крылья и перо, о друг мой...> Но в то же время заставлять султана
сравнивать свою любимую с любимой его подданного (пусть и приближенного,
пусть и любимца!) - не будет ли это оскорбительным для его высокого
достоинства, особенно же принимая во внимание тяжелый Сулейманов характер?
Султан не нуждается в свидетелях своих любовных утех, ему не нужны
поверенные в его мужской страсти, женщина, которую он полюбил даже на
несколько дней, для него выше всех женщин на свете, так что если уж
говорить при нем о них, то разве что пренебрежительно или насмешливо.
так быстро, что он ответил на укор Сулеймана почти без задержки, почти
мгновенно, и ответил именно так, как хотелось услышать Сулейману.
удивляясь напоминанию султана о какой-то там не стоящей его внимания
личности. - Та дочка набитого дукатами дефтердара Скендер-челебии? Но ведь
вы не поверите, ваше величество: она пахнет золотом!
не слыхивал о таких женщинах. Может, амброй или мускусом?
так же стара и от нее пахло золотом, то я утешался бы мыслью, что это
запах благополучия. Когда же золотом пахнет от молодой, так и знай - это
уже не женщина, а лишь дочь главного дефтердара. Ежедневно, ежечасно,
ежеминутно - только дочь дефтердара: это опротивеет даже самому
терпеливому, а я не отношусь к терпеливым, особенно в любовных утехах. К
тому же она держит меня в объятиях так крепко, как держит кредитор своего
должника. Разве это жизнь, ваше величество?
мужчины, как ты, мой Ибрагим, - сказал султан, по всему видать, довольный
сокрушенностью Ибрагима, мысленно сопоставляя свое высокое счастье с куцым
счастьем своего любимца. - Но подумаем мы об этом после похода, - добавил
султан, не давая Ибрагиму возможности даже поблагодарить, зато удивляя
его, как умел удивлять только этот загадочный повелитель.
никуда не отправляемся? Мы сидим в Стамбуле!
беспредельную алчность Османов и не пытался отгадать, о каком же завете
султану пойдет речь на этот раз.
коротко:
ненавистным для Османов островом, дразнившим и манившим их еще со времен
Мехмеда Фатиха, был Родос, неприступная крепость христианских
рыцарей-иоаннитов, которые строили ее и укрепляли уже двести лет,
превратив остров в приют для всех христианских кораблей, в убежище
корсаров, которые терзали побережье Османской империи, нападали на корабли
Порты, захватывали в рабство паломников, плывущих в Хиджаз, на поклонение
святым местам, не брезгали поживой, достававшейся им с христианских судов,
особенно с венецианских, - а их на море было едва ли не больше всего, -
так что Пресветлая Республика, когда речь заходила о рыцарях Родоса,
всякий раз не могла преодолеть колебаний, считать их друзьями или врагами,
принимать их сторону или присоединиться к могучим султанам.
но и угрожающими. Замахнувшись на остров рыцарей святого Иоанна, султан
как бы уничтожал те никчемные остатки личной свободы, которые Ибрагим
сохранял глубоко в душе, вспоминая иногда свое детство и свой маленький
остров на краю Греции, посреди теплого моря с удивительно прозрачной
водой. Был рабом этих исконных сынов материка, жил среди них,
приспособился к их обычаям и в то же время чувствовал себя выше них,
может, благодаря своему островному происхождению. Когда же непобедимый вал
жилистых османских тел зальет и острова, тогда конец его душевной
независимости и неведомо в чем придется искать ему опору. Каждый человек
стремится быть островом, и властители, наверное, отдают себе в этом отчет
и ни за какую цену не хотят позволить людям такую неприступность и
независимость.
завет ваших великих предков!
малейшей неискренности в Ибрагимовом голосе, - и мы начнем готовиться к
этому если не сегодня, то уже завтра. Ты первый, кому я открылся в своем
намерении. Не знаю только, выпустит ли тебя из своих цепких объятий
Кисайя, которая держит тебя, как кредитор должника.
закончили чтением таких скабрезных стихов Джафара Челеби, что даже одной
строки, услышанной султаном из чьих-либо иных уст, было бы достаточно,
чтобы тот человек лишился головы. Но даже великий султан имеет право на
отдых от государственных дел, и единственный человек, кому дано было об
этом знать, был Ибрагим.
надзирателем покоев султанских дворцов, а также любимцем падишаха,
человеком, которому была дарована честь ехать возле правого султанова
стремени. Он не стал ни визирем, ни советником султана, да и не домогался
этого положения, разумно уступая место уже прославленным воинам, особенно
тем, кто выказал чудеса отваги на стенах Белграда. Правда, породнившись со
Скендер-челебией и став еще большим другом Луиджи Грити, Ибрагим теперь
мог считать себя одним из самых богатых людей Высокой Порты и охотно
вкладывал и свои средства в приготовления к великому походу, уповая если и
не на немедленные прибыли, как поступали Скендер-челебия и Грити, то уж на
укрепление султановой благосклонности наверняка. Так что когда рубились
деревья, плелись канаты, ткались полотна для парусов, ковались якоря,
отливались пушки, изготовлялся порох, вялилось мясо, натягивались боевые
барабаны, шились зеленые и красные стяги, то делалось все это не только на
средства, выданные из султанской казны в Эди-куле, но и на средства
Ибрагим-паши. Бывал теперь с султаном ежедневно. Принадлежали ему не
только дни, но часто и ночи, пожалуй, страсть Сулеймана к роксоланке шла
на убыль, Ибрагим одерживал очередную победу, а это стоило даже острова,
всех островов его родного моря!
Пири Мехмед-паша. Уже и в боях под Белградом он часто болел и устранялся
от обязанностей сераскера, так что султан вынужден был полагаться то на
второго визиря Мустафа-пашу Чобана, то на таких славных своих бегов, как
Ахмед-паша или Бали-бег. Теперь старый Пири Мехмед не только сам
отказывался идти на Родос, но и не советовал делать этого султану. Все
ждали тяжкого гнева султана, но Сулейман был милостив, он даже оставил
Мехмед-пашу великим визирем и назвал его своим наместником в Стамбуле на
время своего отсутствия, а сераскером поставил Мустафа-пашу. Последнего
сделал визирем еще при Селиме не кто иной, как Пири Мехмед. Веселый
красивый босняк, который ко всему легко приспосабливался, за что и прозван
был Чобаном, Мустафа был простым капиджи у Пири Мехмеда, потом стал
капиджибашей и так пришелся по сердцу великому визирю, что тот отважился
предложить султану Селиму сделать Мустафу визирем. Селим ответил: <Я еще
не сошел с ума, чтобы такого олуха делать визирем, но если хочешь иметь
еще и скомороха, то бери>. В египетском походе Мустафа-паша проявил чудеса
храбрости, возвел роскошный дом над морем, где часто принимал
венецианского баила Марка Минио, Луиджи Грити и самого Ибрагима, держался
независимо не только из-за своего богатства, но также и потому, что знал,
как любит его новый султан, ибо под Белградом Сулейман показал, что
превыше всего ставит воинов безумной, дикой храбрости, а Чобан был именно
таким.
сестру Хафизу, вдову придворного капиджибаши, убитого султаном Селимом.
Для сорокалетнего паши получить в свой гарем жену, которую уже кто-то
держал в постели, было бы не слишком великой радостью, если бы эта жена не
была султанской сестрой и если бы дал ее не сам султан. Но, вводя
безродного босняка в султанскую семью, Сулейман давал понять, что
сераскерство для Мустафа-паши вещь не случайная, что в будущем его ждет и
печать великого визиря; и уже Чобан уравнивался с хвастливым Ферхад-пашой,
презиравшим всех членов дивана только потому, что был женат на султанской
сестре Сельджук-султании, а румелийского беглербега Ахмед-пашу, всеми
силами рвавшегося к наивысшей должности в диване, просто уничтожал.
Ахмед-паша заменил старого Касим-пашу, воспитателя султана, тот попросился
на отдых и готов был уступить место четвертого визиря даже такому рубаке,
как румелийский беглербег. Ахмед-паша под Белградом, пожалуй,
действительно превзошел храбростью всех, и Сулейман еще по пути в Стамбул
осыпал ласками отважного беглербега, и в то же время султан, разбиравшийся
в людях, видел, что Ахмед-паша служить для чужой славы не мог. Введенный в
диван, он был груб с другими визирями, позволял себе высокомерие даже со
старым Пири Мехмедом, разводил сплетни. Султан терпел его только потому,
что считал великим воином, а без таких людей - знал это хорошо! - никакого
могущества не достигнешь.
с невероятной пышностью, вел огромное войско, показывая его столице, но не
называя своего врага, которому оно должно было нанести удар. Теперь все
знали, куда идет султан, но выступал он из столицы без чрезмерной
пышности, и войска никто не видел, так как собиралось оно отовсюду, точно
капли дождя в большой темной туче, часть шла по суше, часть должна была
переправляться морем - из разных гаваней в разное время вышло девяносто
девять легких и семьдесят тяжелых галер, сорок палиндрей, пятьдесят фуст и
бригантин, всего свыше трехсот судов, и все взяли курс к берегам Ликии, к
Родосу, чтобы прийти туда именно тогда, когда со своими спахиями и
Сертаков Виталий
Круз Андрей
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Пехов Алексей