так же как ранее сделал
их сын, с той лишь разницей, что двигаться они должны были не вверх, где
был Воевода, а дальше, вниз.
не было выбора, он ухватился за эту единственную и последнюю надежду,
вышел на берег и помчался по предполагаемому следу тех двоих, нарочно не
приглядываясь к пескам, не разыскивая на них отпечатков ног женских и
мужских, потому что все равно не нашел бы ничего, а тем временем стремился
во что бы то ни стало найти тех двоих, исчезнувших бесследно.
него сил, потом упал прямо у воды, лежал, собираясь с силами, пил мягкую и
сладкую днепровскую воду, вскакивал, бежал снова, и так длилось долго,
целый день, до самого вечера. Но за весь этот день он не встретил ни одной
живой души, не догнал никого, лишь птицы вылетали у него из-под ног,
срываясь с гнезд и укрытий, а впереди по мокрым топким песчаным косам
убегали, раздражая его своей быстротой, длинноногие кулики и бекасики,
пустынность Реки поражала Немого в самое сердце, еще больше поражало его
безлюдье на берегах Реки, этот день, видно, судьба выбрала для него
нарочно и не послала навстречу никого, лишив этого безмолвного человека
малейшей надежды.
что не было сил, кроме того, изменилась погода, небо заволокли тяжелые
тучи, вдоль реки подул ветер. Немой знал, что у Реки почти всегда ветрено,
даже когда вокруг тишина и тепло, тут тянет свежестью, когда же ветер
появляется повсюду, тут, у воды, он становится просто неистовым, в
особенности же когда бьет тебе в грудь, не дает дышать, не пускает идти
вперед, толкает, относит тебя назад, будто перышко. Немой чувствовал себя
парусом, распятым между двумя мачтами, но все равно бился против ветра,
преодолевал его, и, хотя иногда было такое впечатление, что он
продвигается не вперед, а назад, на рассвете нового дня Немой снова
очутился у той же самой мели с опрокинутой лодкой, открыв для себя, что
расстояние преодолевается не скоростью, а скорее неуклонностью
продвижения, потому что возвратился он за более короткое время, двигаясь
значительно медленнее, преодолев то же самое расстояние, которое пробежал
за день.
опрокинутую лодку ближе к берегу, а вместе с нею прибили к берегу и еще
что-то темное и страшное, от чего Немой отпрянул со стоном, а потом
бросился туда, упал на это выброшенное Рекой и, возможно, заревел от
отчаяния, но никто не мог ни слышать, ни видеть это.
будто живые, лежали сплетенные в последнем объятии Положай и Лепетунья,
лежали как-то боком, неудобно. Положай окостенело, словно бы прикрывал
маленькую свою жену, а она прижималась к нему, искала у него убежища,
защиты, спасения.
его смертельным холодом, шедшим от них, глухо заревел, а потом застонал
болезненно, почти заскулив, он схватился за Лепетунью, надеясь легко
оторвать ее от мужа, но ему не удалось этого сделать, женщина словно бы
приросла к Положаю, смерть соединила их навсегда и неразлучно, от смерти
не было спасения, и Немой, подхватив обоих сразу, как ни тяжело это было,
понес их на берег, на сухое. Там положил, встал на колени и долго смотрел,
ничего не замечая, старался сосредоточиться на каком-то решении, не зная,
что делать, но наконец все-таки отважился и снова начал отрывать мертвую
Лепетунью от ее мертвого мужа. Делал он это с такой решительной яростью,
что поломал бы и кости утопленникам, если бы пришлось, наконец женщина
была у него на руках, он понес ее перед собой осторожно, стараясь не
споткнуться, заслонял спиной от ветра так, будто утопленнице было не все
равно, дует или не дует на нее ветер.
кончились, потянулись высокие холмы и обрывы, которые никогда не заливало
водой в весенние разливы. Выбрав самый высокий холм. Немой поднял на него
Тело Лепетуньи, положил его на землю, долго сидел над ним, ждал: может,
появится из-за туч солнце, но солнце не появлялось; хотелось еще Немому,
чтобы затих ветер, но и ветер не затихал, а принес с собою еще и дождь, и
этот дождь безжалостно стегал Немого прямо в лицо, и холодные струи текли
у него по щекам, будто неудержимые слезы, но он не обращал на это
внимания, его беспокоило другое - то, что и Лепетунью тоже сечет дождь,
как ни прятал он ее; на лице утопленницы тоже словно бы покатились слезы,
она плакала и после смерти, а уж этого он ни за что не мог допустить, и,
не переставая мучительно стонать, Немой начал руками рыть яму, работал
упорно и неистово, дождь помогал ему, размачивая землю, а одновременно и
мешал, потому что Немому хотелось во что бы то ни стало положить Лепетунью
в сухое укрытие, но, как он ни торопился, дождь опережал его, и на дне ямы
сверкала и хлюпала вода. Углубившись в землю, Немой начал тогда копать под
одной из стен яму, кое-как вырыл нечто похожее на пещеру в стене и, в
последний раз прижавшись к Лепетунье, уже не похожей на самое себя,
посиневшей и страшной, но по-прежнему близкой ему и незабываемой со своими
светлыми волосами, взял ее на руки и тихо опустил в землю.
и не найдет. Затем пошел к берегу, взвалил себе на плечи тяжелое тело
Положая и понес его в Мостище.
понес, да и все. Положай был тяжелый как камень, негнущийся будто дуб, -
наверное, ни один живой человек не смог бы донести его так далеко, да еще
и взобраться на высокий воеводский двор, но Немой смог и примерно в
полдень бросил закостеневшего утопленника к ногам Воеводы Мостовика, и
видел это лишь Шморгайлик издалека, да еще маленькая Светляна с ужасом и
содроганием, а Воевода распустил свои усы на ветру и пробормотал, будто
Немой мог его услышать:
Воеводиха, хищно щурясь, тоже сидела у стола, молча чавкали Мытники,
ничего не ел Немой, будучи не в состоянии оторваться от ужаса утрат,
пережитых им; Воевода тоже чавкал лишь для отвода глаз, Шморгайлик, входя,
чтобы наполить чашу Воеводы, и мгновенно исчезая, нетерпеливо выжидал, не
случится ли чего-нибудь за столом, ибо не все еще узлы были разрублены и
не все головы брошены к ногам Мостовика и половчанки, но, наверное, так бы
ничего и не случилось в тот день, если бы внезапно половчанка, не отрывая
своих глазищ от Немого, не захохотала, беспричинно и неуместно, хохот этот
был коротким, как всхлипывания, Воеводиха сразу же и умолкла, но Мостовик
Конан-Дойль Артур
Сертаков Виталий
Влодавец Леонид
Шилова Юлия
Круз Андрей
Соломатина Татьяна