Чтение 41–й страницы книги ~Черный замок Ольшанский~

других слуг. Для этой цели необходимо было каждый вечер бывать в гостинице,
а нас везде принимали неохотно, особенно в таком месте; оплачивать свои
посещения мы, конечно, тоже не могли. Однако выяснилось, что мы все-таки
можем и там пригодиться; ты знаешь, как Фрида мучилась с этой челядью; по
существу, они народ спокойный, избалованный легкой службой, отяжелевший.
"Пусть тебе живется, как слуге" -- вот обычная присказка чиновников, и
действительно, говорят, что слуги себе обеспечивают хорошую жизнь в Замке,
они там полные хозяева и умеют это ценить, притом в Замке они ведут себя по
тамошним правилам, держатся спокойно, с достоинством -- мне это много раз
подтверждали, -- да и тут иногда видишь у слуг остатки таких манер, именно
остатки, а в общем, благодаря тому что законы Замка в Деревне уже
неприменимы, эти люди словно перерождаются -- становятся дикой, беспардонной
оравой, для которой уже не существует законов, а только их ненасытные
потребности. Нет предела их бесстыдству, счастье для Деревни, что им
разрешено покидать гостиницу только с особого разрешения, но уж в гостинице
с ними хлопот не оберешься. Фриде это было очень трудно, и она обрадовалась,
когда смогла использовать мои услуги, чтобы утихомирить челядь; вот уже
больше двух лет, как я, по крайней мере дважды в неделю, провожу ночь со
слугами на конюшне. Раньше, когда отец еще мог ходить со мной в гостиницу,
он ночевал где-нибудь в буфете и ждал известий, которые я ему приносила
утром. Но толку было мало. Того посыльного мы до сих пор не нашли; говорят,
что он все еще служит у Сортини и последовал за ним, когда Сортини перешел в
более отдаленные канцелярии. Почти никто из слуг не видел его с тех пор, как
и мы, а если кому-то и казалось, что он его видел, то, вероятно, он
ошибался. И хотя, по существу, мой план не удался, все же это не совсем так:
правда, посыльного мы не нашли, а отца совсем доконали эти походы и ночевки
в гостинице, а может быть, и жалость ко мне, насколько он на нее был еще
способен, и вот уже два года, как он находится в том состоянии, в каком ты
его видел, причем ему еще не так плохо, как матери, -- тут мы с минуты на
минуту ждем конца, и только нечеловеческие старания Амалии оттягивают этот
конец. Но все же мне удалось установить в гостинице некоторые связи с
Замком; не презирай меня, если я тебе скажу, что ничуть не жалею о том, что
я сделала. Вряд ли наладились такие уж значительные связи с Замком,
подумаешь ты, наверно, и будешь прав; связи эти совсем незначительны.
Правда, я теперь знаю почти всех слуг тех господ, что приезжали в последнее
время к нам в Деревню, и если теперь я когда-нибудь попаду в Замок, то не
буду там чужой. Конечно, слуг я знаю только по Деревне, в Замке они совсем
другие и, должно быть, даже никого не узнают, а уж тех, с кем встречались в
Деревне, и подавно, хотя на конюшне они сто раз клялись, что будут счастливы
увидеться со мной в Замке. Впрочем, я уже узнала, как дешево стоят их
обещания. Но и это не самое главное. Не только через слуг у меня
установилась какая-то связь с Замком, но возможно, и надо на это надеяться,
что кто-нибудь, наблюдавший за мной и за моим поведением -- а управление
этой многочисленной челядью -- очень важный и значительный отдел служебной
работы, -- может быть, тот, кто за мной наблюдал, составил обо мне более
снисходительное суждение, чем другие, может быть, он признает, что я тоже,
хоть и самым недостойным образом, борюсь за нашу семью и продолжаю усилия
отца. Если так на это посмотрят, то, может быть, мне простят и то, что я
беру у слуг деньги и трачу их на нашу семью. И еще я добилась кое-чего,
хотя, наверно, ты мне и это поставишь в вину. От слуг я узнала многое о том,
как обходными путями, не проходя трудного, длящегося иногда годами
официального оформления, попасть в служащие Замка, правда, тут ты еще не
официальный служащий, тебя допускают тайком, никаких прав и никаких
обязанностей у тебя нет, и хуже всего, что нет обязанностей, зато есть одно:
все-таки ты приделе. Можно уловить благоприятный случай и воспользоваться
им, и хотя ты не служащий, но случайно может выпасть какая-нибудь работа, а
служащих рядом не окажется, тебя окликнут, ты подбежишь и сразу станешь тем,
кем ты за минуту еще не был, -- настоящим служащим. Ну, конечно, когда еще
выпадет такой случай? Бывает, что сразу не успеешь появиться, не успеешь
оглянуться, как случай уже подвернулся, тут не у каждого новичка достанет
присутствия духа сразу за этот случай ухватиться, тогда уж приходится ждать
годами, дольше, чем при официальном оформлении на работу, но оформиться на
работу по всем правилам такому неофициально допущенному человеку совсем
невозможно. Значит, тут сомнений возникает немало, но все они отпадают перед
тем соображением, что при официальном приеме на работу отбор очень строг, и
члена семьи, который себя чем-то запятнал, отвергают заранее. Он может
проходить процедуру оформления годами, трястись в ожидании результата, все
удивленно спрашивают его, как он посмел предпринять столь безнадежную
попытку, а он все надеется, иначе как же ему жить; однако через много лет,
быть может уже в старости, он узнает об отказе, узнает, что все потеряно и
жизнь его прошла бесцельно. Но, правда, и здесь бывают исключения, потому-то
так легко и поддаются соблазну. Бывает, что именно скомпрометированных людей
в конце концов принимают, есть чиновники, которых буквально против их воли
притягивает запах такой дичи, и во время приемных испытаний они все
вынюхивают, кривят рот, закатывают глаза, такой человек у них, как видно,
вызывает особый аппетит, и им приходится крепко цепляться за своды законов,
чтобы сопротивляться желанию принять его на работу. Но иногда это вовсе не
помогает человеку в приеме на службу, а только бесконечно затягивает
процедуру зачисления -- такой процедуре конца нет, и она прекращается только
со смертью данного человека. Так что и законный прием на службу, как и
незаконный, чреват и явными, и тайными трудностями, и, прежде чем впутаться
в такое дело, очень полезно все заранее взвесить. Тут уж мы с Варнавой
ничего не упустили. Всякий раз, как я возвращалась из гостиницы, мы садились
рядом, я рассказывала все новости, какие я узнала, мы обсуждали их целыми
днями, и бывало, что работа у Варнавы не двигалась дольше, чем следовало. И
тут, возможно, была моя вина, как ты, наверно, считаешь. Ведь я знала, что
рассказы слуг очень и очень недостоверны. Я знала, что они никогда не хотят
рассказывать мне про Замок, стараются перевести разговор на другое, каждое
слово приходится у них вымаливать, но, надо сказать, уж если они заводились,
так болтали ерунду, хвастались, старались перещеголять друг дружку во всяких
баснях и выдумках так, что там, в темной конюшне, из всего этого неумолчного
крика, когда один перебивал другого, можно было извлечь в лучшем случае
два-три жалких намека на правду. Но все, что мне запомнилось, я
пересказывала Варнаве, а он, никак не умея отличить правду от вымысла,
мечтая о той жизни, недосягаемой из-за положения нашей семьи, впивал каждое
слово, с жаром требуя продолжения. А мой новый план действительно опирался
на Варнаву. У слуг я ничего больше добиться не могла. Посыльный Сортини не
отыскался, и найти его было невозможно, очевидно, и Сортини, и его посыльный
уходили все дальше в неизвестность, другие часто забывали даже их имена, их
внешность, и мне приходилось не раз подробно их описывать, но я ничего не
добилась, кроме того, что их с трудом припоминали, но ничего сказать о них
не могли. А что касается моей жизни среди слуг, то я, конечно, была не в
силах предотвратить сплетни и могла только надеяться, что все будет
воспринято так, как оно было на самом деле, и что это снимет хоть часть вины
с нашей семьи, однако никаких внешних признаков такого отношения я не
замечала. Так я и продолжала жить, не видя для себя никакой другой
возможности добиться для нас хоть чего-нибудь в Замке. Такую возможность я
видела лишь для Варнавы. Из рассказов челяди я могла, если хотела -- а
желание у меня было немалое, -- сделать вывод, что каждый, кто принят на
службу в Замок, может очень много сделать для своей семьи. Однако что же в
этих рассказах было достоверного? Казалось, что установить это невозможно,
ясно было только, что достоверности в них очень мало. Например, когда
какой-то слуга, которого я потом никогда не увижу, а если и увижу, то не
узнаю, торжественно заверяет меня, что поможет моему брату устроиться на
службу в Замок или же, если Варнава каким-то образом попадает в Замок, он
его хотя бы поддержит и подбодрит, потому что, судя по рассказам слуг,
бывает, что ищущим работу приходится так долго ждать, что они часто падают в
обморок, мысли у них путаются и они могут погибнуть, если друзья о них не
позаботятся, -- когда слуги мне рассказывали и это, и всякое другое, то,
вероятно, все их предостережения были вполне основательными, но их обещания
-- совершенно пустыми. Однако Варнава относился к ним не так, хотя я его и
предупреждала, что нельзя верить этим посулам, но уж одного того, что я ему
их пересказывала, было достаточно, чтобы он увлекся моими планами. Все мои
соображения на него почти не действовали, действовали только рассказы слуг.
Таким образом, я была, в сущности, предоставлена самой себе, с родителями
вообще никто, кроме Амалии, разговаривать не умел, а чем больше я пыталась
по-своему выполнить прежние планы отца, тем больше отчуждалась от меня
Амалия, при тебе или при других она еще со мной разговаривает, а наедине --
никогда; для слуг в гостинице я была только игрушкой, которую они яростно
пытались сломать, ни одного душевного слова я ни от кого из них за два года
не слыхала, они только хитрили, врали или говорили глупости, значит, у меня
оставался только Варнава, но Варнава был еще слишком молод. Когда я видела,
как блестят его глаза при моих рассказах -- они и теперь блестят, -- я
пугалась и все же не умолкала, слишком многое было поставлено на карту.
Правда, больших, хоть и бесплодных планов, как у моего отца, у меня не было,
не было во мне и мужской решимости, я только думала, как бы загладить обиду,
нанесенную посыльному, и хотела, чтобы это скромное желание мне поставили в
заслугу. Но того, что мне самой сделать не удалось, я теперь хотела
достигнуть через Варнаву, другим и более верным способом. Мы обидели
посыльного, спугнули его из ближних канцелярий; что же могло быть проще, чем
предложить в лице Варнавы нового посыльного, поручить Варнаве выполнять
работу обиженного, а тем самым дать обиженному возможность спокойно жить в
отдалении столько, сколько он захочет, сколько ему понадобится, чтобы забыть
обиду. Однако я отлично понимала, что при всей непритязательности этого
плана в нем было что-то нескромное, могло создаться впечатление, будто мы
хотим диктовать начальству, как ему решать вопросы приема служащих, будто мы
сомневаемся, способно ли само начальство найти наилучшее решение, а может
быть, оно и нашло его давным-давно, еще до того, как у нас появилась мысль,
что можно как-то вмешаться. Но потом я подумала: нет, не может быть, чтобы
начальство так неверно истолковало мои намерения или, если так случится,