уже не смотрел в мою сторону.
куда легче, чем по жаре. И все это время я, не переставая, ругал себя.
занятие глупое и бесполезное. Во-вторых -- пользы от этого все равно ни
на грош, никаких гарантий, что меня помилуют, приволоки я мальчишку за
шиворот в Дом... В-третьих -- все равно это гнусно.
например. Не только мусульмане там живут, есть и храмы Сестры, и Церковь
Искупителя. Пристроюсь потихоньку в Москве или Киеве, а то и в самой
Казани. Сейчас время мирное, приживусь. И чем заняться найду -- говорят,
в руссийских землях древних языческих храмов и заброшенных городов -- не
счесть. Опять же Восток ближе, найду где себя приложить.
Встреча с бывшим лекарем словно отрезвила меня, прогнала все иллюзии.
Поживу в Руссии, в Китае. Год, пять, десять. Ничего. Потом может и
вернусь -- шум давно утихнет, принц Марк уйдет в историю... или казнят
его, или запрут в тюрьме навечно.
под самым носом у Дома, -- но все ж таки надо исхитриться, открыть
тайник, забрать припрятанное на черный день. Потом, через Прагу, через
Варшаву -- в Киев. Назовусь чужим именем, подмажу жадных чиновников --
они всюду продажные, это у них клеймо цеховое. Получу вид на жительство.
еще солнце согрело меня окончательно. И даже когда проезжающий мимо
дилижанс остановился, и кучер дружелюбно махнул рукой, зовя к себе на
козлы, я это принял как должное.
форма на нем не новая, но добротная. К фигурным завитушкам над кучерским
сиденьем привязан женский платочек, и две девчоночьих ленточки --
амулеты, родными данные. Сразу видно -- у такого не ветер в голове,
работу свою знает и любит, но и дом для него -- место святое и важное.
человек спросил:
словно исхитрялись смотреть назад из-под шор. Пассажир поспешно втянулся
внутрь.
корвете, двадцать лет службу нес. Сейчас-то он...
являлась самым достойным эпизодом его биографии.
бумаг не выдали?
сорвался, как сошел на берег.
теперь, то пешком, то с добрым людьми...
проезд пожаловал, а ты его жулику отдал.
опустил голову.
другой может Страже на тебя сказать...
место. -- Что-то ты носом клюешь. В лесу ночевал?
живет... Но не настолько сумасшедший, чтобы кого пустить ночевать.
я и ушел, от греха подальше.
правда, за какие-то заслуги ему титул пожаловали. Титул есть, земли нет.
Дряхлый уже. Каждый раз, как езжу, жду, что вместо дома пепелище
окажется -- или сам сгорит, или лихие люди прикончат...
тебе не до болтовни. Пассажиры все важные, никто третьим классом не
едет.
но, видно, напряжение было слишком сильно, и выспаться не удалось.
полу был закрыт. Я лег было на узкую деревянную скамейку, потом понял,
что долго тут не удержусь, и пристроился прямо на полу. Мы не гордые. И
в епископской карете можем ездить, и третьим классом, и пешком брести...
голубизной, что бывает совсем недолго, которую и не всегда углядишь.
Грустная, прощальная, уходящая чистота, живущая на грани тепла и холода.
Самые красивые в мире вещи -- хрупче стекла и мимолетнее снежинки на
ладони. Так вспыхивают искры угасающего костра, в который не хочется
подбрасывать веток -- всему отмерен свой срок. Так проливается первый
весенний дождь, вспыхивает над землей радуга, срывается увядший лист,
чертит небо зигзаг молнии. Если хочешь, то найдешь эту красоту повсюду,
ежечасно, ежеминутно. Только тогда, наверное, станешь поэтом.
проползший сквозь все преграды и наполненную призраками тьму в нутро
египетской пирамиды, миновавший и падающие с потолка камни, и ложные
ходы, и открывающиеся под ногами бездонные колодцы, ушел с пустыми
руками из усыпальницы фараона. Не взял ничего из каменного мешка, потому
что в ослепительном свете, впервые за тысячи лет озарившем склеп,
наполненный золотом, медью и драгоценными камнями, увидел ту самую
умирающую красоту, что нельзя трогать.
египетской чахоткой других грабителей пирамид?
знаке... до сих пор вздрагиваю, как пойму, что едва не получил заряд
картечи в лицо. А для меня такой знак не в давшем осечку пулевике, не во
внезапном озарении -- оно ведь может и с темной стороны Бога, с ледяных
адских пустынь, явится. Для меня такой знак -- мимолетная красота, в чем
бы она ни была -- в блеске алмаза под лучом потайного фонаря, в
кроваво-алых ягодах на присыпанном снегом кусте, в человеческом слове
или жесте. Или как сейчас -- в прозрачном, словно до Бога протянувшемся
небе, с редкими перышками облаков, с ползущей над нами белой птицей
планёра...
нами!
нарезающая дрова из алтаря заброшенного храма...
полоса.
защелкал кнутом, прибавил бранное слово. -- Эй, моряк, чего он, --
горит, что ли?
страха -- но все равно, паря между землей и небом? Почему страх мешал
мне оглядеться, увидеть плывущий вокруг мир?
поток ищет... Помолчи, ладно?
морячок не так уж и прост, раз в планёрах разбирается.
холодный ветер, уносящийся вдаль планёр. Я закрыл глаза, и уснул.
другой -- о бренном теле и всех его потребностях.
невыносимой. Я вынырнул из сна, но продолжал лежать, сумрачно размышляя
о своей дурацкой натуре. Надо, надо бежать! Решил ведь -- так чего
сейчас придумывать всякие отговорки?
конная станция здесь была новая, огромная, одним видам внушающая
путникам уважение. Вспомнилось сразу, что совсем рядом была пивная, где
подают прекрасные жареные колбаски с легким светлым пивом. Видно, весь
завтрак за дорогу успел у меня в животе утрястись.