- в брюхе пусто.
видать таким царствия небесного!
этих твердых лицах; бессилие сильных людей, на глазах у которых рушится
опора их бытия. Раздор Старших. Свара небожителей. И еще на глазах у
Совета!
глаза поглядят, чем дело кончится, а душа с карманом и вовсе велят тихо
сидеть? Похоже, ребята, мы на согорцев работаем - веревки вскоре
вздорожают!
прокатился по подземелью, выгнал эхо из углов. Они смеялись! Я стоял и
смотрел на них во все глаза, не в силах что-то понять.
и мертвецы пригласили их в гости. Только что они не могли ничего сказать,
лишь переглядывались со страхом.
наконец, как я в них ошибся. Нет, они не были безмолвными куклами, эти
крепкие, битые жизнью мужики, не тупая покорность заставляла их
помалкивать - всего лишь привычка почитать Старших, а может, и тайный
страх перед ними - что греха таить: в Братстве ничья жизнь не дорога.
дружелюбно:
и душа с руками. На то Братству и Совет, чтоб одно с другим повязать. Ну,
что молчите, братья? Иль, окромя Тилара, никто и говорить не умеет?
сказал молодым голосом:
думать надо. И делать заодно: чтоб руки голову слушали, а душа поперек не
вставала.
небось, все знает!
же, худая трава!
Наговорились. Ну что, Асаг, будем, что ли, решать?
разжигать.
кровь прилила к щекам и застучало сердце. А потом повернулся и быстро
пошел прочь.
отхлынул от сердца, и я уже мог беззлобно огрызаться в ответ. Они прогнали
меня, они надо мной смеялись - и все-таки это была победа. С глупой
улыбкой я шел сквозь колючий дождь; я победил и пока не желаю знать, чем
заплачу за короткую радость победы.
мне, и я привык к нему и смирился с ним, но в первый раз...
знал, что не может этого быть, он был малышом, когда я покинул Олгон,
ровесниками мы сделались только в Квайре.
витрины, а рядом гремела, скрипела, рычала река мобилей, и тусклое солнце
цедило сквозь сизую дымку тяжелый зной.
реальность, и оба мы знали, что все вокруг - ложь.
тусклая серая полоса была перед нами, а вокруг громоздились дома, и рычала
река мобилей, и лишь перед нами была пустота, кусок Ничто, и тяжелый
медленный страх поднимался во сне.
захлестывал меня; серое пятно налилось темнотой, оно обугливалось,
чернело, это был живой, трепещущий сгусток тьмы, он выбрасывал из себя
бесформенные отростки и как будто бы приближался к нам; краем глаза я
видел это пугающее движение, и все крепче стискивал руку Баруфа.
уже исчезал... исчез. Все исчезло, остался только страх и рука Баруфа -
единственно живое. Мы еще были вдвоем, но я уже знал, что сейчас потеряю
его. Совсем. Навсегда.
шелестел, скребся, поплескивал дождь. Сон кончился, и сон продолжался.
уже совершилось, что, сделав свой выбор, я потерял его. Выбор - пустые
слова, пока он не стал делом. До сих пор были только слова. Да, я ушел от
него, ну и что? Да, один раз я расстроил его планы. У меня было право
выйти из игры, и у меня было право защищать свою семью. Потому, что за
всеми красивыми словами стояло только одно: любой удар по Братству падет
на мою семью. Я могу позволить Баруфу рисковать моей жизнью, но не жизнью
матери и не жизнью Суил.
отложить, пока не привыкну к мысли, что мы порознь, что я потерял тебя. Я
люблю тебя, Баруф. Здесь, в землянке, где никто не услышит, я могу
повторить это вслух. Я люблю тебя, Баруф. Горькое, двойственное чувство.
Ты достоин уважения и любви, все равно бы я к тебе привязался: я бы
работал и дрался рядом с тобой, и, возможно, не бросил бы тебя. Но то, что
нас связывает, разделяет нас. Олгон. Мир, откуда мы пришли.
жесток напоследок, но ведь и хорошее тоже было. Имк и Таван, мои ученики,
моя работа, комфорт и уверенность, которые давало богатство; это сейчас та
жизнь мне кажется пресной, но ведь тогда мне этого не казалось. Просто
единственная возможная жизнь, и мне совсем не хотелось ее изменять. Мой
мир, мир, в котором я вырос, мир, который меня создал; я не могу не
тосковать о нем. И единственное, что мне от него осталось - это ты, Баруф.
больше. Отнял детство, отнял как будто бы любовь, которую я считал
настоящей любовью. Отнял иллюзии, надежды, работу, будущее - отнял бы и
жизнь, если б я не успел сбежать. И напоминание об этом, тревога - это
тоже ты, Баруф.
культуры, безвозмездный дар предков, завоеванный в борьбе с собою и с
миром. Трезвость мысли и порядочность, которая не в разуме, а в крови,
доброта - да, ты добр, но это опасная доброта, она тоже не от разума, а от
культуры. От не до конца растоптанной диктатурой морали _н_а_ш_е_г_о
века. А другая сторона: равнодушие к людям - равнодушие тем более опасное,
что ты им желаешь добра. Желаешь - но всем вместе; один-единственный
человек не значит для тебя ничего. Это тоже из Олгона; там слишком много
людей - мы привыкли считать потери на тысячи и миллионы, и смерть одного
человека ничуть не трогает нас.
деньгами, работой, успехом; я укрывался от мира, а ты честно сражался с
ним; и он оставил немало отметин у тебя на душе.
защищаться от нас. Нет противоядия от еще не возникшего яда.
не научился ее ценить. Даже самые умные люди его глупы по сравнению с нами
- потому, что они не знают того, что знаем мы, потому, что они еще не
умеют того, что умеем мы, потому, что они еще не научены думать так, как
думаем мы. И самые сильные люди его бессильны по сравнению с нами, потому
что они не умеют идти во всем до конца, как приучены мы.
доброту и нашу равнодушную жестокость? Наши благие цели и безразличие к
людям? Не выйдет. Он не приучен к двойственности: возьмет или одно, или
другое, и нетрудно догадаться что. Равнодушная доброта бессильна, но
равнодушная жестокость могуча... если людей тащат к этой самой цели с
полным безразличием к ним самим и к их желаньям, трудно назвать такую цель
благой. Победа великой цели - даже самой прекрасной - это ее пораженье.
Превратившись в догму, она сама убивает себя. И остается только отвращение
к этой цели, как бы превосходна она ни была.
которое сожрет тебя самого и все то, о чем ты мечтал.
Ты будешь творить свой мини-Олгон в Квайре, а я попробую где-то построить
то, что хотел бы построить ты. И, может быть, в результате у нас с тобой
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Березин Федор
Андреев Николай
Вронский Константин
Шилова Юлия