самочувствие и настроение хозяина. Ну, и там: все нацелено на то, чтобы
экипажу было очень хорошо. Им и было очень хорошо, психологи руками
разводили. Полгода они провели в этом биостате, а через полгода после
выхода все четверо - их там четверо было - перемерли; кто-то из окна
выбросился, кто-то от инфаркта - уже не помню подробностей. Можно не
комментировать, да? Так вот, помимо всех прочих странностей, там была
такая: все они вели дневники. По условному календарю. И у всех в этих
дневниках было не по сто восемьдесят записей, как должно бы быть - по
числу дней - а у кого на три, у кого на пять больше. Причем невозможно
было понять, откуда взялись эти дополнительные дни, и даже четко вычленить
их так, кажется, и не удалось.
приятное, стимулировала выработку эндорфинов и, возможно, аутогенных
галлюциногенов. И у ребят возникала какая-то мнимая реальность, в которой
они жили, как в обычной, первой...
факторами.
Ноэль обнял его за плечи.
люди простые, грубые, гипотез не измышляют... Понимаешь, какая штука:
материал, с которым нам приходится работать, позволяет резвиться, как
хочешь - в поисках объяснения. Объяснение обязательно найдется, полное,
универсальное, может быть, даже изящное... Но если ты в него поверишь, то
тебе тут же подвернется нечто такое... понимаешь, да? Мы поначалу очень
объяснениями увлекались, и все об это как следует стукнулись: и Вито, и
я... нам хорошо, мы хоть живы остались. А был у нас такой Сихард,
талантливейший парень... вот. Пытался проверить свою теорию...
хочешь сказать, что вы не пытаетесь объяснить... все это? Не верю.
имеем дело с чем-то, на сегодняшний день объяснения не имеющим. Одна
закономерность, впрочем, известна: если связно сформулировать какую-нибудь
гипотезу и начать ее проверять, то сначала она получит блестящее
подтверждение, а потом будет начисто опровергнута. И опровергнута, как
правило, шумно и грязно. Понимаешь, почему мы не проявляем энтузиазма?
усмехнулся Ноэль. - У Вильденбратена, помнишь: "Жизнь, конечно, имеет
смысл, но человеку он недоступен"? Вот что-то подобное и в нашем деле.
зашарил по карманам в поисках сигарет. - Всякие предварительные проверки -
это чепуха. Главный тест - на стрельбище. Мишени движущиеся, управляются
якобы компьютером... то есть и компьютером, конечно. Но главный фокус в
том, что когда ты прицелился и давишь на спуск, срабатывает датчик, на
мишень подается сигнал - и она или прячется, или отходит в сторону...
Короче, все сделано так, что попасть ты в нее не можешь, но на то, чтобы
сообразить - времени тебе не отпущено... плюс всяческие шумовые эффекты.
Короче, если ты истратил больше двух патронов, эрмером тебе не быть. В
идеале - ты должен вообще ни разу не выстрелить. Хотя объявленная цель -
поразить десять, что ли, мишеней. Понимаешь?
- Это чтобы ты не думал, будто мы суровые догматики.
статья.
услышали. Может, пригодится.
Ноэль. - Я нашел, что именно тебя беспокоит. Тебе довольно грубым способом
загородили доступ из долговременной памяти в сознание. Это, собственно, и
есть цель методики Штольца-Гусмана. Я разобрался в их кодировке и могу
этот барьер убрать. Давай сейчас без эмоций подумаем, следует ли это
делать. Там, за барьером, память о том, что происходило не в
действительности - а в так называемой мнимой реальности. Возможно,
конечно, вместе с этими оказались и какие-то необходимые сведения...
что-то через него проходит - короче, я имею представление, чего именно я
не помню. Это важное, - он голосом подчеркнул: важное. - Так что... давай.
согнутые в локтях руки - готовый, в общем, ко всему...
тяжелый и сырой. Керосиновый чад плыл по ногам. Нити сажи тянулись с
потолка, колебались и вздрагивали. Кто-то бубнил в углу. Мерзли пальцы.
закончил и, напуганный исчезновениями одноклассников, не поехал, как
собирался и заранее хвастался, в Ленинград, в какое-то там особое училище
рисования, а просидел пол-лета на берегу с планшетом и цветными
карандашами. У Леониды он брал книги и разговаривал часто и подолгу и с
ней, и с Фомой Андреевичем - и после этих разговоров во взгляде его
появлялось превосходство, и за это Татьяна его не любила. Его вообще мало
кто любил. А вот теперь он, голый по пояс, обмотанный веревками, с медной
на груди пластиной, помогал Леониде в ее малопонятном пока деле.
так уютно лежащей у нее на коленях. За эти странные сутки Диме стало
намного лучше, и все-таки он еще слаб - ветром качает... и спит, каждый
удобный момент - спит. Но тут почему-то все спят, даже Фома Андреевич, она
видела: свернулся в уголке на телогрейке... и сама она - как все...
Каменные стены позволяли чуть расслабиться.
это пение наполнило пространство. Звучал сам воздух. Ярче стал свет.
Шевельнулись люди. Медленно сойдя в тишину, голос стих, и все улеглось, и
люди замерли - уже в тревожном ожидании.
нас - это примерно половина одиннадцатого. А незадолго - это, может быть,
и за два часа...
шепнула: пойдем, велено помыться. Татьяна осторожно высвободилась из-под
Диминой головы, подменила себя свернутым ватником, грустно и с нежностью
подумала: вот будет разочарование у человека... Окса держала в руках
сложенное в стопку упрессованное белье. Сама она его и шила вчера - по
Леонидиным наброскам.
теплой, почти горячей, водой - впервые за бог знает сколько дней. Татьяна,
Окса и Марья Петровна, сорокаслишнимлетняя продавщица орсовского
магазинчика - все три женщины отряда. Если не считать Леониды. Но Леониду
было почему-то затруднительно числить и женщиной, и членом отряда. Она
была отдельно от всех.
Все: горловина, рукава, штанины, пояс - затягивалось вязками наглухо, как
кисет. Что ж ты, Ксюша, швы-то не заделала? - спросила недовольно Марья
Петровна. Разлезется ведь... А, махнула рукой Окса, мой Васька как
говорил: танк рашшытан на сорок минут боя, и усе. На раз надеть. Бог свят,
перекрестилась Марья Петровна.
первая, но Леонида покачала головой, посмотрела на Татьяну. Татьяна встала
перед ней, развела руки. Хотелось закрыть глаза. Истонченное почерневшее
лицо Леониды было страшно. Окуная пальцы в растопленный воск, Леонида
медленными движениями стала наносить какие-то знаки на рубаху Татьяны. В
местах прикосновений кожа съеживалась. Повернись, без слов сказала
Леонида, и Татьяна послушно повернулась. Знаки легли на спину. Еще раз
повернись. Горячий палец коснулся скулы, очертил линию над бровями, через
другую скулу спустился у уголку рта, прошел под нижней губой, поднялся,
замыкая линию. Татьяна была уже где-то не совсем здесь. Прикосновение к
ушам, к ноздрям, жгучее движение между ног, жар в коленях, стонущая боль в
кончиках пальцев - были уже не ее. Далекий шепот пришел откуда-то,
коснулся глаз. Она видела теперь, что все вокруг состоит из слов, из
незнакомых знаков, воздух распадается на знаки, некоторые вещи пропадают
совсем, зато стены превращаются в страницы книги. Нимрод, прочитала она
название главы, и заметалось эхо: Нимрод, Нимрод, Нимрод...
сапоги, укутывала голову шерстяным платком, мазала руки какой-то быстро
сохнущей, стягивающей кожу дрянью, - была не она. Она лишь рассеянно
следила за этими странными действиями и пыталась разобраться в письменах,
из которых состояли стены.
новые и новые фразы, слагающиеся в строки и строфы. Смысл их был ясен, но
Пехов Алексей
Максимов Альберт
Шилова Юлия
Андреев Николай
Жюль Верн