Чтение 41–й страницы книги ~Мечта империи~

не появится. Римлянин после долгого отсутствия всегда предупреждает жену о своем
возвращении, демонстрируя полное доверие - мол, не желаю подловить и уличить,
нагрянув внезапно. Она же непременно должна приготовить к его возвращению
горячую ванну. Якобы за этим и звонил, и предупреждал. Марция, не будучи женой
законной, всегда болезненно относилась к таким мелочам. И Элий старался соблюсти
ритуал.

Марция предложила Веру остаться переночевать, но тот отказался и обещал
заглянуть к вечеру следующего дня. Если сенатор приедет, то пусть свяжется с
гостиницей "Император" - Веру сразу передадут сообщение.

И Вер ушел., Если бы он принял предложение Марции, возможно, вся история
Рима была бы другой... Не говоря о судьбе Элия. Но будто кто-то толкнул его в
спину и заставил уйти, почти против воли. Его гений? Гений Марции? Или чей-то
другой покровитель? Кто же в тот вечер руководил им? Или желание, которое он
заклеймил для Элия, решило все?

Поздно вечером, уже в темноте, Юний Вер очутился у дверей дома на
Эсквилинском холме. Дом находился в стороне от Тибуртинской дороги. Зато рядом
были сады Мецената, и весной пение соловьев разносилось по всей округе. Дом
Сервилии Кар был выстроен недавно, в модном ныне стиле "классицизма", колонны из
зеленоватого мрамора украшали фасад, а в нишах галереи скрывались бронзовые
статуи - черные призраки на фоне светлого мрамора.

Едва Вер нажал кнопку звонка, как дверь привратницкой отворилась, и
широкоплечий темнокожий гигант в ярко-красных шароварах и расшитом золотом поясе
возник на пороге. Он скрестил руки на груди и взглянул на Вера сверху вниз.
Несмотря на высокий рост, гладиатор был на полголовы ниже этого Цербера Сервилии
Кар.

- Доложи хозяйке о том, что пришел Юний Вер, - приказал он.

- Тебя не приглашали, - пророкотал гигант, по-прежнему держа руки
скрещенными на груди.

Вер поднял голову; Почти во всех окнах горел свет.

- Домна Сервилия будет рада меня видеть.

- Тебя не приглашали, - повторил гигант. Молниеносный выпад угодил гиганту
в нос.

Кровь, столь же яркая, как шелк шаровар, хлынула на грудь.

- Меня пригласили, но ты об этом забыл,- Вер наградил незадачливого
охранника ударом в пах, а когда тот согнулся, перепрыгнул через него.

Триклиний Сервилии Кар был роскошен. Сигмы* из литого серебра, затканные
золотом подушки, столы с инкрустацией, на мозаичном полу в черно-белом узоре
сплелись фантастические морские чудовища. Аполлон с лицом и руками из слоновой
кости, в золотой одежде застыл за ложем хозяйки. Обычно статуи из золота и
слоновой кости украшают храмы. Но триклиний Сервилии Кар многочисленные
поклонники именовали Храмом искусства, и никого не удивляло присутствие
хрисоэлефантинной статуи.

*Сигма - ложе в виде греческой буквы "сигма".

В этот вечер в доме Сервилии, как всегда, собралась самая изысканная
публика Рима. Обед уже перевалил за половину, подавали сладости, легкое вино и
черный крепкий кофе с лимоном. Приглашенный музыкант услаждал слух публики игрой
на клавесине - этом модном инструменте, постепенно вытесняющем органы. Среди
гостей Вер знал лишь поэта Кумия, который развалился на ложе в двуцветной
черно-золотой тунике и в венке из белых роз, да еще лицо пожилого оратора было
знакомо - на пиру Гесида он сокрушался по поводу деградации риторики. Видимо,
посещение изысканных пиров, обедов и пирушек было ныне главным занятием оратора.

Сама хозяйка возлежала за столом в легкой вышитой тунике. из тончайшего
белого шелка. Служанка только что сменила ее венок - на лепестках роз еще
дрожали капли росы. Сервилия была необыкновенно красива - ее полные чувственные
губы, сложенные в заученную бездушные улыбку, казались нарисованными на
правильном, чуточку бледном лице. Это застывшее вежливое выражение придавало ей
сходство со статуей. Но вместе с тем под внешней, будто наклеенной улыбкой
угадывалась грустная усмешка. Вер смотрел на Сервилию и не мог оторвать взгляда.
Он любил статуи. Их величественную, почти божественную красоту.

- Наш великолепный гладиатор пожаловал на пир без приглашения, - улыбнулась
Сервилия. - Сожалею, но все места на ложах уже заняты.

- Ничего страшного, я пришел не пировать, а поговорить с тобой.

- Мы все беседуем с боголюбимой Сервилией и наслаждаемся тонкостью и
верностью ее суждений, - тут же вмешался в разговор Кумий.

В этот момент в триклиний вбежал привратник. Одной рукой он держался за
разбитый нос, другой - за пах и семенил, как артист, которому достались
неудобные котурны.

- Я не пускал его, но он ворвался, домна... - бормотал привратник, отирая
ладонью кровавую слюну. Домна Сервилия поморщилась.

- Раз он здесь, пусть останется. А ты сходи на кухню, и пусть тебе дадут
мешок со льдом, - она окинула пострадавшего внимательным взглядом. - Два мешка.

Потом она обернулась к высокой белокожей и светловолосой служанке, явно
прибывшей в столицу из Нижней Германии, и велела принести стул для Вера.

Кумий при этом забеспокоился:

- Опасаюсь, как бы этот варвар не помешал утонченной беседе, домна
Сервилия.

Вер тем временем уселся на принесенный стул и взял из рук служанки бокал
вина. Со своего места ему открывался прекрасный вид на восхитительную грудь
домны Сервилии. Хозяйка подняла голову, встретила взгляд Вера, но не выказала ни
толики смущения. Она лишь улыбнулась и положила в рот кусочек бисквита.

- О чем же мы говорили до прихода нашего знаменитого исполнителя желаний? -
спросила она, обращаясь к Кумию, но при этом по-прежнему глядя на Вера.

- О том, что гладиаторы не могут исполнять желания людей искусства. Пример
Марции Пизон тому подтверждение. Бедняжка, после смерти Элия ее положение
сделалось невыносимо.

- Разве он умер? - засомневался пожилой оратор. Сегодня ради Сервилии Кар
он накрасил глаза и щеки, а на макушку водрузил светлый парик.

- Разумеется! Просто власти это скрывают.

- Он в самом деле умер? - обратилась Сервилия! Кар к Веру. - Какая потеря!
- она старательно изобразила огорчение. Но вряд ли гибель Элия сильно ее
взволновала.

"Люди плохо изображают чувства",- отметил про себя Вер.

- Я уверен, что он жив, - проговорил он вслух и, наклонившись к самому уху
хозяйки и вдыхая запах дорогих галльских духов, шепнул: - Я могу спасти твою
дочь!.

- Что ты хочешь? - отвечала она так же шепотом.

- Чтобы ты все рассказала. Гении жаждут ее смерти. И я хочу знать - почему.

Сервилия мгновение помолчала. При этом она продолжала любезно улыбаться
гостям. Ну, может быть, лицо ее сделалось бледнее обычного.

- Не сейчас, - и она обернулась к Кумию. - Как ты думаешь, друг мой, может
поэт управлять Империей?

- О нет, боголюбимая домна. Империей должен управлять беспринципный и
безнравственный человек.

- Тебе было бы приятно подчиняться такому подонку? - поинтересовалась
знаменитая актриса Юлия Кумекая.

Звезда театра Помпея была вызывающе некрасива, но это не мешало поклонникам
сходить по ней с ума.

- У проходимцев лучше всего получается управление государством, - вздохнул
Кумий. - А утонченные души поэтов не созданы для интриг и подлостей верховной
власти.

- Некто Бенит сегодня встретил меня на рынке Траяна и нагло потребовал,
чтобы я пригласила его на обед, - сказала Сервилия Кар. - Судя по твоим
характеристикам, из него выйдет прекрасный правитель, Кумий. Думаю, в следующий
раз придется его позвать.

- Нет ничего приятнее для поэта, чем высмеивать императора, - заметил
накрашенный оратор. - Высмеивать ничтожного Бенита было бы несказанным
удовольствием. Так что пригласи на обед Бенита, домна Сервилия.

- Да, если бы императором стал Элий, - заметил Вер,- вы бы, господа
сочинители, умерли со скуки.

- О нет, - засмеялся Кумий. - Я бы вдоволь поиздевался над его
благородством. Благородный человек смешнее подлеца.

- Какой он благородный! - с неожиданной злобой прервал Кумия оратор. -
Благородные не идут в гладиаторы. Вы, молодые, имеете превратные понятия о
благородстве. Ныне все перемешалось - ив мире, и в искусстве, и в риторике, -
ухватился за свою любимую тему старик. - Даже в именах римлян ныне никому не
разобраться. Прозвища служат личными именами, а благородные прозвания носят
потомки рабов. В Риме наступил хаос.

- Этот хаос наступил тысячу лет назад, - напомнила Юлия Кумекая, - а ты все
сокрушаешься по этому поводу.

- Если мы не восстановим прежнюю культуру и прежний порядок, Рим
погибнет...

Оратор говорил сам для себя - его никто не слушал. Только Юлия наблюдала за
стариком с интересом: в театре она собиралась сыграть Цицерона и теперь
подыскивала неожиданные оттенки для будущей роли.

- Да, да, согласен, - продолжал тем временем Кумий. - Элий не благороден, а
сентиментален. Сделавшись Августом, он будет долго каяться в каждой неудаче, а
потом где-нибудь во время беспорядков в провинции задавят невинную кошечку или
собачку, и Элий бросится на меч, не в силах этого пережить. Юлия Кумекая
покачала головой.

- Ты нарисовал образ ничтожества, Кумий. Элий честен. Но не ничтожен. И я
не знаю, добр ли он. Как ты считаешь Вер?

Вер задумался.

- Он знает, что такое жалость. Марк Аврелий был добр. Но это не мешало ему
быть суровым.

Юлия Кумекая прикрыла глаза и тронула пальцем переносицу, как будто играла
отрывок из какой-то новой роли. Все гости смолкли.

- А все же я не знаю, добр ли Элий, - повторила она. - И мне почему-то
кажется, что нет.

- Зачем говорить об Элий или о Бените? - проворчал накрашенный старик. - У