всех этих "туда-сюда-сжимай" у офицера гипертрофировалась железа,
вырабатывающая семенную жидкость, она распухала у него этакой цистерной,
отчего у него даже изменялась походка: вы только посмотрите, как ходят у
нас офицеры, это сразу заметно, потому что жидкости много семенной - и
оттого, конечно, если уж он находил себе бабу, то, естественно в этом
положении, он слезал с нее только по большой нужде (или по малой) или в
случае ядерного нападения.
уточнять?), как разнесло там в шелуху склад боепитания, как вырос при
этом умопомрачительный белый гриб над городом, вот тогда и побежали все,
причем у всех оказались надеты только рубашки, а под ними - ничего,
кроме отдельных сморщенных деталей, а некоторые успели в таком виде до
Мурманска доскакать, все свое потомство многоплодное прихватив, и все
они оказались замполитами. (Эскадрон блядей летучий!)
дела, только в окошко глянули тогда на расползающееся по небу безобразие
и зашептали страстно своими косоглазым певуньям: "Пока до нас долетит,
десять разу успеем кончить!"
сливки презервативов, - которые по весне при вытаивании усеивали откосы
и собирались с гримасой омерзения палками в ведра и относились,
сморщившись, в мусорные бачки.
до этого десять лет в голову вдолдонивали, что он на службе Родину будет
защищать, грузил все это дерьмо, переворачивал сочащееся и чмокал,
утрамбовывая.
промежности где-нибудь на галере, а офицеры - в поселке. Они поначалу
взбунтовались было ("мы же в погонах!"), а их быстренько переодели в
гражданочку и успокоили дисциплинарно всячески, и напрягаешься, бывало,
встаешь на цыпочки, чтоб эту драгоценную бадью с дерьмом через борт
машины перевалить, а с нее льется, льется и на плечи тебе, и в открытый
от усилия рот.
австралийский антиген, даже отрыжкой никто не страдал.
что-нибудь в руки, и потом не вырвешь. Таких пошли куда-нибудь, и потом
концов не найдешь. Таких выпусти в поле, и они тебе все поле проскачут -
накосят-выкосят-выгребут-вывезут - или картошку соберут у себя и в
соседнем государстве.
старшего на картошке в Белоруссии, а то от него, чухонца недорытого,
месяц ни слуху ни духу".
планетарий, - напичканное в три яруса койками. А за столом там сидит
недоразвитый замполит картофельного батальона и из лапши - знаете, была
такая лапша в виде букв - пытается выложить слово "солитер". Лейтенант
входит, говорит, кто он и все такое, а замполит поднимает на него свои
синие-синие очи, во взоре которых ничего нет, кроме мутной муки
творчества, и спрашивает
не прятался, просто здесь на койке лежал трупом. И его с койки
сдергивают, и он, обалдевший от столь обильных переживаний - лейтенанта
на замену прислали! - сначала ничегошеньки не может понять, а потом до
него доходит, и он бросается к лейтенанту, как Бойль к Мариотту, как Гей
к Люссаку и как Левей к Гуку, и трясет его за грудки, и сжимает
страстно, и кричит; "Повтори, что ты точно меня меняешь", - а потом он
сходит с ума, бегает кругами по кубрику, орет и пинает кровати, а на
вопрос: "Где все люди?!" - отвечает, радостно поперхнувшись: "Хрен их
знает, коров где-то (эх!) е-е-ебут!"
едет по безлюдной степи, воспетой когда-то Чеховым, в сопровождении
мичмана, не воспетого пока никем, который говорит только о бабах,
советует лейтенанту, как их выбирать, и сочится слюнями, приговаривая:
"Порево-жорево-здорево" - и потирает свои маленькие потные ручки.
приклеен между чудбвищными титьками у пожилой доярки - она так с ним
везде и ходит, его никак не оторвать; а доярка при отбирании поднимает
такой ужасный вой, так по-бабьи и зашлась, воет, как по покойному, а
потом она спускает на лейтенанта всех своих корок "Фас! Возьмите его,
ирода окаянного!". И коровы долго гоняют его по навозу, все пытаются
забодать вместе с мичманом, слюнявым головотяпом, и машиной.
там ему обещают помочь, дают молодца гаишника, и в первом же кювете они
находят перевернутый самосвал с пьяным водителем из батальона, и
лейтенант мнется, не знает, что ему предпринять, а матрос кричит ему:
"Лейтенант! Да я тебя видел на..." - и дальше он просто не успевает
сказать, потому что гаишник хлопает его по лбу полосатой палкой и уже у
рухнувшего тела проверяет документы, находит водительское удостоверение
и с остервенением его рвет.
тарантаек, сгоревших вместе с картошкой синим пламенем, и привозит их
назад, за что его обнимает и пожимает ему все его руки начпо тыла
Северного флота, контр-адмирал, приговаривая при этом: "Удружил,
лейтенант, все, значит, живы у тебя? Спасибо, удружил!" А когда
лейтенант заикается насчет того, чтобы те сгоревшие самосвалы списать,
адмирал ему обещает, что немедленно вызовет мичмана, в чьем заведовании
они до Белоруссии находились, и тот этим сейчас же займется.
списания инвентарного имущества, павшего в борьбе за урожай-70, как с
мичманом тут же случается истерика - натуральная беда, - и он, словно
только что сбрендид ругается при адмирале матом, кричит, тыча скрюченным
пальцем в лейтенанта: "К-хуй ему, к- хуй!" И его уводят под руки,
плачущего, а он все пытается обернуться и еще в него ткнуть.
тобой не получается.
кому можно вручить сорок литров чистейшего корабельного спирта и списать
те два самосвала.
барахла, до того он во вкус дела вошел, что мог запросто подводную лодку
списать со всем, что у нее внутри напичкано - с людьми и механизмами, -
отвезти все это в сторону и утопить в болоте к едрене Фене, или мог за
два старых дизеля поставить на Северный флот десять вагонов леса, или
чего-нибудь там еще добыть, оторвать, выкрасть, выпросить.
окружности - занесло в Москву, он вместе с корешом - за одной партой
сидели - попал в Большой театр, и до начала представления, обшарив театр
совершенно в поисках свежего пива, они забрели в правительственную ложу,
где, закинув ногу на ногу, стекленеющим взором следили за началом
оркестровки и наполнением партера, а когда партер заполнился до
необходимой величины, его кореш - вместе за партой - вдруг встал и
громко сказал:
Союза господин Замирюха! Поприветствуем его, товарищи, поприветствуем, -
и зааплодировал.
отправили в Мурманск с подробным описанием событий.
командующему флотилией:
давным-давно повесили лишний винт - ну, то есть на этом экипаже и с
кораблем, и без него всегда лишний винт числился, - так вот,
прикомандировали этого орла, и он списал им все винты вообще - два
настоящих и один тот, что повесили, - то есть лодка была, а винтов у нее
уже не было.
первого ранга Титьков по кличке Чума, который был таким интеллигентом -
просто жуть: матом не ругался и был вообще весь никакой, который даже
экипаж самостоятельно не мог по домам распустить - все звонил комдиву и
спрашивал разрешения, а если кого из офицеров хотел обозвать, то говорил
в сердцах: "Негодяй! У меня нет слов, негодяй!", - так вот, этот
командир, на которого обожали вешать всех собак, после списания всех
винтов впал в натуральное счастье, носился по пирсу как оглашенный,
ненормальный философ, как какой-нибудь Гракх Бабеф, и, наверное, первый
раз в жизни ругался по-нехорошему и, показывая рукой на свое причинное
место, предлагал кому-то, неизвестно кому, где-то там наверху, - его
попробовать.
Эриксон Стивен
Посняков Андрей
Шидловский Дмитрий
Пехов Алексей
Глуховский Дмитрий
Шилова Юлия