read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



тихо кровоточит, пронзенная и разорванная похотью 40-ка солдат.
Фабула романа зарождается в дождевой луже, яркой, словно прозрачный
бульон. Круг наблюдает за ней из окна больницы, в которой умирает его жена.
Продолговатая лужица, похожая формой на клетку, готовую разделиться,
субтематически вновь и вновь возникает в романе, появляясь в виде
чернильного пятна в четвертой главе, кляксы в главе пятой, пролитого молока
в главе одиннадцатой, дрожащей, напоминающей обликом инфузорию, ресничатой
мысли в главе двенадцатой, следа от ноги фосфоресцирующего островитянина в
главе восемнадцатой, и отпечатка, оставляемого живущим в тонкой ткани
пространства - в заключительном абзаце. Лужа, снова и снова вспыхивающая
таким образом в сознании Круга, остается связанной с образом его жены не
только потому, что он разглядывал вставленный в эту лужу закат, стоя у
смертного ложа Ольги, но также и потому, что эта лужица невнятно намекает
ему о моей с ним связи: она - прореха в его мире, ведущая в мир иной, полный
нежности, красок и красоты.
И сопутствующий образ, еще красноречивее говорящий об Ольге, это
видение, в котором она совлекает с себя - себя саму, свои драгоценности,
ожерелье и тиару земного существования, сидя перед сверкающим зеркалом. Это
картина, возникающая шестикратно в продолжение сна, среди струистых,
преломляемых сновидением воспоминаний отрочества Круга (пятая глава).
В мире слов парономазия есть род словесной чумы, прилипчивая болезнь;
не удивительно, что слова чудовищно и бездарно искажаются в Падукграде, где
каждый представляет собой анаграмму кого-то еще. Книга кишит стилистическими
искажениями каламбурами, скрещенными с анаграммами (во второй главе русская
окружность, "круг", преобразуется в тевтонский огурец, "gurk", с добавочной
аллюзией на Круга, обращающего свое хождение по мосту); подмигивающими
неологизмами ("аморандола" местная гитара); пародиями на повествовательные
клише ("до ушей которого донеслись последние слова" и "видимо, бывший
главным у этих людей", вторая глава); спунеризмами ("наука" и "ни звука",
играющие в чехарду в семнадцатой главе); и, конечно, гибридизацией языков.
Язык страны, на котором говорят в Падукграде и Омибоге, равно как и в
долине Кура, в Сакрских горах и в окрестностях озера Маллр, - это
дворняжичья помесь славянских языков с германскими, значительно отягощенная
текущей в ней наследственной струей древнего куранианского (особенно
ощутимой в выражениях горя); однако разговорные русский и немецкий так же
используются представителями всех слоев населения - от неотесанных
солдат-эквилистов до несомненных интеллигентов. Эмбер, к примеру, в седьмой
главе предлагает своему другу образчик первых трех строк монолога Гамлета
(акт III, сцена I), переведенных на просторечие (с псведоученым
истолкованием первой фразы, связующим ее с замышляемым убийством Клавдия:
"быть или не быть убийству?"). Он дополняет его русской версией части
рассказа Королевы из акта IV, сцена VII (также не без встроенной схолии), и
превосходным русским переводом прозаического куска из акта III, сцена II,
начинающегося словами: "Would not this, Sir, and a forest of feathers...".
Проблемы перевода, плавного перехода от одного языка к другому,
семантической прозрачности податливых слоев ускользающего или
завуалированного смысла столь же характерны для Синистербада, сколь валютные
проблемы для других, более привычных тираний.
В этом обезумевшем зеркале террора и искусства псевдоцитата,
сооруженная из темных шекспирианизмов (третья глава), каким-то образом
порождает, несмотря на отсутствие у нее буквального смысла, размытый,
уменьшенный образ акробатического представления, так славно венчающего
бравурный финал следующей главы. Ямбические случайности, набранные наугад в
тексте "Моби Дика", являются в обличьи "знаменитой американской поэмы"
(двенадцатая глава). Если "астроном" и его "комета" из пустой официальной
речи (четвертая глава) поначалу воспринимаются вдовцом как "гастроном" и его
"котлета", это связано с прозвучавшим перед тем случайным упоминанием о
муже, потерявшем жену, затуманивающим и искажающим следующую фразу. Когда
Эмбер вспоминает в третьей главе четыре романа-бестселлера, сметливый
пассажир, обладатель сезонного билета, сразу же замечает, что три названия
из четырех грубо слагаются в туалетный призыв не пользоваться Сливом, Когда
поезд проходит По городам и деревням, тогда как четвертое глухо напоминает о
скверном романе Верфеля "Песня Бернадетты" - наполовину облатка причастия,
наполовину леденец. Подобным же образом, в начале шестой главы, где
упоминаются кой-какие иные популярные романы тех дней, легкий сдвиг в
спектре значений заменяет "Унесенных ветром" (утянутых из "Цинары" Доусона)
"Отброшенными розами" (краденными из того же стихотворения), а слияние двух
дешевых романов (Ремарка и Шолохова) порождает изящное "На Тихом Дону без
перемен".
Стефан Малларме оставил три или четыре бессмертных багателя и среди них
"L'Aprиs-Midi d'un Faune" (первый набросок датируется 1865-м годом). Круга
преследует одно место из этой чувственной эклоги, где фавн порицает нимфу,
вырвавшуюся из его объятий: "sans pitiй du sanglot dont j'йtais encore ivre"
("отвергнув спазм, которым я был пьян"). Осколки этой строки, словно эхо,
перекликаются по книге, неожиданно возникая, например, в горестном вопле
"malarma ne donje" д-ра Азуреуса (четвертая глава) и в "donje te zankoriv"
извиняющегося Круга, когда он в той же главе прерывает поцелуй
университетского студента и его маленькой Кармен (предвещающей Мариэтту).
Смерть это тоже безжалостное разъятие; тяжкая чувственность вдовца ищет
разрешения в Мариэтте, но едва успевает он алчно стиснуть ляжки случайной
нимфы, которой он готов насладиться, как оглушительный стук в дверь
прерывает пульсирующий ритм навсегда.
Могут спросить, достойно ли автора изобретать и рассовывать по книге
эти тонкие вешки, самая природа которых требует, чтобы они не были слишком
видны. Кто удосужится заметить, что потасканный старый погромщик Панкрат
Цикутин (тринадцатая глава) - это сократова отрава, что "the child is bold"
в аллюзии на эмиграцию (восемнадцатая глава) - это стандартное предложение,
посредством которого проверяют уменье читать у будущих американских граждан;
что Линда все же не прикарманила фарфорового совенка (начало десятой главы);
что мальчишки во дворе (седьмая глава) написаны Солом Штейнбергом; что
"другой русалочий отче" - это Джеймс Джойс, автор "Winnipeg Lake" (ibid.); и
что последнее слово книги вовсе не является опечаткой (как предположил один
из чтецов)? Большинство вообще с удовольствием ничего не заметит;
доброжелатели приедут на мой пикничок с собственными символами, в
собственных домах на колесах и с собственными карманными радиоприемниками;
иронисты укажут на роковую тщету моих пояснений в этом предисловии и
посоветуют впредь использовать сноски (определенного сорта умам сноски
кажутся страшно смешными). В конечный зачет, однако, идет только личное
удовлетворение автора. Я редко перечитываю мои книги, да и то лишь с
утилитарными целями проверки перевода или нового издания; но когда я вновь
прохожу через них, наибольшую радость мне доставляет попутное щебетание той
или этой скрытой темы.
Поэтому во втором абзаце пятой главы появляется первый намек на
кого-то, кто "в курсе всех этих дел", - на таинственного самозванца,
использующего сон Круга для передачи собственного причудливого тайнописного
сообщения. Этот самозванец не венский шарлатан (на все мои книги следовало
бы поставить штампик: "Фрейдистам вход запрещен"), но антропоморфное
божество, изображаемое мною. В последней главе книги это божество испытывает
укол состраданья к своему творению и спешит вмешаться. Круг во внезапной
лунной вспышке помешательства осознает, что он в надежных руках: ничто
земное не имеет реального смысла, бояться нечего, и смерть - это всего лишь
вопрос стиля, простой литературный прием, разрешение музыкальной темы. И
пока светлая душа Ольги, уже обретшая свой символ в одной из прежних глав (в
девятой), бьется в мокром мраке о яркое окно моей комнаты, утешенный Круг
возвращается в лоно его создателя.

Владимир Набоков
9 сентября 1963 года
Монтре
































Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 [ 41 ]
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.