Чтение 41–й страницы книги ~Медная пуговица~

створки окна и на пятом этаже, и Эдингер - я не сомневался, что это он, -
движимый, вероятно, еще и профессиональным любопытством, высунулся из
окна...
Дудочка сделала свое дело: змея высунула голову из корзины! Должно
быть, еще внимательнее, чем я, следил за всем происходящим Кларенс Смит...
Он вдруг появился из темноты; можно сказать, вступил на подмостки.
Я не мастер описывать эффектные сцены, но все происходило, как в
американских фильмах, - вероятно, Смит насмотрелся в своей жизни немало
голливудских боевиков. И хотя для описания всего того, что произошло дальше,
потребовалось бы не более минуты, на самом деле все произошло еще быстрее.
Песенка приблизилась ко мне - ее исполнитель почти демонстративно
продефилировал по мостовой перед домом, чем еще сильнее возбудил любопытство
своих немногочисленных слушателей. Он даже как будто поклонился Эдингеру,
снова поднес к губам гармонику и заиграл быстрый, веселый и, я бы сказал,
даже насмешливый мотив.
Вероятно, Эдингер рассердился, что кто-то посмел нарушить его покой. Он
перегнулся через подоконник и что-то крикнул, всматриваясь в темноту.
В этот момент Смит прислонился спиной к стволу дерева, вскинул руку, и
я услышал сдавленный крик.
Но выстрела я не услышал.
Господин Гонзалес пользовался бесшумным пистолетом! Вот когда мне стали
понятны некоторые таинственные обстоятельства моей прогулки с госпожой
Янковской по набережной Даугавы.
Вслед за выкриком Эдингера раздался женский вопль.
Артисту следовало убегать со сцены. Он это и сделал.
Я тоже поспешил покинуть сквер и скрыться в ближайшем переулке.
Дома Железнов ожидал моего возвращения.
- Ну что? - спросил он.
- Порядок, - сказал я.
Утром Железнов принес номер "Тевии" - газеты, выходившей в Риге в годы
немецкой оккупации.
В газете было напечатано короткое сообщение о том, что начальник
гестапо обергруппенфюрер Эдингер мужественно погиб при исполнении служебных
обязанностей.
К вечеру вся Рига говорила, что Эдингер лично руководил захватом
подпольного антифашистского центра и был убит некой Лилли Лебен, оказавшейся
немецкой коммунисткой, специально засланной в Ригу для совершения
террористических актов и под видом артистки варьете вкравшейся в доверие к
обергруппенфюреру.
Торжественные похороны состоялись два дня спустя.
Впервые в жизни госпожа Эдингер плакала, не испросив на то разрешения
своего мужа. Гиммлер прислал ей сочувственную телеграмму, а военный оркестр
сыграл над могилой обергруппенфюрера "Стражу на Рейне".
При первой же встрече Янковская спросила меня:
- Вы довольны?
- Я рад, конечно, что избавился от опасности, - ответил я. - Но еще
неизвестно, что ждет меня впереди.
- Все будет хорошо, - успокоила меня Янковская. - Скоро приедет
Польман...
- А каков этот? - спросил я.
- Это наш человек, - сказала Янковская. - У него трезвый ум, и,
главное, он умеет ценить друзей и оказывать им услуги.

Глава XV. В ТЕНИ КАКТУСОВ

Господин Вильгельм фон Польман не замедлил прибыть на освободившееся
место: если профессор Гренер не имел возможности убрать Эдингера, то его
влияния было достаточно, чтобы добиться назначения Польмана.
В квартире Гренера я познакомился с новым начальником гестапо через
день или два после его прибытия.
Он не походил на своего предшественника ни внешне, ни внутренне. С виду
он напоминал преуспевающего аптекаря или дантиста. Черные, коротко
подстриженные, слегка вьющиеся волосы, большие, темные, немного навыкате
глаза, крупный мясистый нос и пухлые, влажные губы. Он был спокоен, сдержан,
невозмутим, вежливо посматривал на всех сквозь роговые очки, любезно всех
выслушивал.
Но не прошло и нескольких недель, как в своей деятельности Польман
намного превзошел неуравновешенного Эдингера!
Эдингер, как рассказывали о нем его сотрудники, легко мог взбеситься
при допросе какого-нибудь чрезмерно упрямого и неразговорчивого заключенного
и собственноручно наброситься на него с кулаками или, цитируя Гитлера,
прийти в раж, закатить глаза и буквально забыть все на свете. Напротив,
Польман никогда не выходил из себя и никогда не снисходил до того, чтобы
лично прикоснуться к лицу арестованного, но зато он классифицировал все виды
пыток, которые применялись эсэсовцами, и особой инструкцией точно определил
их последовательность. Польман запретил избивать подследственных кому попало
и как попало, но зато увеличил штат специальных инструкторов и ввел в
практику применение специальных инструментов для развязывания языков.
Словом, если Эдингер был, так сказать, воплощенная непосредственность,
Польман был само хладнокровие и система. Кстати, следует сказать, что
Польман вполне прилично играл на кларнете. Именно с музыки и началось наше
знакомство при встрече у Гренера. Польман решил очаровать всех его гостей и
исполнил на кларнете несколько старинных тирольских танцев. И пожалуй,
именно в связи с приездом Польмана я был наконец удостоен приглашения на
дачу к профессору Гренеру.
- Дорогой Август, - проквакал он мне после ужина, - я буду искренне
рад, если вы не откажетесь провести у меня за городом ближайшее воскресенье.
К себе на дачу Гренер приглашал только близких друзей, и это
приглашение я объяснил не столько его дружелюбием, сколько вниманием,
проявленным ко мне генералом Тейлором. Однако я не угадал: он пригласил меня
потому, что приготовил, как он воображал, ошеломляющий сюрприз...
А сюрприз от господина Польмана я получил еще раньше.
На четвертый или на пятый день после появления Польмана в Риге Марта
вручила мне простой серый конверт, в котором оказалась обычная повестка,
вызывающая господина Августа Берзиня в канцелярию гестапо к 13 часам 15
августа 1942 года. Конечно, вызов мог быть сделан и каким-нибудь мелким
чиновником, не осведомленным о том, кем является господин Август Берзинь на
самом деле, но, как затем оказалось, вызов был сделан вполне осведомленным
лицом.
Я явился к тринадцати часам. В комендатуре потребовали документ, хотя
отлично знали меня по предыдущим визитам к Эдингеру. Господин Польман
наводил порядок и в самом гестапо. Меня направили на второй этаж, там
заставили подождать, переправили на четвертый, на четвертом снова заставили
дожидаться, отправили на третий, на третьем отвели к кабинету Польмана и еще
заставили подождать.
Мне это не слишком понравилось, но поднимать бунт не было смысла - это
было что-то вроде психической подготовки: мол, знай сверчок свой шесток.
Наконец Польман пригласил меня к себе.
Он был все так же спокоен и невозмутим, как и при встрече у Гренера. Он
слегка улыбнулся и пытливо посмотрел на меня сквозь очки.
- Если бы мы встретились до войны, я бы не заставил вас дожидаться, -
произнес он. - Если бы вы были только британским офицером, я бы немедленно
направил вас в лагерь. Но поскольку вы являетесь нашим сотрудником, я
пригласил вас к себе и принял в порядке очереди.
Он смотрел на меня, я сохранял полное спокойствие.
- Можете сесть, - сказал Польман в тоне приказания.
Я сел.
- Я вас вызвал затем, чтобы сказать, что мы вами недовольны, -
продолжал Польман. - Я ознакомился с докладами обергруппенфюрера Эдингера
еще в Берлине. Вы должны были передать нам свою агентурную сеть еще... - он
извлек из-под руки какую-то крохотную шпаргалку, - еще в прошлом году. Потом
вам дважды предоставляли отсрочку. Вы слишком затянули это дело. Я даю вам
еще месяц, капитан Блейк. Если через месяц вы не передадите нам агентурной
сети, я отправлю вас в лагерь как британского шпиона, причем на вашем
документе будет сделана пометка: "Возвращение нежелательно". - Его улыбка
сделалась еще любезнее. - Я советую оправдать наше доверие и хочу
предупредить, что при мне в полиции не может быть такого беспорядка, как при
обергруппенфюрере Эдингере. Если я говорю месяц, это и значит месяц; если я
говорю, что вы попадете в лагерь, вы в него попадете.
Это было сюрпризом и в том смысле, что обещало мне скорое возвращение
домой: в лагерь я попадать не собирался и, значит, за месяц необходимо было
выполнить свое задание. Быть моим проводником на дачу к Гренеру взялась
Янковская.
- Виктора мы не возьмем, - категорически сказала она. - Он не
пользуется моим доверием.
Она появилась в воскресенье раньше обычного, оживленная, нарядная, в
светлом летнем костюме какого-то блекло-фисташкового оттенка, в широкополой
соломенной шляпе, украшенной фиалками. Она потребовала, чтобы и я надел
светлый костюм.
- Я хочу, чтобы сегодня все было очень празднично, - сказала она. -
Может быть, это последний веселый день в моей жизни. - Предчувствие не
обманывало ее: немного веселых дней оставалось у нее впереди.
Мы выехали на шоссе. Свежий ветер бил нам прямо в лицо. Мелькали
пригородные домики.
- Куда мы едем? - спросил я.
- В Лиелупе! - крикнула она. - Мы будем там через полчаса. Мы скоро