Чтение 41–й страницы книги ~Разгон~

казалось, относились без всякого почтения, спорили с ним, демонстративно
могли оставить совещание, грохнуть дверью, снова вернуться, "чтобы
доругаться". Когда Алексей Кириллович обратил внимание на то, что у
Кучмиенко все сотрудники прекрасно воспитанные люди, Карналь буркнул:

- Дураки всегда прекрасно воспитаны и умеют во всем соблюдать приличия.
А мы с вами должны жить не для приличий, а для дела. Настоящий ученый
преданность истине порой вынужден противопоставить авторитету руководителя.
И настоящий руководитель должен это понимать.

Мысли его не всегда согласовывались с мыслями общепринятыми. Алексею
Кирилловичу даже показалось сначала, что Кучмиенко стремится спасти Карналя
от такой несогласованности, которая неминуемо должна привести академика к
целому ряду неудобств, если не к постоянным конфликтам.

Например, какой помощник может понять своего начальника, если, принося
каждое утро целые кипы бумаг, адресованных ему, никогда не получает ни одной
для ответа. Карналь мгновенно расписывает письма по отделам, своим
заместителям, сам никогда не отвечал ни на одно, даже если эти письма почти
личного характера.

- На письма трудящихся надо же отвечать, - напомнил ему как-то Алексей
Кириллович.

- А я, по-вашему, кто - не трудящийся? Нужно выбирать: либо отвечать
всю жизнь на письма, либо делать дело. Я не Чехов, чтобы писать красивые
письма, а плохие - не хочу. Вы читали письма Чехова? Они у него лучше
рассказов. Почитайте.

На том и конец проблеме.

Когда Карналю сказали, что один из ведущих конструкторов, к сожалению,
не равнодушен к зеленому змию, академик просто отказался обсуждать поведение
конструктора, заявив:

- Лучше умный пьяница, чем трезвый дурак. Если хотите знать мое мнение,
то наши электронные машины были бы намного привлекательнее, если бы к ним
добавлять по рюмке водки.

По закону Паркинсона, каждое учреждение, которое насчитывает свыше
тысячи сотрудников, порывает всякие связи с миром, не имеет выхода наружу,
ибо озабочено своими внутренними проблемами. Карналь больше всего боялся
этого паркинсоновского герметизма, как он его называл. Часто был жесток к
своим сотрудникам, не хотел понимать обычных человеческих потребностей, не
любил, когда ему докучали с мелочами, а к мелочам относил все: квартиры,
путевки в санатории, пансионаты, дома отдыха, приобретения автомашины,
семейные дела, перемену места работы. В четверг у Карналя был прием по
бытовым вопросам, но Алексей Кириллович должен был предупреждать всех, кто
записывался на прием, что академик не станет обсуждать квартирных вопросов,
материальных проблем, семейных конфликтов. "Тогда какие же бытовые вопросы?"
- удивлялся Алексей Кириллович.

Зато Карналь лично опекал группу ведущих конструкторов, проверял всякий
раз, выплачивается ли им положенная двухпроцентная надбавка за
перевыполнение заданий, старался выбрать время, чтобы переговорить с каждым,
знал все их проблемы, мог даже заниматься бытовым устройством кого-нибудь из
них. "Несправедливо? - переспрашивал он Алексея Кирилловича. - А что я могу
поделать? Я должен находить умных работников и заботиться о них. Глупые и
так набегут - не отгонишь!"

Карналь хорошо знал, что в его объединении неминуемо должна быть также
группа безнадежных. Они проникают всюду, жмутся друг к другу, объединяемые
бездарностью, образуют отдельные кристаллы посредственности, из которых,
если с ними не бороться, могут вырасти целые колонии, массивы, хребты. Закон
перенасыщенного раствора.

Были еще демагоги. Эти днями курили в коридорах, тратили все свои силы
на разглагольствования о том, как они будут продвигать вперед науку и
технику, были непревзойденными специалистами по болтовне об НТР, о ее
влиянии на общество и на отдельного человека, о коренных изменениях,
достижениях и угрозах, об энергетическом кризисе, о втором законе
термодинамики. Из всех демагогов научные - самые опасные. Им всегда хочется
только фундаментальных исследований, только великих открытий, только чего-то
заоблачного, космического, на грешную землю они смотрят лишь как на конечное
зло, к которому их приковали силами притяжения и общественных обязанностей.
Они имеют свое представление о назначении и роли науки. Что? Роль науки -
познание? Но ведь познание погружает нас в сферу банального, которое
угрожает проглотить науку.

Демагоги у Карналя не задерживались. Были только свеженькие, он
вылавливал их сам, охотно вмешивался в их споры, терпеливо выслушивал
разглагольствования о "фундаментальном", потом неожиданно спрашивал:

- Вы из какого отдела? Ваша фамилия? Подавайте заявление об уходе. В
профсоюз можете не жаловаться.

Он любил встречаться с новыми людьми, были ли то сотрудники СКБ или
пополнение для производственных цехов.

"Объединение, членами которого вы становитесь, не имеет аналогий. Новое
по своему существу, по направлению и результатам деятельности. Об отрасли не
говорю: вы все знаете. Каждый наш конструктор может стать руководителем
этого или другого объединения, кандидатом, доктором наук, академиком. Каждый
инженер - начальником производства, каждый техник - инженером, каждый
рабочий - техником. Рабочих в обычном понимании этого слова у нас нет, это
вы тоже знаете не хуже меня, так как каждый из вас - уникальный специалист.
Кто такой я? Академик Карналь и директор объединения. Я стою между
правительством и вами, чтобы сообщать руководителям государства, что вы
делаете. Директор должен понимать все идеи, особенно те, которые ведут к
открытиям, чтобы найти им немедленное применение. Поэтому я академик. Я
директор потому, что академик, а не наоборот. На моем месте мог бы быть
другой. Так же, как другой мог бы получить звание академика. Я типично
ситуационное порождение. Свое звание и должность буду оправдывать лишь до
тех пор, пока буду функционировать, как положено. Вы должны за этим следить.
Отныне вы становитесь членами нашей организации. Организация - это
своеобразная общественная система. Организация - это все. Без нее ничто не
существует. Наука также. Каждый из нас должен быть, кроме всего прочего, еще
и организатором. Я - прежде всего. Если я не буду выполнять своего
назначения, меня надо немедленно отстранить. Можно предложить подать
заявление, можно и без заявления. Не удивляйтесь, если я со своей стороны
буду предлагать кое-кому подать заявление об уходе. Этого требуют интересы
нашего дела. Все новое привлекательно, но в то же время и жестоко. Мы
вынуждены быть беспощадными ко всему, что становится нам на пути. В
электронике, к сожалению, нет пока рабочих династий, нет мудрых дядек
Иванов, и Степанов, все в процессе становления, молодо, взвихрено. Мы должны
становиться мастерами без наставников, без традиций, без фундамента. Мы
должны привнести в свое дело наивысшую организованность, наивысшие
способности и жар души. Нельзя соединить прогресс с любованием
партизанщиной. Мы должны забыть о том, что техника мертва и холодна.
Холодной бывает только скука. Мы холодными не можем быть. Каждая мысль
должна быть согрета сердцем. Не стану призывать вас, чтобы вы отдавали
своему делу все свои запасы любви. Пусть они все-таки останутся для любимых
вами людей. Но заинтересованность - этого мы будем требовать от вас упорно
и, если хотите, безжалостно. Когда начинается что-нибудь новое, особенно же
когда рождается совершенно новая область человеческих знаний, все, кому
первыми суждено там работать, прикладывают наибольшие усилия, не жалеют ни
времени, ни способностей, все готовы отдать, воодушевленные ролью
первопроходцев, но в то же время и в ожидании каких-то вознаграждений для
самих себя, ибо люди остаются людьми. Но, бывает, со временем наступает
усталость, надежды не сбываются, перспективы становятся туманными. Мы
работаем на перспективу, на опережение, на разгон. Только разгон дает
наивысшие надежды. Забегать мыслью вперед, опережать все, хотя иногда в
сфере производства мы можем и отставать. Наше производство, план, вал, часто
поглощает экспериментальную работу. Это неудобства нашего существования, но
мы спасаемся разгоном, размахом. Кто замахивается, должен ударить! В этом
безжалостность прогресса, но в этом и его красота!"

Никто так не видит руководителя, как его помощник. Особенно же когда
это человек внимательный, наблюдательный, наделенный пониманием людей, а
только такими и должны быть помощники, хотя ими никто не рождается. Алексей
Кириллович закончил экономический факультет, работал после университета в
плановых органах, в учреждении его знали как человека, который охотно может
организовать интересный вечер, обследование жилищных условий сотрудников,
достать билеты на выставку Тутанхамона или коллекции Хаммера, добыть в
профкоме зарубежные путевки. И все это тихо, скромно и, главное, -
бескорыстно. Старается для других, и не за благодарности и комплименты, как
бы с комплиментами со своей стороны. Кто-то порекомендовал Алексея
Кирилловича Кучмиенко, тот пригласил его к себе, долго расспрашивал, крутил,
вертел, обещал золотые горы, заигрывал и понемногу запугивал, потом повел к
Карналю.

И вот уже полгода Алексей Кириллович у академика и за это время не
попытался ни разу выскользнуть из-под шелковой диктатуры Кучмиенко, а после
поездки в Приднепровск вдруг взбунтовался.

Поездок с Карналем было уже несколько, но все в Москву, все самолетом,
никаких разговоров, никакой интимности, никакого раскрытия души. Не то что
при поездке в Приднепровск. Дважды или трижды за это время Карналь вместе со
своим помощником должен был поехать за границу, однажды в Нью-Йорк. Его
приглашали на интернациональные, региональные, субнациональные симпозиумы
кибернетиков, Карналь решительно требовал знакомить его с перечнем проблем,
которые должны обсуждаться, и категорически отказывался от поездок.

- Ничего интересного, - заявил он. - Либо попытка поставить кота кверху
хвостом, либо просто низкопробный рекламный трюк для одной из электронных
фирм, финансирующей симпозиум. Посидят, покурят, попьют виски, послоняются
по цехам одного из заводов этой фирмы, спутники разнесут цветные репортажи
по всему миру - вот и вся радость. Я не могу растрачивать свою жизнь на
такие церемонии. Когда-то было интересно и мне, но тогда я был моложе. Не
советую и вам, Алексей Кириллович.