подчинился безотчетному: определив безопасную дистанцию, пошел вслед,
прикинувшись беспечной долькой пестрого паркового потока.
карьеру после окончания политехнического института, считали его "лириком" и
"чудиком". За то, что всерьез увлекался живописью. За то, что не принимал
близко к сердцу науку. За то, что при этом "лепил", по его собственному
выражению, небольшие изобретения, не принимая руководство в "соавторы". За
то, что делал, так же "лепя", диссертацию - особенно не напрягаясь, "между
прочим", с внешний холодностью - в укор показной озабоченности коллег. А
также - с демонстративной самостоятельностью, без использования чужих
текстов, без участия с сабантуях в ресторане и на природе, которые были
неотъемлемой частью жизни института и так же служили показателем покорности
перед "Ее Величеством научной Иерархией". Пришло время, и карающий меч "Ее
Величества", описав формальную траекторию, подрубил инородный нарост на
холеном теле официальной науки: "лирическую" диссертацию и все, что было с
ней связано в данном заведении. А именно - самого "лирика-чудика",
несостоявшегося кандидата наук, подведя обидному "сокращению", навсегда
лишив его "научного" фундамента в данной провинции и желания когда-нибудь
впредь доказывать свою состоятельность и оригинальность фальшивыми
"защитами" и "степенями"...
связанный с его предыдущей деятельностью в НИИ, настолько же далекий от
науки, стал давать неплохие средства для существования и достаточно времени
для любимого увлечения - живописи...
считая увлечение сына родовой аномалией. Причем в этом мнении предок был
настолько категоричен, как будто эта "аномалия" являлось невыигрышным
показателем его состоятельности, как родителя, притом, что Николай все-таки
добывал хлеб насущный инженерской практикой, а не продажей картин. Николай
никогда не мог даже частично согласиться с отцовским отрицанием его любимого
хобби, проявившегося, кстати, довольно поздно, в юношестве. Рассуждения отца
в этом вопросе были лишены последовательности и ясности, что для него было
не характерно: сплошные эмоции и недоговорки. Возможно, раздражение отца
было следствием хронически не удававшихся брачных опытов сына: не было ни
постоянных невесток, ни внуков... (Дочь, выйдя замуж за иностранца, уехала
за границу, нарожала иноязычных детей - недоступных для деда территориально
и духовно.) Николай определил для себя это брюзжание, эту "дамскую логику"
наличием у отца некоторого женского начала, приобретенного после ранней
смерти жены, матери Николая, когда приходилось жить родителем в двух
ипостасях. Но, внутренне отмахиваясь, из сыновнего уважения он все же
приводил практическую - как ему казалось, в угоду инженерному стержню отца -
мотивацию: его как автора признают (известность, связи), а картины - иногда
даже покупают...
с большой долей горькой иронии...
изобразительном искусстве. Нет, сказали ему нейтральные столичные эксперты,
это всего лишь вариация на известную тему, попытка разработать собственный
метод. После этого "нет", памятуя о том, что количество непременно переходит
в качество, он зашел в поисках метода настолько глубоко, что его картины
стали характеризовать как абсурдные. При этом, с легкой руки одного якобы
перспективного местного "марателя", в телеинтервью на городском телевидении
допустившим критический выпад в адрес Николая, пошла гулять сентенция: "Один
провинциальный художник, наш с вами земляк... извините, забыл фамилию... Так
вот, он, конечно, большой оригинал, но абсурд как художественное направление
открыт задолго до... Извините, забыл в каком веке". Заключительный вердикт
худсовета центральной картинной галереи (председатель - спившийся, но
непререкаемый, ревнивый мэтр периферийного масштаба), где намечалась
эксклюзивная выставка Николая с экспозицией картин десятилетнего периода
работы, вместе с главным - "Отказать!" - бил уничтожительным (в формулировке
мэтра): "Для того, чтобы создавать что-либо новое из обломков некогда
существовавшего, необходимо знать происхождение материала, его
физико-химическую структуру, геометрию обломков. Без знаний перечисленного,
сиречь без уважения к классическим канонам, получается - груда, куча..."
биографии, как предполагал Николай, оценивая прошлое, с романтикой было
покончено навсегда.
тихой улице приморского района, в двадцати шагах от виноградной усадебки, в
которой вчера вечером поселился Николай. Грубое совпадение случайностей
замыкало, взявший начальную точку на пляже, некий магический круг, который
своей правильностью и отчетливостью беспощадно и насмешливо низводил силу
воли и желание преследовать смуглянку к послушной функции судьбы. Но, с
решительной верой в собственную лидирующую роль, уязвленное мужское
самолюбие успешно присудило "шпионскому" действию степень поступка.
Наблюдать ее ранний выход из соседней калитки, когда она будет необычайно
привлекательна в своей утренней свежести, характерной, впрочем, для всех
женщин, - в цветастом льняном халате, с большим пухлым пакетом пляжных
принадлежностей: коврик из тонкой губки, махровое полотенце, книга...
должна взлететь от узких рельефных бедер с волнующей подвижностью под
покорной материей и совершить гармоническую посадку на голове, примяв русый
сноп славянских локонов, похожих на ржаные волны, с сорняками непокорных
африканских кудряшек. Но ничего подобного не происходит: голова,
коронованная золотистым обручем, фиксирующим пышный сноп, чуть опущена,
взгляд перед собой, почти под ноги,- видимо, комплекс, развитый с детства,
когда темнокожей девочке наверняка доставалось назойливого внимания от
сверстников... Сейчас в ее образе была ироничная, ужесточенная неуловимой
сумрачностью, неприступность, как бы мстящая окружающему за детские обиды.
Тем не менее, Николай быстро заметил: за показной насмешливостью
прочитывалась непрочность - почти вызывающему взгляду, изредка ответно
скользящему по чужим лицам, непременно предшествовала печальная, правда,
лишь на мгновение, вынесенная из глубин, тень испуга. Николай читал дальше:
ответом на явное внимание может быть презрительное молчание или даже гневная
реплика - воплощение обид, неверия в искренность. Причем, в подобной реакции
- что-то бесполое: Мулатка избегала разговаривать даже с женщинами.
Николаю: оригинальность - не чудо, а лишь угловатая обычность, тривиальность
с броскими пропорциями. Как и все люди, она не вся принадлежала этому миру.
Видимой, доступной свету, была только часть ее. Причем самая эффектная,
красивая часть. Но Николай, охваченный каким-то труднопреодолимым
"чемпионским" азартом, смело шел на рекордную планку, - он хотел обладать
всеми ста процентами.
каникулярном периоде жизни пляжных бабочек, порхавших вокруг, то и дело
награждавших Николая игривыми взглядами, могла только спугнуть Мулатку.
Поэтому он, руководствуясь незнакомым доселе резервом чутья, выбрал
единственно верную в таких случаях тактику, - тактику привыкания. При этом
искал какие-нибудь высокие - исторические, социальные аналогии той позиции,
которую занял относительно Мулатки. Философские элементы путались с
художественными образами. Добрый егерь, приручающий оставшуюся без кормилицы
"трепетную лань"... Математик-астроном, вычисляющий, а затем рисующий
траекторию новой планеты, знанием ее закономерностей приобретающий
своеобразную власть над ней... Скульптор, умными руками воплощающий
собственные и чужие фантазии... Серенадный рыцарь...
Если замечал, что Мулатка собралась искупаться, он опережал ее на несколько
шагов и входил в воду первый, чуть сбоку, - она видела его профиль. Или,
оставаясь на месте, дожидался момента, когда, насытившись влагой, смуглая
фигура покидала воду, и шел ей навстречу - они разминались, скользя друг по
другу ровными взглядами. Через два дня он стал для нее признаком
спокойствия. Он это понял, наблюдая сверху из сонного утреннего бара -
стеклянного скворечника над пляжным волнорезом: прежде чем улечься над
книгой в привычной позе, она, как черный страус, повела головой вокруг -
искала его... Это было предвестием победы. Он подошел и сел, как обычно, на
скамью своего "гриба", шумно откупоривая бутылку с газировкой. Мулатка на
секунду подняла глаза, уже готовые ответить на приветственную улыбку или
даже слово... Но это был пока только взгляд человека человеку, а не женщины
- мужчине.
мужчины, - желавшие "подпустить клея" к Мулатке, быстро натыкались на
демонстративно тяжелый взгляд Николая и неизменно, без дополнительных
объяснений, мирно ретировались.
прокатного пункта под матерчатым тентом, зевая и почесываясь, и лениво
передвигал гирьки весов, если кто-то из купальщиков подходил к нему, чтобы
определить свои драгоценные или "проклятые" килограммы. Николай, согласно
своему нынешнему состоянию "генератора образов", как он сам себя определил в
день встречи с Мулаткой, не сдерживал художественных прогнозов: весовщик был
похож на "римского расстригу", разжалованного католического священника.
Результат разжалования - только, судя по мимике субъекта и репликам в адрес
одиноких женщин, подходивших к нему взвешиваться, его небожеская суть.
Черепной коробки изменения статуса не коснулись: макушка головы, привыкшая к
лысине, так и осталась лысиной, которую окаймляла безобразная шевелюра. Вся
голова издали напоминала паралоновую подушку для втыкания иголок,
отороченную для красоты обрезками жесткого меха экзотического животного.
Афанасьев Роман
Белоусов Валерий
Свержин Владимир
Панов Вадим
Распопов Дмитрий
Березин Федор