казавшийся мне громче и отвратительнее равномерного шума мотора.
садиться, потому что везет врача, которого ждут больные. Нельзя сказать, что
это было легко: обороняясь от холода, ветра и шума, сидя то на одной, то на
другой замерзшей ноге, объяснять летчику значение противодифтерийной
сыворотки как профилактического и лечебного средства. Но я объясняла и,
должно быть, недурно, потому что вдруг почувствовала, что самолет, который
уже шел на посадку, стал выравниваться и даже набрал высоту.
летчик. Но в моторе случилось что-то еще, и нужно было уже не просто
садиться, а спасаться.
равномерно уходить вниз, и вместе с ним стало отвратительно падать сердце,
так что, к сожалению, пришлось замолчать.
накинулась на летчика, что даже сама удивилась: неужели это я так хрипло,
сердито кричу и с таким бешенством размахиваю руками? Он молча выслушал меня
и сказал, что все это так, но тем не менее дальше лететь невозможно. Он
долго объяснял почему, и по его лицу, по рукам, слегка задрожавшим, когда он
сдвинул шлем на затылок и стал набивать свою трубку, я поняла: да,
невозможно.
туда ящики, но он не дал. Он посадил меня, открыл мясные консервы и разломил
на куски черствую халу.
иначе все равно никому не поможете, только сами сыграете в ящик.
нами, холодно окрашиваясь лучами бледного солнца. Но картины природы в этот
день очень мало интересовали меня.
городок был В-ск - до Анзерского посада больше ста километров и что достать
машину будет трудно или даже почти невозможно. Летчик логично сказал, что в
таком случае придется добираться пешком, верхом или на телеге. Но я опять
набросилась на него, и он покорно умолк, покряхтывая - ящики были тяжелые -
и посасывая потухшую трубку.
красивая, молодая, с длинной косой и голубыми глазами, напоила нас молоком,
а потом сказала, что в городе только две машины: одна - горсоветовская, а
другая - милицейская, которую нам все равно не дадут.
и отправилась в горсовет.
невольно вскрикнула, отшатнулась. Потом снова пошла, но вдруг почувствовала
такую усталость, так захотелось лечь прямо на хлюпающие доски панели, что
пришлось сделать усилие, чтобы начать думать о чем-нибудь другом.
превосходно, а теперь стало казаться, что ничего не случится, если я немного
полежу на панели. Но эта смешная мысль почему-то не рассмешила меня.
Ему уже сообщили, что мы спустились недалеко от В - ска, и он послал к
самолету охрану. Авто у него есть, очень хорошее, но сейчас в ремонте.
Впрочем, это не беда: крытый грузовичок ГПУ довезет меня до Анзерки.
километров хороша. А дальше - гать, сухая только по пригоркам. Ну, что в
Ленинграде?
какого аэродрома я поднималась - с Корпусного? Стало быть, видела
"Электросилу"? Когда-то он работал на этом заводе. Питаются ли уже
ленинградские станции энергией Волховстроя? Что я думаю о наступлении
Народно-революционной армии в Китае?
человеку с большим лысым лбом и широкими скулами, что нельзя терять ни
минуты.
начальник ГПУ, - что же, вы полагаете, я не понимаю, что дело идет о жизни и
смерти? Но нет машины, вы понимаете: нет! Или, точнее, есть, но оперативная.
Сегодня агент должен отвезти заключенного на очную ставку. В одной машине с
заключенным отправить вас не могу, не имею права. К утру машина вернется.
Одна ночь. В конце концов только одна!
что этот человек не хотел понять, что для дифтерийного больного не только
одна ночь, а каждый час имеет большое значение.
рассчитывая этим простейшим способом убедить начальника ГПУ. Не знаю, как
это случилось, но он вдруг сказал:
обстоятельств дела. Вашу руку.
пустить в ход испытанное чудо науки, я подъезжала к берегу Анзерки. Старая
часовня показалась вдали, потом какие-то полуразвалившиеся домишки, должно
быть, сараи, а там - широкая лента реки. У избушки паромщика шофер остановил
машину и помог мне выгрузить ящики.
не будет.
ПЕРЕПРАВА
народ пошел напрямки к порогу Крутицкому, потому что народ боится, что паром
снесло в Крутицкий порог. Но если и не снесло, все равно назад его придется
тащить конной тягой, и раньше чем через два дня в посад переправы не будет.
шофером невольно посмотрели сперва на быструю, беспокойную мутно-серую реку,
потом друг на друга. Но два дня! Два дня!
с такой живописной отчетливостью рисуется передо мной эта картина: на
берегу, от которого мы только что отвалили, стояла и, покачивая головой,
долго смотрела нам вслед бабка в тулупе. На реке были мы, а по ту сторону,
похожий на старую деревянную крепость, виднелся Анзерский посад. Поднимаясь
на горку, теснясь вокруг деревянной церкви, стояли дома, такие спокойные,
прочные, что трудно было представить, что почти в каждом из них лежат,
борясь с тяжелой болезнью, дети.
сожалению, узкоплечим и щуплым, как мальчик, сидел на веслах, которые были
немного тяжелы для него. Уключины были не железные, а деревянные, и только
одна, а другая сломана, так что пришлось привязать весло к борту ремнем от
моего рюкзака. "Но все это пустяки, - подумалось мне. - А главное то, что
через полчаса я буду в Анзерском посаде".
впервые пропало острое чувство, что нужно спешить и спешить. Правда, бабка
сказала: "Ой, потонете", и мне хотелось поскорей быть на том берегу, когда я
вспоминала об этом. Но это было совсем другое чувство, ничуть не похожее на
то нетерпеливое волнение, которое мучило меня всю дорогу.
заметить, что лодка движется не только вперед, но и в сторону, так что посад
вдруг оказался по левую руку от нас. Разумеется, это ничего не значило,
течение было все-таки сильное, и нас непременно должно было отнести. Но
через несколько минут я стала немного беспокоиться, потому что мне
почудилось, что мы почти перестали двигаться вперед, хотя шофер с таким же
нахмуренным, сердитым, энергичным лицом заносил тяжелые весла.
от воды, в которой отражались облака, еще сохранившие по краям последние
краски заката. Возможно, что шофер давно заметил опасность, но молчал, не
хотел тревожить меня: нас сносило вниз по Анзерке. Теперь он понял, что я
догадалась, потому что стал зарывать тяжелые весла. Ему стало страшно, точно