барака. Эту благотворительную работу она избрала сама и делала ее раз в
неделю. Когда девушка поднимает голову, в промежутке между строениями
виднеется освещенное солнцем пространство, где дети беззаботно играют в мяч.
маленькая мастерская на окраине, где штампуют из жести игрушки, -
прозаический, унылый дом. Но когда зритель видит то справа, то слева
раскрасневшееся лицо девушки, с непритязательным обликом дома происходит
странная перемена и даже стоящие в ряд незамысловатые ручные прессы начинают
жалобно стонать. И пока с раздражающей скрупулезностью воспроизводятся эти
детали повседневной жизни, возникает тревога за будущее девушки, которое
никогда не наступит, за прекрасную половину ее лица, которое никогда не
оценят. В то же время ясно, что такое сочувствие раздражает девушку,
неприятно ей. Поэтому не будет ничего неожиданного, если в один прекрасный
день она в порыве отчаяния обольет кислотой нетронутую половину лица и
сделает ее такой же, как обезображенная. Правда, если она и сделает так -
все равно это не выход. Но никто не вправе обвинять девушку в том, что ей в
голову не пришел какой-то другой выход.
Она говорит это совсем не потому, что жаждет отомстить тем, кто не искалечен
войной. Просто питает наивную надежду, что если начнется война, то сразу же
произойдет переоценка ценностей, интересы людей сосредоточатся не столько на
лице, сколько на желудке, не столько на внешней форме, сколько на жизни.
Брат, казалось, понимает смысл вопроса и бросает в ответ безразличным тоном:
остались бы без хлеба.
что она началась.
ждали письма, было горько, создавало невыносимую атмосферу.
желудка и жизни. Кинокамера ради девушки мечется по улицам, но единственное,
что ей удается подметить, - это непомерная алчность, безжалостное
растрачивание жизни. Бездонное море выхлопных газов... бесчисленные
стройки... ревущие дымовые трубы грязных, пропыленных заводов... мчащиеся
пожарные автомобили... отчаянная толчея в увеселительных заведениях и на
распродажах... беспрерывные звонки в полицейском участке... бесконечные
вопли телевизионной рекламы.
дольше ждать нельзя. Тогда она, никогда ни о чем не просившая, с мольбой
обращается к брату. Она просит его поехать с ней куда-нибудь далеко-далеко
(хоть раз в жизни). Брат сразу же замечает, что она делает упор на слове
"жизнь" больший, чем на слове "раз", но он не чувствует себя вправе и дальше
обрекать сестру на одиночество, и он, кивнув, соглашается, ведь любить -
значит разделять горе.
комната в провинциальной гостинице, обращенная к морю. Сестра, изо всех сил
стараясь, чтобы изуродованная сторона лица оставалась в тени и брату была
видна лишь прекрасная половина, завязывает волосы лентой, она необычайно
оживлена, радостна. Она говорит, что море бесчувственно. Брат отвечает, что
это неверно, что море прекрасный рассказчик. Но они расходятся только в
этом. В остальном же, даже в самых мелочах, они в полном согласии, точно
возлюбленные, каждое слово приобретает для них двойной смысл. Взяв у брата
сигарету, девушка пытается курить. Их возбуждение переходит в приятную
усталость, и они ложатся рядом на постели. Через окно, которое они оставили
открытым, чтобы можно было увидеть луну, сестра наблюдает, как одна за
другой падают золотые капли, заливающие границу между морем и небом. Она
обращается к брату, но тот не отвечает.
все ждет чего-то, но тут же, вспомнив, что они поехали к морю, чтобы
прекратить ожидание, кладет руку на плечо брата, трясет его, стараясь
разбудить, и шепчет:
глаза и глядя на прозрачный, точно фарфор, профиль сестры, он не в силах
обругать ее, но и не может, конечно, выполнить такую просьбу. Однако сестра
не сдается.
она, все приближая и приближая губы к его губам.
между двумя молотками, бьющими не в такт - между злостью и желанием. Любовь
и отвращение... нежность и желание убить... согласие и отказ... ласки и
побои - все ускоряющееся падение, играющее непримиримыми страстями, падение,
отрезающее путь назад... Если назвать это бесстыдством, то разве хоть
кто-нибудь из их поколения может избежать того, чтобы не быть втянутым в
подобное бесстыдство?
спящего брата, тихонько поднимается и начинает одеваться. У изголовья брата
она кладет заранее приготовленные два конверта и крадучись выходит из
комнаты. Как только дверь за ней затворилась, брат, который, казалось, спал,
открывает глаза. С полуоткрытых губ срывается глухой стон, по щекам текут
слезы. Он встает с постели, подходит к окну и, со скрипом сжав зубы,
осторожно смотрит, чуть высунувшись над подоконником. Он видит, как девушка,
точно белая птица, стремительно бежит к мрачно вздымавшемуся морю. Волна раз
за разом отбрасывает белую птицу, но, наконец поборов ее, девушка, то
исчезая, то показываясь вновь, плывет в открытое море.
всплывает линия красных фонарей, и это на миг отвлекает его внимание, а
когда он снова смотрит туда, где раньше белой точкой плыла сестра, уже
ничего не видно.
x x x
заканчивается лебединой песней. Вот тут-то и возникает оппортунизм. Хорошо
самому испытать то, что испытывает лебедь. Какую бы песню ни пели тебе
другие - это смерть, полное поражение. Мне это отвратительно. Увольте. Если
я умру, никто не подумает обо мне, как о лебеде, и, значит, я могу
рассчитывать на победу... Когда я посмотрел этот фильм, он вызвал лишь
раздражение, но сейчас другое дело. Я не могу не завидовать той девушке.
она, казалось бы, непреодолимую запретную ограду. Ну, а то, что она умерла,
- так ведь это же по своей собственной воле, и насколько это лучше, чем
бездействовать. Вот почему эта девушка заставила совершенно постороннего
человека испытать горькое чувство раскаяния, ощутить себя чуть ли не
соучастником преступления.
Мне все безразлично, поэтому нужен такой поступок, который бы разрушил
нынешнее положение и спас мои попытки от небытия. Одежда, в которую я
переодевался, и духовой пистолет лежали на своих местах. Стоило мне
размотать бинты и надеть маску, как тут же в моем психологическом спектре
произошли изменения. Например, ощущение настоящего лица, что мне уже сорок
лет, превратилось в ощущение, что мне еще только сорок лет. Посмотрев в
зеркало, я испытал радость, будто встретился со старым другом. С мушиным
жужжанием маска стала снова заряжаться характерными для нее опьянением и
самоуверенностью, о которых я совсем забыл. Не нужно делать поспешных
выводов. Маска не была права, но и не ошибалась. Нельзя найти ответа,
который бы подходил ко всем случаям жизни.
исчезли прохожие, небо, взлохмаченное, точно больная собака, нависло над
самыми крышами. Сырой ветер, от которого запершило в горле, предвещал дождь.
В ближайшей телефонной будке я стал перелистывать телефонную книгу, пытаясь
найти, где бы ты могла укрываться. Дом твоих родителей, дом твоей школьной
подруги, дом твоей двоюродной сестры.
хочешь не верь - трудно было понять правду. Я в какой-то степени был готов к
этому и не особенно пал духом. Может быть, поехать домой? До последней
электрички есть еще немного времени, а если не успею, можно взять такси.
ведь, так сказать, вопрос самолюбия и гордости - клоун заставил тебя сойтись
с ним. Я не собираюсь относиться к твоей гордости как к ненужному
аппендиксу, но я могу лишь пожать плечами - стоит ли она того, чтобы из-за
нее вручать ноту о разрыве отношений. Хочу спросить: какую сторону лица
сестры целовал брат в этом фильме? Вряд ли ты сможешь ответить. Ведь ты не
помогла мне, как помог брат своей сестре. Хотя ты и признавала необходимость
маски, тебе она была послушна, не способна нарушить запрет... Ну, а теперь
берегись. Теперь тебя преследует маска - дикий зверь. Поскольку разоблачена
истинная ее сущность, она превратилась в маску уже не слабую, когда она была
ослеплена ревностью, а в маску, способную преступить любой закон. Ты сама
вырыла себе могилу. Никогда еще написанное мной не приносило подобных
плодов.
одна маска - я исчезаю. В мгновение, не раздумывая ни минуты, я спрятался за
углом, спустил предохранитель пистолета и затаил дыхание. Для чего я все это
делал? Может быть, это просто спектакль, чтобы испытать себя, а может быть,
я и в самом деле что-то замыслил? Я не могу ответить себе на этот вопрос до