вытканные из чудесной пряжи, а вот ярко-красные, они лежат пятнами свежей
крови. Но самые интересные -- серебристые. Их нельзя рассматривать без
восхищения. Какой сложный рисунок, какая тонкая отделка!
в царство скал, поселяются на холодных камнях и, разрушая их поверхностный
слой, подготовляют условия для поднимающихся следом за ними мхов, а затем и
для цветковых растений.
покроются почвой. Но для этого надо много тысяч лет, и когда думаешь об
этом, поражаешься, как ничтожно мал твой век.
тороплюсь и чем ниже, тем чаще останавливаюсь, чтобы сорвать или достать
затаившегося между камней постояльца. Какая приспособленность у растений,
считающих скалы своей родиной! Они совсем неприхотливы, растут всюду, где
можно закрепиться корнями или прилипнуть к поверхности. Растения повисают с
уступов, стелются по плоским плитам, живут в темных, сырых трещинах.
Горсточка почвы, скопившаяся в естественных углублениях, обеспечивает их
существование.
что-нибудь да нахожу. Растения живут даже под темным сводом пещер, где их уж
никак не ожидаешь увидеть. Вот почему приходится тщательно обшаривать скалы.
Работа эта меня всегда увлекает.
с предстоящими на Становом работами, во-вторых, я несу с собою полную папку
растений -- жителей скал, а это, несомненно, клад.
знаю, кто как, а я могу бродить весь день по горам, не ощущая одиночества
или усталости, и всегда с большим внутренним удовлетворением наблюдаю за
растениями. Здесь, в подгольцовой зоне, где происходит вечная схватка жизни
с курумами, эти наблюдения особенно интересны. Борьба растений за право
существования на скалах очень сложна. Многое поражает вас в их жизни здесь,
остается загадочным, заставляет задуматься.
пулю бросал? -- спрашивает Улукиткан, недоверчиво посмотрев на мой карабин.
далеко, да, видно, не мой! Промазал.
надо брать ее крупно, а когда стреляешь вниз, -- под зверя, тогда пуля
хорошо ходи.
патрону, для него это не просто порох с пулькой, это мясо, одежда, обувь,
это его существование в тайге, и, конечно, старик не может смириться с тем,
что я бесцельно расходую такое добро. Может быть, именно эта трогательная
бережливость к зарядам и научила его по-рысьи скрадывать зверя, стрелять
наверняка, воспитала поразительное спокойствие зверобоя. Две пули на одного,
даже крупного, зверя, по его убеждению, слишком большая цена.
было угадать, что ничего хорошего они не принесли.
котомку и тяжело опускаясь на землю. -- И обогнуть негде, страшенные
пропасти.
осмотримся, -- сказал я, не на шутку обеспокоенный результатами разведки.
белье, заняться починкой. Среди всех я самый богатый человек -- на моих
штанах еще есть место для латок.
пологом, кто у костра. Над горами спокойное и безмятежное небо. Кажется, и
природа устала от бурь, от долгого тумана, от затяжного дождя и теперь
дремлет в сладостном забытьи. Спят собаки, в тени стонет проклятый комар, и
струйка дыма лениво сверлит синь неба. Мертвый, полуденный час. Даже крик
ворона, внезапно появившегося в душном воздухе, не растревожил всеобщего
покоя.
скучное дело! А в голове рождаются и крепнут беспокойные мысли. Не могу
примириться с передышкой. Тянет меня к вершинам. Чувствую, не высижу в
лагере день.
усаживается на камне, внимательно осматривает горы -- значит, и у него в
голове такие же думки и ему невмоготу сидячая жизнь. Что же делать? Перед
глазами та самая гора, что утром напомнила мне Будду и на которую я
собирался идти завтра, чтобы взглянуть на Ивакское ущелье.
для своей коллекции несколько экземпляров снежных баранов. Где, как не
здесь, это удобно сделать: есть много зверя и есть время.
ущелье, по которому он проходил семьдесят лет назад. Старик напросился сам,
а я не стал отговаривать, хотя и знал, что подняться ему на такую вершину
нелегко.
книжка, нож всегда со мною. В кармане остается несъеденный утром кусок
лепешки. Улукиткан идет со своей неизменной берданой, без котомки, налегке.
Собаки поднимают протестующий вой...
стланиковые заросли. Погружаясь в них, ты невольно ощущаешь их необъятность,
загадочность. Зеленая чаща прикрывает плотным руном каменистые откосы,
стекает густой чернотою в глубину ущелий. Стланик встречает нас густым
сплетением стволов, сквозь которые можно пробраться, работая и ногами и
руками. Но мы к этому привыкли, как и ко многим прочим препятствиям, без
которых наше путешествие не было бы интересным.
подъем. Видимо, древний ледник, некогда покрывавший хребет, успел только
оконтурить скалами будущий цирк, но выпахать из него коренные породы не
хватило сил. Так и остался цирк незаконченным.
чувство гонит старого эвенка на эту скальную вершину? Крутизна отнимает у
него силы, легким не хватает воздуха, он весь трясется, а все же идет,
выискивая проход между крупных обломков, заплетенных стлаником и прикрытых
лишайниками. С нами поднимаются по утесам ели, хватаясь цепкими корнями за
угловатые камни и упираясь острыми вершинами в небо. Сюда же, к верхним
скалам, выбегают небольшими табунами ольхи.
идти легче. Измельчал стланик, стало просторно. За пологим гребнем виднеется
широкая седловина, прикрытая мелкой россыпью да зелеными альпийскими
лужайками.
на обломок, смотрит на седловину...
дня смутно обозначаются контуры отрогов, пятна снегов, ребристые грани
откосов. Даль почти не просматривается, чуть-чуть синеет, сливаясь с пустым
небом. В тайге сейчас, наверное, душно, как перед июльской грозою, а здесь,
на утесах, прохлада, сквозят шальные ветерки. Они несут сюда, на каменистые
вершины, запах жизни, что-то бодрящее, не угасающее. С ними долетает и крик
кедровок, шныряющих по стланикам в поисках осенних похоронок.
удача.
прокатилось по зеленому фону и тотчас же вернулось на исходное место.
Напрягаю зрение и поражаюсь: все лужайки будто краплены светлыми пятнами.
Замечаю, что все они находятся в непрерывном движении, то кучатся, то
растекаются по седловине.
седловине. Где-то близко стадо. Я его не вижу, но чувствую по тому, как
тревожно бьется мое сердце. Кажется, вот сейчас подкрадемся к краю россыпи,
и за ней...
то же делай. Баран глаз шибко далеко хватает, -- и он припадает к земле.
камням, грозится пальцем и вытянутой ладонью отсекает верхнюю часть головы
по нос, показывая, насколько можно высовываться. А на озабоченном лице
строгость.
реденький стук камней. Я не свожу глаз со старика. Вижу, он достает из
кожаной сумочки иголку, вдевает длинную нитку. Понять не могу, что он хочет,
и не знаю, нужно ли и мне повторять эту процедуру. А Улукиткан срывает
большой круг почти белого ягеля и, к моему удивлению, пришивает к передней
части шапки. Когда же он надел ее на голову, ягель напомнил мне белый лоб
барана. Беру я у него иголку и тоже пришиваю к своей шляпе белый лишайник, с
блин величиною.
Доставалов Александр
Контровский Владимир
Каменистый Артем
Сертаков Виталий
Василенко Иван
Белогорский Евгений