Чтение 41–й страницы книги ~Тридцатая любовь Марины~

-- Нет, так не пойдет. Садись. Это из трех яиц?

-- Из четырех.

-- Вот и как раз на двоих.

-- Я не хочу, Сереж...

-- Садись, без разговоров. У меня времени нет лясы-балясы точить.

Марина села рядом.

Они стали молча есть из тарелки. Сергей Николаич хватко держал вилку
своими крепкими пальцами, согнув мизинец колечком; челюсти его быстро
двигались, под смуглой кожей скул мелькали упругие бугорки мышц.

Марина осторожно ковыряла вилкой горячую яичницу, глядя как грубо и
решительно кромсает его вилка бело-желтую массу.

-- Сережа, а у тебя братья или сестры есть? -- спросила она.

Не отрывая сосредоточенного взгляда от тарелки, он упрямо качнул
головой:

-- Когда я ем--я глух и нем... Марин Иванна... ешь, а то не поспеем...

Марина послушно принялась за еду. Доели молча.

Отломив кусок хлеба, Сергей Николаич насадил его на вилку, вытер
тарелку и, запихнув в рот, щелкнул пальцами:

-- А теперь чайковского!

Марина разлила заварку, добавила кипятку.

-- Был братишка, -- проговорил он, громко и быстро размешивая сахар, --
На три года моложе меня. В пятьдесят втором от склероза легких умер.

-- Как так?

-- Да вот так. Было воспаление. А фельдшер районный пеницилин пожалел.
Выходили кое-как, а после осложнения, да осложнения... Ему шестнадцать
только тогда исполнилось...

-- А вы где жили?

-- Под Архангельском.

-- В деревне?

-- Да...

Он соорудил себе увесистый бутерброд, решительно откусил и, быстро жуя,
тут же прихлебнул чай:

-- Я вообще-то... ммм..; по утрам очень... суп уважаю... знаешь, как
щами или борщом со свининкой заправишься... день можно на всю катушку
пахать... в супе только и сила... а бутербродики, да кофейки... это не
по-рабочему...

-- Кофе не любишь?

-- Ненавижу. Горечь одна, а сытости никакой. Лучше молочка с мякишем...
ммм... кружечку засадишь -- и порядок... знаешь, навитаминишься как...

Марина не торопясь пила чай, наблюдая как неимоверно быстро
расправлялся Сергей Николаич с бутербродом.

-- Ммм... или еще сардельку утром... нормально так... ммм...
питательно... а чего ты без хлеба ешь?

-- Я не хочу...

-- Хлеб надо есть! От него вся сила, -- дожевывая, он сжал кулак, -- Он
-- всему голова. Крепость дает, основу...

Покачав чашкой и выплеснув остатки в рот, он встал, хлопнул в ладоши,
потер:

-- Нормально. Спасибо, Марин...

Марина встала с чашкой в руке:

-- Может еще чего-нибудь?

-- Нет, спасибо.

Он прошел в коридор и стал одеваться, что-то напевая.

Поставив недопитую чашку, Марина вышла следом и стала, прислонившись к
косяку.

Сергей Николаич обмотал шарф вокруг шеи, придерживая его подбородком,
снял с вешалки пальто, стремительно и шумно ворвался руками в просторные
.рукава, так что мелочь громко звякнула в больших накладных карманах:

-- Оп-ля...

Улыбаясь, Марина смотрела на него:

-- Ты знаешь... я тебе так завидую...

-- Почему? -- быстро спросил он, застегиваясь.

Марина пожала плечами и вздохнула.

Достав из кармана перчатки, он снял с полки шапку:

-- Так почему завидуешь?

Марина молча смотрела на этого человека, не подозревавшего, ЧТО он
открыл ей в прошедшую ночь.

Она вздохнула и опустила голову.

Сергей Николаич внимательно посмотрел на нее, потом на часы и вдруг
по-чапаевски разрубил ладонью сумрачный воздух коридора:

--А ну-- одевайся! Вместе поедем!

Марина вздрогнула, мурашки пробежали по ее спине:

-- Как...

-- Вот так! Хватит прозябать, Марина Ивановна. Жить надо, а не
прозябать! Жить! Нахлобучив шапку, он взялся за замок:

-- Пять минут на сборы даю! Паспорт возьми с собой. И оденься
нормально, без щегольства. На завод поедем...

Он открыл дверь и вышел.

Марина метнулась в комнату, распахнула платяной шкаф.

Кожаная рокерская куртка, вельветовый комбинезон, яркий свитер... не
то, не то...

Она выхватила из этой груды простые, давно уже неношенные брюки, серую
водолазку, белый лифчик и шерстяные трусики.

-- Сейчас, Сереж, сейчас...

Лифчик непривычно стянул грудь, трусики полезли вверх по ногам:

-- Сейчас, сейчас...

Быстро одевшись, она подбежала к столу:

-- Так... паспорт...

Паспорт лежал в тумбе, в верхнем ящике.

Диплом... бабушкины облигации... письма, письма, письма... паспорт.

Быстро вытащила его из-под груды писем, улыбнулась, пряча в карман, и
только сейчас почувствовала, что кто-то мешает ее радости.

Марина подняла глаза и столкнулась с колючим недобрым взглядом.

Выражение треугольного лица на фотографии так поразило ее, что она
оцепенела.

За ночь лицо приобрело черты злобы, недовольства и мстительности.
Угрюмые глазки сверлили ее. Упавшие на лоб пряди злобно тряслись.

-- Сссука... -- шипели тонкие губы.

Розоватые блики играли на фотографии.

Марина выглянула в окно.

Там внизу, в рассветном бледном воздухе прямо напротив черного входа в
магазин пылал костер из гнилых ящиков.

Внезапное решение поразило ее своей простотой. Она улыбнулась, а ОН,
словно поняв, зашипел, затрясся сильнее:

-- Сссука... сссука...

Протянув руку, она сорвала его со стены -- только булавки посыпались на
стол.

Торчащий в большом ящике ключ напомнил о содержимом.

Марина побежала на кухню, сняла с гвоздя большой целлофановый пакет,
вернулась и, чувствуя пьянящую, нарастающую с каждым движением свободу,
вытянула ящик из пазов. Тяжелый и громоздкий он сразу потянул руки вниз, но
там ждал мутный исцарапанный целлофан: Библия, Чуковская, ГУЛАГ, -- все
закувыркалось, распахиваясь, мелькая фотографиями и строчками.

Вытряхнув ящик, сунула в пакет фотографию, выбегая, оглянулась.

Со стены никто больше не смотрел.

Только проступал бледный, еле заметный квадрат.

Сергей Николаич нервно курил у подъезда, когда она выбежала, обняв
угловатый пакет.

-- Это что еще? -- нахмурился он.

Марина улыбнулась:

-- Это так... надо сжечь... ненужное прошлое...

-- Аааа... -- равнодушно протянул он и кивнул, -- Ну, пошли быстрей.

Костер был по пути. Он пылал ярко и громко.

Два заспанных грузчика в рваных ватниках обрушили на него новые ящики и
скрылись в черном дверном проеме.

Запыхавшаяся Марина подошла к костру, заметив как сильно растопил он
подмерзший ледок, размахнулась и бросила набитый книгами пакет.

Пролетев сквозь порывистые желтые языки, он с хрустом провалился в
рассыпчатый янтарный жар, и тут же целлофан пронзительно затрещал,
свертываясь. Книги рассыпались, пламя охватило их.

Фотография скорчилась, треугольное лицо сверкнуло омерзительной
гримасой и пропало навсегда. Тетрадь зашевелилась, горящие страницы
скручивались черными рассыпающимися трубочками, замелькали фотографии.

Вика... Наташка... Нина...

Два грязных поломанных ящика с треском рухнули в .костер, накрыв
горящие книги.

-- Вот и все... -- прошептала Марина, чувствуя на лице теплоту пламени.

Она устало улыбнулась.

-- А Стендаля-то зачем? -- усмехнулся Сергей Николаич, бросая в костер
окурок.

-- Надо, -- тряхнула головой она и облегченно вздохнула, -- Ну, пошли
теперь...

На автобусной остановке толпился народ.

Рассвет набирал силу: грязный осевший снег побледнел, мутно-синие
облака на востоке порозовели.

Отодвинув рукав, Сергей Николаич посмотрел на часы:

-- Припаздываем. Плохи дела.

-- Может такси возьмем? -- спросила зябко Марина.