– Я видела ее в последний раз в Gaitе, в хрустальном гроте, сказала Люси…
Роза улыбнулась.
– О, как она изменилась, как она изменилась! – воскликнула она.
Затем она снова устремила пристальный взгляд на труп безмолвная, неподвижная. Может быть, через несколько дней и на нее будут так смотреть! Три вновь пришедшие присоединялись к стоявшим у камина. Симона и Кларисса вполголоса спорили о бриллиантах умершей. Да где же, наконец, эти бриллианты? Существуют– ли они в действительности? Никто их не видел. Это, вероятно, выдумка. Но Лея Горн утверждала, что их видел один ее знакомый; о, камни с куриное яйцо! Кроме того Нана привезла с собой из России много других сокровищ – золотую парчу, драгоценности, столовый прибор из чистого золота, даже мебель. Да, моя милая, пятьдесят два огромных ящика, которыми можно было бы нагрузить целых три вагона. Все это осталось на вокзале. А сколько у нее было денег! Говорят около миллиона. Люся спросила, кто ее наследник. Дальние родственники, вероятно тетка. Славный подарок для старухи. Она еще ничего не знает, потому что больная упрямо отказывалась предупредить ее о своей болезни, все еще сердясь на нее за смерть ребенка. Тогда все стали жалеть ребенка, вспомнив, что видели его на скачках. Какое это было болезненное, хилое дитя, похожее на старичка!
– Он счастливее под землею, – сказала Бланш.
– Эх, и она тоже! – воскликнула Каролина. – Жизнь вещь совсем не веселая.
Черные мысли овладевали ими всеми в этой мрачной комнате. Им сделалось страшно; глупо оставаться здесь так долго; но непреодолимое желание все видеть приковывало их к месту. Было жарко; свет лампы отражался ярким кружком на потолке. Карбоновая кислота, налитая в тарелку, стоявшую под кроватью, наполняла воздух резким запахом. От времени до времени легкие ветер, проникавший с улицы, шевелил занавески, принося с собой глухой гул толпы.
– Долго ли она мучилась? – спросила Люси, сосредоточенно рассматривая картинку на стенных часах, изображавшую трех обнаженных граций.
Гага, казалось, проснулась и, встрепенувшись, пробормотала:
– О, да! Я была при ее смерти. Уверяю вас, что это вовсе не весело… Ах, с ней сделался такой припадок…
Но она не могла продолжать своего объяснения, потому что с улицы донесся бешеный крик:
– В Берлин! в Берлин! в Берлин!
Люси, задыхавшаяся в комнате, отворила окно и высунулась на бульвар. Здесь было хорошо; свежий ветерок проникал в комнату. Насупротив сверкали освещенные газом окна, и золотые буквы вывесок мерцали при свете газовых фонарей.
Внизу открывалась занимательная картина: огромная толпа, как гигантский поток, двигалась по тротуарам и по мостовой, вперемежку с экипажами, похожими на большие тени со сверкающими точками фонарей. Кучка людей, кричавшая во все горло, несла в руках факелы, бросавшие красноватый отблеск и прорезывавшие толпу огненной полосою. Люси, забывшись, крикнула Каролине и Бланш:
– Идите, идите скорей. Из этого окна отлично видно.
Все трое высунулись из окна, с любопытством присматриваясь к зрелищу. Деревья мешали им; иногда факелы исчезали в листве. Потом, им захотелось рассмотреть Миньона и его товарищей; но выступ балкона скрывал их. Им виден был только граф Мюффа, сидевший неподвижно как тень, все на той же скамейке, уткнувшись лицом в платок. Перед входом в отель остановился какой-то экипаж. Люся узнала Марию Блонд, тоже приехавшую справиться о Нана. Она была не одна – какой-то толстяк сопровождал ее.
– Смотрите! ведь это мошенник Стейнер, – сказала Каролина. – Как же это его еще не выслали в Германию. Мне хочется посмотреть, какая у него будет рожа, когда он войдет сюда.
Все трое обернулись. Но через десять минут вошла одна Мария Блонд, взбешенная тень, что попала не на ту лестницу. Когда же удивленная Люси спросила ее, что это значит, та воскликнула;
– Чтоб он пришел. Да мне едва удалось заставить его проводить меня до отеля. Их там собралось теперь около дюжины в прихожей.
Действительно, много лиц собрались внизу. Выйдя поглазеть на толпу, они окликали друг друга, удивлялись, услыхав о смерти бедняжки, и принимались затем толковать о политике и стратегия. Тут были Борднав, Дагенэ, Лабордэт, Прюльер и другие. Все слушали Фонтана, объяснявшего свой план кампании взятия Берлина в пять дней.
Тем временем Мария Блонд, растрогавшись при виде покойницы, пробормотала, как и все другие:
– Бедняжка! В последний раз я видела ее в Gaite в хрустальном гроте….
Приехало еще две женщины: Татана Нене и Луиза Виолон. Двадцать минут бегали они из коридора в коридор, отсылаемые от одного лакея к другому. Раз тридцать спускались и поднимались они по лестницам, среди толкотни, вызванной одновременным отъездом целой массы путешественников, спешивших оставить Париж, узнав об объявлении войны. Поэтому, войдя в комнату, они бросились на диван, до такой степени усталые, что им было не до покойницы. Как раз в это время поднялся сильный шум: в соседней комнате передвигали чемоданы, сундуки, раздавались кряки на каком-то иностранном языке. Это была молодая австрийская парочка. Гага рассказала, что во время агоний они вздумали играть в кошку и мышку; а так как комнаты были разделены только наглухо запертой дверью, то слышен был их смех и поцелуи, когда они ловили друг друга.
– Однако нужно уходить, – сказала Кларисса. – Нам, ведь, не воскресить ее… Пойдем, Симона.
Все бросили взгляд на кровать, но не двинулись с места. Впрочем, они стали собираться, оправляя юбки. Люси снова высунулась из окна. Постепенно ею овладела невыразимая тоска, точно глубокая меланхолия поднималась, подобно испарениям, от этой ревущей и клокочущей толпы. Факелы все еще мерцали, рассыпая искры. А вдали толпа, загромождавшая улицы, волновалась как стадо, когда его гонят ночью на бойню. Весь этот хаос, эти кассы дышали каким-то ужасом и скорбью при мысли о будущих побоищах. Бросаясь на встречу неизвестному, они точно старались отуманить себя неистовыми криками:
– В Берлин! в Берлин! в Берлин!
Люси повернулась и, прислонившись к подоконнику, вся бледная, проговорила:
– Боже, что с нами будет!
– Дамы покачали головою, они стали серьезны, в виду неизвестного будущего.
– Я уезжаю послезавтра в Лондон, – сказала солидным тоном Каролина Эке. – Мать уже там и устраивает мне отель. Что за охота оставаться в Париже.
Мать ее, как женщина предусмотрительная, посоветовала ей перевести все свое состояние в лондонские банки. Никогда нельзя угадать, чем кончится война. Но Мария Блонд рассердилась; она была патриоткой и говорила, что намерена следовать за армией.
– Вот так трусихи! Если б меня согласились взять, я с удовольствием надела бы мужской костюм и пошла бы в волонтеры, чтобы пустить несколько пуль в этих проклятых пруссаков… Если мы и перемрем, что за важность? Есть чем дорожить?
Но Бланш де-Сиври вышла из себя.
– Не брани пруссаков! Они такие же люди, как и все, и не пристают вечно к женщинам, я как французы… Да, моя милая, сегодня выгнали пруссака, жившего со мной, – очень богатого и милого человека, неспособного мухи обидеть. Это просто низость! Я разорена… и знаешь, чуть что, сейчас поеду вслед за ним в Германию.
Тем временем, Гага говорила печальным голосом:
– Конечно, мне не везет! Не далее как с неделю тому назад я выплатила все, что следовало за мой домик в Жювиси, и Богу известно, чего мне это стоило. Лили должна была помочь мне… И вот теперь объявлена война, придут пруссаки и разорят все. А где же мне, в мои годы, начинать сызнова!
– О, мне на это наплевать, – отвечала Кларисса. – Я всегда добуду.
– Разумеется, – прибавили Симона… – Любопытно, что из этого выйдет… А, может, все пойдет как по маслу…
Улыбкой она досказала свою мысль. Татана Нене Луиза Виолон были того же мнения. Первая наивно рассказала, что она кутила с офицерами так, что просто дым стоял коромыслом; отличные ребята эти военные; за женщин – в огонь и воду. Но так как дамы заговорили слишком громко, то Роза заставила их замолчать легким: ш-ш-ш… Все смутились, взглянув на покойницу, как будто звук этот исходил от нее, и среди тяжелого, могильного молчания донесся с улицы крик:
– В Берлин! в Берлин! в Берлин!
Но вскоре собеседницы снова забылись. Лея Горн, у которой был политический салон, где собирались поострить отставные министры Луи Филиппа, пожав плечами, сказала:
– Какая ошибка, какое кровавое безумие эта война!
Лея покачала головой с глубоким, сознанием собственного превосходства как женщина, повторяющая мнение авторитетных людей.
– Это начало конца, – медленно проговорила она. – В Тюльери сошли с ума. Франции не следовало бы допустить объявления войны!
Но ей не дали кончить. Все с ожесточением накинулись на нее. Чего эта якобинка бунтует против императора? Разве им дурно? Разве дела идут плохо? Никогда Париж не веселился так, как теперь.
– Вот бессмыслица! – воскликнула Кларисса, – как будто мы можем на что-нибудь жаловаться.
Гага вышла из себя и с негодованием заговорила:
– Замолчите! Вы с ума сошли, вы не понимаете, что вы говорите… Я видела царствование Луи Филиппа – время скаредов и голяков, моя милая. Потом наступил сорок восьмой год. О, славная штука эта республика, нечего сказать. Такой мерзости и свет не производил. Я умирала с голоду, даю вам честное слово.
Пришлось успокаивать ее. В порыве религиозных чувств она воскликнула:
– О, Господи, пошли победу императору! Сохрани нам империю!
Все повторяли ее пожелание. Бланш призналась, что ставит свечи за императора. Каролина, почувствовав к нему внезапную нежность, два месяца гуляла по тому месту, где он проходил, не будучи в состоянии привлечь его внимание. Прочие принялись осыпать бранью республиканцев, говоря, что следовало бы всех их перебить на границе, чтобы Наполеон III, победив пруссаков, мог царствовать спокойно среди всеобщего благоденствия.
– А этот Бисмарк, вот так злодей! – прибавила Мария Блонд.
– И подумать: ведь он был у меня! – вскричала Симона – О, если б я знала, подсыпала б и ему чего-нибудь в стакан.
Но Бланш, все еще жалевшая о своем прусачке, осмелилась защищать Бисмарка. Может быть, он и не такой уж скверный. Всякий делает свое дело.
Знаете, он большой поклонник женщин, – прибавила она.
– А нам-то что до этого? – сказала Кларисса.
– Таких людей слишком иного на свете, – заявила философским тоном Луиза Виолан. – Лучше не попадаться им на дороге.
Спор продолжался. Разбирали всю подноготную Бисмарка; все, наперерыв друг перед другом, старались хорошенько ругнуть его. Татана Нене сердито повторяла:
– Ах, как они мне надоели с этим Бисмарком! Я просто ненавижу его, хотя мы совсем не знакомы, потому что нельзя же знать всех на свете.
– Как бы то ни было, – сказала вдруг Леа Горн, чтобы покончить спор, – этот Бисмарк задаст нам хорошую трепку…
– Как трепку? – завопили все разом. – Его самого так оттреплют, что он своих не узнает! Как не стыдно быть такой скверной патриоткой!
– Ш-ш! – произнесла оскорбленная таким шумом Роза, все еще неподвижно сидевшая на сундуке.
Снова холод могилы охватил собеседниц. Все разом умолкли, смущенные мыслью о покойнице и глухим страхом о возможности заразиться. На бульваре раздался крик:
– В Берлин, в Берлин, в Берлин!
Они собрались уйти. В это время, в коридоре раздался голос:
– Роза! Роза!
Гага с удивлением отворила дверь, вышла на минуту в коридор, но вскоре вернулась и сказала, обращаясь и Розе:
– Милая, это Фошри. Он не хочет войти и просит сказать вам, что очень сердится, что вы остаетесь около трупа…
Миньону удалось, наконец, уговорить журналиста подняться. Люси, продолжавшая стоять, у окна, перегнулась и увидела всех знакомцев своих на тротуаре. Они смотрели вверх, делая ей знаки. Миньон, вне себя от злости, сжимал кулаки. Стейнер, Фонтан, Борднав и прочие разводили руками в знак упрека. Дагенэ, боясь скомпрометироваться, спокойно курил сигару, заложив руки за спину.
– Да, милая, – сказала Люси, оборачиваясь, – я обещала им уговорить вас спуститься… Они зовут.
Роза, с трудом отрываясь от сундука, пробормотала:
– Иду, иду… Теперь я уже не нужна ей… Приставят сестру милосердия…
Она осматривалась по сторонам, не находя шляпки и шали. Машинально налила она воды в чашку и вымыла себе лицо и руки.
– Не понимаю, но только это ужасно поразило меня, – проговорила она. – Мы никогда не любили друг друга. А теперь я просто с ума сходила! О, всякие мысли полезли в голову. Самой хотелось умереть… Да, мне нужно на свежий воздух, это пройдет.
Труп начинал заражать воздух. После долгой беспечности всеми овладела паника.
Флинт Эрик
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Земляной Андрей
Посняков Андрей
Андреев Николай