на раннее лето, уже усыпаны ягодами.
капли, лежавшие на листьях, тоже упали с небес. Листва вся сочилась
влагой, словно насквозь пропитанная сошедшей сверху благодатью. Пахло
свежестью и гнилью - земля принимала и расцвет и гниение.
приказу с"гуна ‚симицу. В прошлом веке башню перестроили, придав ей
округлые очертания чайного павильона. В храме Учителя не оказалось.
Значит, он в башне.
крался по дорожке пригнувшись - живая изгородь должна была заслонить меня
от глаз преподобного.
обычном месте свиток работы художника школы Маруяма.
века, что миновали с тех пор, как его вывезли из Индии. Разглядел я и
полки тутового дерева в стиле Рикю, и расписные ширмы. Однако Учителя
что-то не было видно. Я непроизвольно приподнялся, пытаясь получше
рассмотреть помещение.
большой сверток. Приглядевшись, я вдруг понял, что это настоятель.
Коленопреклоненный, он скрючился на полу, опустив голову и прикрывая лицо
рукавами белой рясы.
фигуру, целый вихрь чувств поднялся в моей душе.
приступ какой-то болезни. Первым побуждением было поспешить ему на помощь.
Однако я не тронулся с места. Ни малейшей любви к Учителю я не испытывал;
может быть, уже завтра запылает подожженный мной Храм, так зачем же я буду
проявлять лицемерное участие, рискуя к тому же заслужить благодарность
преподобного, которая может ослабить мою решимость?
настолько низменна, настолько лишена достоинства и гордости была его поза.
Присмотревшись получше, я заметил, что белые рукава слегка подрагивают,
казалось, невидимая тяжесть придавила Учителя к полу.
бессилия?
читал сутры, но слов разобрать я не мог. Оказывается, душа Учителя жила
своей собственной темной жизнью, о которой я не имел ни малейшего
представления. По сравнению с этой мрачной бездной все мои мелкие
злодейства и пороки были настолько ничтожны, что я почувствовал себя
уязвленным.
"ожидание во дворе". Так, преклонив голову на свой дорожный мешок, должен
ожидать ночи бродячий монах, которому запретили войти в храм. Велико же,
значит, смирение Учителя, если он, обладатель столь высокого сана,
подвергал себя унизительному обряду, предназначенному для монахов низшего
ранга. Я не мог понять, чем вызвано такое невероятное самоуничижение.
Неужели смирение Учителя, покорно и приниженно мирящегося с чуждыми его
естеству пороками и сквернами мира, сродни смирению травы, листьев и
паутины, послушно погружающихся в цвета рассветного неба?
знал, что я должен подметать здесь дорожку, и специально разыграл этот
спектакль! Сознавая собственное бессилие, Учитель изобрел невиданный,
смехотворный способ, не произнеся ни единого слова, разбить мне сердце,
вызвать во мне сострадание, заставить меня смиренно склонить колени!
стану скрывать, я был близок к тому, чтобы полюбить Учителя, хоть и
отрицал изо всех сил саму возможность подобной любви. Но мысль о том, что
я присутствую на спектакле, специально разыгранном в мою честь, поставила
все на свои места. Сердце мое стало еще тверже, чем прежде.
Отныне я и Учитель были обитателями двух обособленных миров и никак
повлиять друг на друга не могли. Ничто теперь не стояло у меня на пути. Не
к чему было дожидаться сигнала извне, я имел право определить час
свершения сам.
солнечный свет больше не озарял влажную зелень листвы. Учитель не менял
своей нелепой позы. Я отвернулся и быстро зашагал прочь.
света оказалось верным. Надо было спешить.
заколоченной северной двери Золотого Храма два гвоздя.
и западный. Обе эти двери были двустворчатыми. По вечерам старик
экскурсовод запирал западную изнутри на задвижку, а восточную снаружи на
замок. Однако мне было известно, что в Храм можно проникнуть и без ключа.
С северной стороны, сразу за макетом Храма, находилась еще одна дверь,
которой уже много лет никто не пользовался. Она вся рассохлась, и вытащить
те шесть или семь гвоздей, которыми она была приколочена к косяку, ничего
не стоило.
вытащил два на пробу. Свою добычу я завернул в бумажку и спрятал поглубже
в ящик стола. Прошло несколько дней. Никто не обратил внимания на
исчезновение из заколоченной двери пары гвоздей. Вечером двадцать восьмого
я незаметно вставил их на место.
положиться только на свои собственные силы, я отправился в аптеку, что
находилась неподалеку от полицейского участка Нисидзин, и купил мышьяку.
Сначала аптекарь подал мне маленький пузырек таблеток на тридцать, но я
попросил побольше и за сто иен купил бутылочку со ста таблетками. В
соседней скобяной лавке я приобрел за девяносто иен складной нож в футляре.
дверь торопливо вошел инспектор, на нем была рубашка с открытым воротом, в
руке - портфель. Никто не обращал на меня внимания. Никто не обращал на
меня внимания все двадцать лет моей жизни, так что ничего странного в этом
не было.
миллионов и десятков миллионов людей, которые тихо существуют себе в нашей
Японии, ни у кого не вызывая ни малейшего интереса.
его существования есть что-то успокаивающее. Вот и инспектор был настолько
спокоен на мой счет, что прошел мимо, даже не взглянув в мою сторону.
Красный свет фонаря освещал надпись "Полицейский участок Нисидзин". Один
из иероглифов выпал, и вместо него зияло пустое место..
душу.
было приподнятое, словно я только что женился и теперь обзаводился
домашним скарбом для новой, семейной жизни.
вынул нож из футляра и лизнул лезвие. Оно затуманилось, а язык ощутил
холод металла и странный, слегка сладковатый привкус.
сути. Отчетливость формы, синий блеск металла, похожий на гладь моря...
Еще долго ощущал я на кончике языка чистую сладость стали. Постепенно
ощущение ослабло. Я с вожделением стал думать о том дне, когда все мое
тело допьяна изопьет этой манящей сладости.
сигнализацию. Стоило воздуху нагреться до определенной температуры, и в
канцелярии храма Рокуондзи тут же срабатывал аварийный сигнал. Вечером 29
июня экскурсовод сообщил, что сигнализация не работает. Я случайно зашел
на кухню и услышал, как старик рассказывает о поломке отцу эконому. Я
решил, что это знак, ниспосланный мне небом.
отремонтировать систему. Простодушный экскурсовод сам мне об этом
рассказал. Я прикусил губу. Оказывается, минувшей ночью мне был дан
редчайший шанс, а я его упустил!
любопытством наблюдали, как он возится с сигнализацией. Однако ремонт
затянулся. Рабочий не столько чинил, сколько качал головой и Цокал языком,
и постепенно зрители стали расходиться. Ушел и я.
разнесется по всей территории храма, извещая о завершении ремонта и
крушении всех моих надежд... Я ждал. Храм окутали мягкие сумерки, рабочий
зажег фонарь. Сигнала все не было. Наконец ремонтник прекратил работу и