автоответчик, и он все время гудит и гудит, все звонят и ничего не
говорят, кладут трубку, но у нас какая-то такая сеть, что эти панасоники
не отключаются сразу, а записывают сигнал отбоя полную минуту, которая
отведена для сообщения, я часами слушаю эти гудки, и только иногда
прорвется одна запись, это почти всегда твой голос, любимый, говоришь ты,
замечательный, я звоню-звоню, а тебя нет, а потом опять гудки, и без
конца, и мне кажется, что автоответчик - это вся моя жизнь, пустые,
безгласные звонки, меня нет, я автоответчик, я автоматически отвечаю, мне
автоматически звонят, вся Москва теперь так живет, это телефон Михаила
Шорникова, оставьте ваше сообщение после сигнала, please, leave your
message after the bip, и я вам обязательно перезвоню, услышу ваш
автоответчик, жизнь бессмысленна, ту-ту-ту, знаешь, девочка, когда я
окончательно умру, поставь мне на могилу телефон с автоответчиком,
извините, сейчас я не могу взять трубку, оставьте ваше сообщение после
сигнала, и еще положи со мною мою книжечку, куда я записываю дела на день,
впиши туда массу дел, которые я так и не успел сделать, и я там буду их
густо зачеркивать, ты же видела, как выглядит прожитый день в моей книжке,
все густо зачеркнуто, замазано, от дня не остается никакого следа, это
старая, еще антигэбэшная привычка, вот и положи мне туда эту книжечку, и
мне будет там хорошо, будет гудеть автоответчик, ту-ту-ту, и дни будут
вычеркиваться, и я даже не замечу, что умер, ничего не изменится, только
ты звони, ладно, я люблю тебя, люблю, звони мне, когда я умру.
спишь, пьешь, и еще удивляешься, что работать не можешь... вообще не
понимаю, как ты еще живешь, сколько у тебя сил... у тебя еда-то дома
есть?.. Женя оставила?.. сосиски, какая гадость... я бы хотела сварить
тебе суп... ты ведь любишь гороховый суп, да, с грудинкой, да?.. я так
хорошо варю суп, ты не представляешь... сварить тебе суп, налить себе
рюмку... ладно, ладно, и тебе... и потом лечь вместе, завернуться...
прижаться, влезть в тебя... ну, можно телек включить... и заснуть потом,
так, обнявшись... и потом опять заснуть... и утром поваляться вместе...
никуда не спешить, пожить так хоть немного, быть вместе и никуда не
спешить... но потом ты должен будешь отпустить меня погулять одну... не
сердись, не сердись, пожалуйста, я должна иногда быть одна, гулять... и я
так люблю спать рядом с тобой, потому что я тогда и одна, во сне, и с
тобою, рядом, прижавшись... наверное, это плохо, я зависимое существо...
бывают женщины самостоятельные, сами делающие свою судьбу, карьеру... а
мне никогда даже не хотелось... понимаешь... для меня это естественно,
зависеть от мужчины и подчиняться ему... это несовременно, да?.. все эти
феминистки... да я тоже ненавижу феминисток, чего ты кричишь... но,
все-таки, так, как я, жить, наверное, тоже неправильно... но, мне кажется,
есть одна вещь, в которой я тоже такая... как они, эти эмансипированные,
деловые, независимые, да... что я имею в виду?.. извини... понимаешь...
только не обижайся, в этом, по-моему, нет ничего для тебя обидного, даже
наоборот... ну... дело в том, что мужчин выбираю я сама... и мне однажды
сказали, что я их использую, но это неправда... я выбираю сама,
действительно, я могу даже довольно откровенно проявить инициативу, дать
понять... но потом я попадаю в зависимость и расплачиваюсь этим за свой
выбор... ты понял?.. если можно сказать, что использую... может быть...
немножко... только в постели, понимаешь, в траханьи... ну, как используют
инструмент... ты не обиделся?.. ты мой инструмент, я тобой добываю
счастье... люблю тебя очень... ох... не могу больше... люблю...
оба сумасшедшие, знаешь, это очень странно, и ты подумаешь, что я просто
сейчас увлечен, и преувеличиваю по своему обыкновению, накручиваю себя, но
это правда, уверяю, со мною действительно такое происходит впервые, мне
шестой десяток, у меня было черт его знает сколько женщин, жены, долгие
романы, одна ночь в купе, десять дней у моря, рабочий стол в старой моей
мастерской, в худкомбинате, случайное пересечение гастролей и гостиничный
номер, чужая супружеская кровать, спящий ребенок в соседней комнате, были
любопытство, постоянно тлеющая похоть, была страсть, привычка, просто
человеческая привязанность, близость, один или два раза случилось краткое,
почти мгновенное ослепление, казалось, что нашел, но такого, как к тебе,
не было никогда, наверное, так любят детей, но во мне, ты знаешь,
отцовские чувства не бурные, наверное, так любят любимых жен, вот что, но
у меня, оказывается, любимых раньше не было, понимаешь, здесь все вместе,
когда я смотрел на тебя, я чувствовал гордость, вот какая красивая у меня
девочка, можете все завидовать, и просто было приятно смотреть, мне просто
очень нравится твоя внешность, все в тебе правильно, знаешь, почти обо
всех думаешь, да, красивая баба, вот только нос, или рот, или еще
что-нибудь, немного бы убрать, прибавить, и был бы вообще полный порядок,
а в тебе мне ничего не хочется менять, ничего, да ведь ты же знаешь, не я
же один считаю тебя красавицей, а страсть - это что-то еще, кроме всего,
кроме нежности, кроме восхищения, в тебе так странно сочетается полная
свобода с детской, даже какой-то деревенской стыдливостью, эти твои
поцелуи только до пояса, и ты так смешно раздеваешься, втягивая живот,
сгибаясь, пряча себя, сжимая и скрещивая ноги, и выкручиваешься,
приседаешь, когда я хочу повернуть тебя, раскрыть, и твой характер, мне
все подходит, помнишь, в самом начале ты смешно сказала, а если я вам не
подойду, я даже не понял, как это не подойдете, вы мне очень нравитесь, а
ты улыбнулась так, знаешь, скривила губы, у тебя есть такая улыбка, и
пояснила, ну, не устрою, не понравлюсь в этом смысле, и смутилась, и ты же
не притворялась, что стесняешься, и еще эта твоя покорность, и... але,
какой Миасс, я не заказывал, что, меня вызывают, ну, давайте, извини, я
тебе потом перезв... але, да, слушаю, да, Шорников, да, откуда вы взяли,
что я меняюсь, где вы прочли объявление, нет, это ошибка, ошибка, говорю!
быстро.
буквальном смысле этого слова, но жить приходилось, она не могла и не
хотела уходить из семьи, там были связи, корни, настоящая жизнь, именно
семья - разные люди, ребенок, родители, какие-то старые мужчины и женщины,
а не просто муж, там был покой, привычки, совершенно непредставимый для
меня обычай ужинать всем вместе, тихая и достойная привязанность друг к
другу.
который она так ценила, не мешал ни ее страсти ко мне, вполне
необузданной, ни нежности и даже заботе, которые я чувствовал, ни такой
близости между нами, какой я прежде действительно не испытывал ни с кем.
да и перезваниваться было непросто. Муж мог вернуться из офиса в любой
момент, мог заехать днем пообедать, мог привезти с собой весь свой совет
директоров, мог позвонить, попросить ее быстро собраться и увезти с собой
на какой-нибудь прием, в бизнес-клуб, просто в ресторан, в компанию своих
партнеров, которые, к тому же, все были его старые друзья,
университетские, комсомольские... Много ели, много пили, сидели допоздна.
Были они все, в сущности, совсем неплохие молодые ребята, любили друг
друга и своих близких, серьезно делали свое новое дело, помнили, что все
они кандидаты, а то и доктора наук, и к нынешним своим президентствам и
генеральным директорствам относились с некоторым юмором, не мешавшим,
впрочем, делать деньги истово и фанатически. Стрельба, которая шла вокруг,
их как бы не касалась, даже если стреляли в хороших знакомых - они
продолжали строить жизнь, заводили новых детей, покупали землю, дома,
устраивались надолго.
мать, дочь, тетка мужа, муж. Ему надоели частые ошибочные звонки, он
сменил все аппараты, теперь они были с определителями, более того - каждый
номер, с которого звонили, оставался в памяти. Я стал звонить из
автоматов, дозванивался, наконец, до нее, мы договаривались, когда она
сможет вырваться из дому и позвонить мне.
дома, ей это очень нравилось, я зашел однажды и, к своему изумлению, не
испытал отвращения - что обычно бывало в любой из бесчисленных теперь
галерей. Она и ее подруга, с которой вдвоем они вели все дело, ездили по
всем барахолкам города, скупали - платя иногда вчетверо против того, что
просил автор - работы спившихся клубных оформителей,
любителей-пенсионеров, пытающихся сделать какую-нибудь пользу из старого
увлечения, бесконечные копии, сделанные с конфетных оберток, огоньковских
репродукций, копии с копий, "незнакомки", "мишки", "ржи", "вечные покои" и
даже "помпеи". Все это тесно висело на беленых стенах хорошо
отремонтированного бывшего жэковского партбюро на Солянке, а по зальчику
были расставлены гипсовые горнисты, головастые октябрята, бронзовые
Горькие с хипповатыми патлами и усами, Чкаловы в шлемах - это волок их