гаснуть. Упасть мне не позволили. Последнее, что я увидел, была деревянная
стена с морским дядькой и богатырями, стремительно летящая мне в лицо.
сравнении с тем, что случилось с другими отрядами, далеко не самой
страшной. За час до сумерек отряд отошел на исходные, оставив заслон у
проспекта Генералиссимусов. Метель усиливалась, активность противника была
на нуле, и никому не мнилось иной раскладки, кроме перспективы отдохнуть
по-человечески, не утомляя себя наблюдением в инфракрасную оптику,
что-нибудь съесть и, возможно, чем черт не шутит, выспаться. Атакующих
заметили в двадцати шагах. В метели сослепу показалось, что их тысячи, а
может, так оно и было. Они шли как волна. Мало кто успел изготовиться к
бою - заслон, составленный преимущественно из дубоцефалов, был мгновенно
смят и исчез под этой волной. Слышались страшные крики. Третья штурмовая
группа, оказавшись ближе других к месту прорыва, встретила адаптантов
огнем, но вынуждена была отойти, понеся потери. Часть дубоцефалов,
немедленно обратившаяся в паническое бегство, наткнулась на вторую волну
атакующих, накатывающуюся с тыла - осталось неизвестным, где, когда и
каким образом смогла просочиться в наш тыл крупная стая. Атака была
молниеносной и сокрушительной. Мечущиеся были истреблены в несколько
секунд, но три штурмовые группы - костяк отряда - сумели занять два здания
и наладить оборону. О защите пресловутой герметичности линии фронта теперь
нечего было и думать, все усилия были направлены на спасение отряда от
полного уничтожения. О том, что творилось у соседей слева и справа, никто
в точности не знал, об этом можно было только догадываться, и догадки были
скверные. Радиопросьбы о помощи остались без ответа. Полчаса спустя оба
здания были подожжены - одно не занялось, потому что один раз уже
выгорело; второе запылало факелом. Настоящим чудом выглядело то, что
несколько человек в дымящейся одежде сумели прорваться через огонь и
соединились с основными силами, а еще через пять минут был получен приказ
отходить для прикрытия штаба, и Сашка, собрав остаток отряда в кулак,
сделал попытку прорваться. Прорыв удался, но о том, чего это стоило, могли
рассказать только человек пятнадцать - столько их пробилось к штабу.
Отовсюду летели пули. В ближайшем тылу уничтожался второй эшелон - два
новых, только что сформированных отряда и приданная от щедрот штаба
полурота профессионалов. Казалось, весь город был занят адаптантами, их
было неправдоподобно много, они были хозяевами в городе, и человек городу
был не нужен...
меньшей мере трех часов у меня не было ни зрения, ни слуха, ни мыслей, и я
не видел, к сожалению, подробностей боя. Или к счастью? Должно быть, к
счастью, потому что иначе мне пришлось бы увидеть, как по-заячьи прыгал в
сугробах потерявший голову Гарька; как Дубина Народной Войны споткнулся на
бегу, охнул, выгнулся дугой и в последний раз уронил свой гранатомет; как
Наташу отбросило очередью к стене дома, и пули, пробивая ее тело,
рикошетировали от промерзлого бетона...
представить, кто и какими не перекрытыми противником закоулками сумел
доставить меня к штабу. Помню два гигантских транспортера, оба еще
чадящих, один из которых успел развернуться для боя, но больше уже ничего
не успел, а второй так и не тронулся с места, испустив дух возле колючего
вала; помню безобразно спутанные клубки колючки в тех местах, где вал был
прорван, и широкие гусеничные колеи на снегу, и несколько растерзанных
пулями трупов защитников и нападавших, и безжизненное тело пулеметчика,
свесившееся с вышки. В штабных лабиринтах не нашлось ни одной живой души,
и кто-то опознал командующего по отсутствию руки, потому что опознать его
в лицо было невозможно...
коридорах штаба ощущалось, что катастрофа произошла здесь и с нами, а не
за тысячу километров от нас, что десятки и десятки стай растекаются сейчас
по беззащитному городу, грабя, насилуя и убивая всех, кто встретился им на
пути, потому что ничего другого адаптанты делать не умеют. Где-то, слабо
подсвечивая мутное небо, разгорались пожары, где-то отстреливались,
разъединенные части еще продолжали драться, и кто-то, наверно, пытался
пробиться из окружения по линиям подземки неглубокого залегания и другим
коммуникациям, еще не затопленным по нашей же нерасторопности люизитом,
как поступил бы и я, командуя окруженной частью, но звуков боя не было
слышно, и каждый из нас, кому повезло выжить, понимал, что первый раунд
сопротивления обесчеловечению проигран нами вчистую.
лицом вниз на цементном полу, борясь с позывами к рвоте, и в моей голове
поселился еж. Он топотал лапками, блуждал впотьмах, тычась в мозг то
иглами, то холодным мокрым носом, раздраженно фыркал, не понимая зачем его
заперли, часто чихал, а иногда, вдруг испугавшись чего-то, сворачивался в
надутый шар, и тогда тысячи игл впивались в меня изнутри, а я царапал
ногтями пол, чтобы не завыть. Или мне казалось, что царапал. Тело было
чужое, выключенное. Моим оставалось лицо - оно горело, и под ним было
жаркое и липкое. Вероятно, я застонал, и сейчас же кто-то грубо перевернул
меня на спину, слух уловил обрывок: "...в кондиции... скоренько..." - и ко
лбу мне приложили нечто мягкое и влажное. Прижгло, будто приложили утюг. Я
зашипел и попытался пошевелить скрюченными пальцами. Пальцы слушались.
Глаза были целы, и я обрадовался. Насчет переносицы имелись сомнения и,
судя по ощущениям во рту, не все зубы сидели на своих местах. Ног я не
чувствовал и интереса к ним пока не испытывал.
могли поаккуратнее?
осмеливались.
Совета - теперь уже, вероятно, бывшего Экспертного Совета - была та самая,
где жил Бойль, и в каморке было тесно. Посторонние звуки сюда не
проникали. Пыльная лампочка горела в четверть накала, на стенах пластались
гигантские тени, в углу каморки угадывалось какое-то тряпье и почему-то
валялся сапог с разорванным голенищем. После всего, что я видел, когда
меня волоком тащили по коридорам, меня не очень удивило бы, если бы в
сапоге оказалась нога без туловища. Но ноги в сапоге не было.
захлебываясь. Достигнув высшей пронзительной точки, крик начал стихать, а
когда стих, послышался торопливый прерывающийся шепот: "...нет, нет...
никакого вреда, уверяю... никакой опасности вашему человечеству... не надо
больше, прошу вас... пожалуйста... никакого вмешательства, только наука,
поверьте..." - "Завянь с наукой, - сказали ему, и порученцы коротко
взгоготнули. - Тебя о чем спрашивали, потрох?.. Тебя о науке спрашивали?!"
Металлически лязгнуло что-то невидимое. Бойль болезненно охнул.
подпрыгнул.
а?
оказаться выродок, вовремя нами не распознанный? И к тому же в Экспертном
Совете? Мыслимо ли?
решившийся на добровольное сотрудничество с адаптантами? - продолжал
Сашка. - Кто, скажите мне, мог такое подумать? Не я. Нет, не я.
локтях.
холодной стены, стало полегче. Еж тоже не возражал. "В блевотину наступил,
- сообщил один из порученцев, с оттяжкой возя подошвой по полу. - У,
с-сука!.." Он бережно ощупывал опухшую половину лица, украшенную
великолепной гематомой. Моя работа, подумал я с мимолетным
удовлетворением. Жаль, мало...
отошли к двери. - С той стороны, - добавил он негромко, и порученцы
исчезли.
клонился набок, уронив голову на грудь. Спина его не держала.
ведь, что вранье. От первого и до последнего слова.
ли. Представляешь себе картину: "Вот он, предатель, пятая колонна, все
из-за него, теперь он ваш..." - Сашка мечтательно закатил глаза. -
Воображаю, что с тобой сделают, в дурном сне не приснится... Не нравится
картина, а?
Прозоров Александр
Махров Алексей
Суворов Виктор
Эриксон Стивен
Белов Вольф
Махров Алексей