сена высилось на опушке.
рачительные хозяева. Тяжелая, почерневшая от времени дверь была чуть
приоткрыта, а из щели несло сыростью. Мы распахнули ее, и к запаху сырости
присоединился запах винного погребка. Древние ступеньки, покрытые сизой
плесенью, приглашали спуститься. "Сойдем?" - спросил взгляд Мартина.
"Сойдем", - кивнули мы, и все трое, заинтригованные новой загадкой,
подошли к другой двери, уже под землей. Она тоже была приоткрыта. Мартин
чиркнул было спичкой, но Зернов остановил его:
низкими темными сводами. Пять-шесть свечей, расставленных где попало,
слабо освещали часть каменной кладки, сырой земляной пол и вдоль стен,
одна на одну в три яруса, огромные смоляные бочки. В тусклом, неверном
свете чуть поблескивали медные краны, а над ними на крепких днищах бочек
белой масляной краской кто-то вывел порядковые номера. Видимо, зал был
чем-то вроде дегустаторской, если в бочках действительно "отдыхало" вино.
Разные номера, разные индексы, разные вина. А между бочками темнел проход,
широкий и длинный.
разрешен. Ну, кто пробовать будет?
больше интересует, что над нами.
ясно. Хоть и бутафорское солнце, но светить - светит! И коровы, вероятно,
пасутся.
28. ШАЛОСТИ СПЕКТРА
не дневной.
духовках можно было зажарить целого быка, не заботясь о разделке туши.
Длинные языки пламени лизали металлические решетки заслонок, а за ними
ухали и трещали, сверкая фейерверком искр, могучие бревна, срубленные в
лесу каким-нибудь легендарным Полем Беньяном. Это пышное празднество огня
освещало поистине лукуллово великолепие: на длинных столах у печей в
беспорядке были навалены туши баранов, индейки, цыплята, рябчики,
куропатки. Разноцветными грудами высились багряные, плотные помидоры,
пупырчатые огурцы, бело-зеленые головки цветной капусты, золотистые ядра
лука, заостренные столбики розовой моркови - чего только не было в этой
овощной лавке! Да разве только овощной? Белые конусы сахарных голов,
слежавшиеся глыбы поваренной соли, зеленые бутыли с растительным маслом,
пузатые глиняные горшки со сметаной и молоком. А фрукты! Я нигде не видал
такого множества отборнейших фруктов: красно-желтые яблоки, полированные
дыни, похожие на мячи для игры в регби, полосатые арбузы - только-только
из Астрахани, клубника в корзинках, груши, светящиеся, как электрические
лампочки...
картину. В какую картину мы попали - Рубенса или Снайдерса, - я не знал,
но ощущение ирреальности, искусственности не покидало меня. Казалось, что
мы смотрим спектакль из жизни современников Гаргантюа и Пантагрюэля, когда
они, проголодавшись, съедали по барану в один присест, а не вертели
брезгливо бифштекс по-деревенски. Мы стояли у истоков пира, Пиршества с
большой буквы, об искусстве которого давно забыли в нашем суетливом веке
столовых самообслуживания.
связывал эту кухню гурманов с нашими днями. Но откуда она появилась там,
где еще недавно бродили коровы по нескошенной траве и текла обыкновенная,
а не молочная река, с илистыми, а не кисельными берегами? И почему Зернов
догадался о предстоящей смене декораций в этом спектакле?
туда, где мы уже были.
расползлась и не растворилась. Мы вошли в нее с пастбища и должны были
туда же выйти.
четырехмерного пространства? Говоришь, дверь погреба - не красная стена.
Неверно. Красная стена - та же дверь, и не надо приписывать ей никаких
мистических свойств. Там, где царствует физика, мистике места нет. А
физические свойства четырехмерного мира предполагают и не такие парадоксы.
Можно дважды, трижды выходить через одну и ту же дверь, каждый раз попадая
в другое место. Я уверен, что территория завода по крайней мере в десять
раз больше, чем кажется. А голубой купол - только видимая нам его часть,
как для людей двухмерного мира видимой частью куба была бы одна его
плоскость.
столов. Потом взял со стола большую желтую, чуть светящуюся грушу и
откусил, причмокнув от удовольствия. Мы с завистью посмотрели на него, но
последовать ему не решились.
и вдруг кухня и винный погреб!
не ясно?
кафе-самообслуживания под вывеской "Вари сам!".
готовой продукции.
приемо-сдаточный акт.
сейчас он улыбался, но глаза неулыбчиво поблескивали.
гастрономическое изобилие зала.
жаром печей, виднелась тоже вполне земная деревянная дверца. Мартин нырнул
в нее первым. Я пропустил вперед Зернова и замкнул колонну. Дверь
скрипнула позади, и все стихло. Я невольно оглянулся и увидел знакомую
красную "стену". Деревянной дверцы не было и в помине.
Представление продолжается. Новое действие - новый цех.
Мне сразу вспомнился когда-то виденный итальянский фильм Антониони
"Красная пустыня". Он был сделан в цвете, и цвет в нем являл часть
режиссерского замысла. Сочные и яркие краски, чистые пастельные тона
создавали по желанию режиссера любую иллюзию. Цвет господствовал над
зрителем, подавлял и поражал его, заставлял смеяться и плакать, изумляться
и радоваться. Именно это смешанное чувство удивления и радости, ни с чем
не сравнимое чувство открытия нового мира, испытал я, оглядевшись вокруг.
воспринимает полярное сияние единым радужным колесом, прежде чем различить
в нем отдельные цвета, так и я увидал мелькающий перед глазами спектр.
Что-то похожее на холсты художников, которые принято хулить только за то,
что они ничего не изображают, кроме игры красок и форм. Или, точнее, на
то, что порой хочется в них найти. Присмотришься - и вдруг найдешь
какие-то заинтересовавшие тебя сочетания, и если есть воображение, можно
увидеть в них и свое, только тобой открытое. То вырвется из лазури моря и
неба алопарусный фрегат гриновского Артура Грэя, то синяя птица призывно
махнет крылом, то остров Буян блеснет пряничными куполами своих
золотоглавых церквей. Воображение подскажет, а универсальный индикатор -
глаз уточнит нужную локальность цвета в бессмыслице линий и пятен.
Мелькающий спектр распался на множество цветных линий: спиралей и
кохлеоид, синусоид и серпантин, словно прочерченных светом фар в черном
воздухе ночного города. Все было ярко, разномасштабно и - да простят меня
физики за это сравнение - разнопространственно. Все эти цветные линии
выходили откуда-то из глубины зала, фактически возникая в тающей дымке,
метались перед нами в яростном танце, вращались и расплывались в блеклые
пятна, застывали в стремительном движении, как бы воплощая собой смутный
образ текучего времени.
Афанасьев Роман
Андреев Николай
Глуховский Дмитрий
Беляев Александр
Суворов Виктор
Апраксина Татьяна