Чтение 41–й страницы книги ~Графиня Де Монсоро~

породы уистити или сапажу - обезьяны были в особой чести у модниц при дворе
последнего Валуа.

В глубине кареты, в позолоченной нише, стояла Шартрская богоматерь,
высеченная из мрамора Жаном Гужоном по заказу короля Генриха II; взор
богоматери, опущенный долу, на голову ее богоданного сына, казалось, выражал
удивление всем происходящим вокруг.

Вполне понятно, что все памфлеты того времени - а в них не было
недостатка - и все сатирические стихи той эпохи - а их сочинялось великое
множество - оказывали честь королевской карете и частенько упоминали ее,
именуя обычно Ноевым ковчегом.

Король восседал в глубине экипажа, как раз под статуэткой Шартрской
богоматери. У его ног Келюс и Можирон плели коврики из лент, что в те
времена считалось одним из самых серьезных занятий для молодых людей.
Некоторым счастливцам удавалось подобрать искусные сочетания цветов,
неизвестные до тех пор и с тех пор оставшиеся неповторенными, и сплетать
коврики из двенадцати разноцветных ленточек. В одном углу Шомберг вышивал
свой герб с новым девизом, который, как ему казалось, он только что изобрел,
а на самом деле он на него просто где-то набрел. В другом углу королевский
капеллан беседовал с лекарем. Невыспавшиеся д'О и д'Эпернон рассеянно
глазели в окошечки и дружно зевали, но хуже борзых. И, наконец, в одной из
дверец сидел Шико, спустив ноги наружу, чтобы быть готовым в любую минуту,
когда ему взбредет в голову, соскочить с кареты или же забраться внутрь ее;
он то распевал духовные гимны, то декламировал стихотворные сатиры, то
составлял бывшие тогда в большом ходу анаграммы, находя в имени каждого
куртизана - либо по-французски, либо по-латыни - намеки, донельзя обидные
для того, чью личность он таким образом высмеивал.

Когда карета выехала на площадь Шатле, Шико затянул духовный гимн.

Капеллан, который, как мы уже говорили, беседовал с Мироном, повернулся к
шуту и нахмурил брови.

- Шико, друг мой, - сказал король, - поберегись; кусай моих миньонов,
разорви в клочья мое величество, говори все, что хочешь, о боге - господь
добр, - но не ссорься с церковью.

- Спасибо за совет, сын мой, - отозвался Шико, - а я и не приметил, что
там в углу наш достойный капеллан беседует с лекарем о последнем покойнике,
которого медик послал святому отцу, дабы тот упокоил бренное тело в земле, и
жалуется, что за день это был третий по счету и что его вечно отрывают от
трапезы. Не надо гимнов, золотые твои слова, гимны уже устарели, лучше я
спою тебе совсем новенькую песенку.

- А на какой мотив? - спросил король.

- Да все на тот же, - ответил Шико. И загорланил во всю глотку:

Наш король должен сотню мильонов...

- Я должен куда больше, - прервал его Генрих. - Сочинитель твоей песни
плохо осведомлен. Шико, не смущаясь поправкой, продолжал:

Генрих должен две сотни мильонов,

На миньонов потратился он.

Нужно срочно придумать закон,

Чтоб в заклад не попала корона.

Новых пошлин набавить пяток,

А быть может, и новый налог.

Эта дружная гарпий семья

Когти в пас запустила глубоко;

Ненасытные дети порока,

Все глотают они, не жуя.

- Недурно, - сказал Келюс, продолжая сплетать ленты, - а у тебя
прекрасный голос, Шико; давай второй куплет, дружок.

- Скажи свое слово, Валуа, - не удостаивая Келюса ответом, обратился Шико
к королю, - запрети своим друзьям называть меня другом; это меня унижает.

- Говори стихами, Шико, - ответил король, - твоя проза ни гроша не стоит.

- Изволь, - согласился Шико и продолжал:

Их наряд драгоценным шитьем

И брильянтами весь изукрашен,

Постыдилась бы женщина даже

Показаться на улице в нем.

Головою вертеть им удобно

В брыжах пышных, обширных и модных.

На крахмал не годна им пшеница,

Полотно, дескать, портит она,

И крахмалы для их полотна

Нынче делают только из риса.

- Браво! - похвалил король. - Скажи, д'О, не ты ли выдумал рисовый
крахмал?

- Нет, государь, - сказал Шико, - это господни де Сен-Мегрен, который
прошлый год отдал богу душу - его заколол шпагой Майеннский! Черт побери, не
отнимайте заслуг у бедного покойника; ведь для того, чтобы память о нем
дошла до потомства, он может рассчитывать лишь на этот крахмал, да еще на
неприятности, причиненные им герцогу де Гизу; отнимите у него крахмал, и он
застрянет на полпути.

И, не обращая внимания на лицо короля, помрачневшее при этом
воспоминании, Шико снова запел;

Их прически полны новизны...

- Разумеется, речь все еще идет о миньонах, - заметил он, прервав свое
пение.

- Да, да, продолжай, - сказал Шомберг. Шико запел:

Их прически полны новизны:

По линейке подстрижены пряди;

Непомерно обкорнаны сзади,

Впереди непомерно длинны.

- Твоя песенка уже устарела, - сказал д'Эпернон.

- Как устарела? Она появилась только вчера.

- Ну и что? Сегодня утром мода уже переменилась. Вот, посмотри.

И д'Эпернон, сняв шляпу, показал Шико, что впереди у него волосы
острижены почти так же коротко, как и сзади.

- Фу, какая мерзкая голова! - заметил Шико и снова запел:

И клеем обмазаны густо,

Уложены в волны искусно

Волоса, от рожденья прямые,

И не шляпы отнюдь, не береты -

Колпачки шутовские одеты

На головы эти пустые.

- Я пропускаю четвертый куплет, - сказал Шико, - он чересчур
безнравственный. И продолжал:

Уж не мните ли вы, что деды,

Соблюдавшие чести закон,

Французы былых времен,

Друзья и любимцы Победы,

В сражениях или в походе

Думали только о моде

Или что в битвах жестоких

В накладных они дрались кудрях,

В накрахмаленных кружевах,

Румянами вымазав щеки?

- Браво! - сказал Генрих. - Если бы мой братец ехал с нами, он был бы
тебе весьма признателен, Шико.

- Кого ты зовешь своим братом, сын мой? - спросил Шико. - Не Жозефа ли
Фулона, аббата монастыря святой Женевьевы, где, как я слышал, ты собираешься
постричься?

- Нет, - ответил Генрих, подыгрывавший шуточкам Шико. - Я говорю о моем
брате Франсуа.

- Ах, ты прав; этот действительно твой брат, но не во Христе, а во
дьяволе. Добро, добро, значит, ты говоришь о Франсуа, божьей милостью
наследнике французского престола, герцоге Брабантском, Лотьерском,
Люксембургском, Гельдском, Алансонском, Анжуйском, Туреньском, Беррийском,
Эвре и Шато-Тьерри, графе Фландрском, Голландском, Зеландском, Зютфенском,
Мэнском, Першском, Мантском, Меланском и Бофорском, маркизе Священной
империи, сеньоре Фриза и Малиля, защитнике бельгийской свободы, которому из
одного носа, дарованного природой, оспа соорудила целых два; по поводу этих
носов я сложил такой куплет:

Господа, не глядите косо

На Франсуа и его два носа.

Ведь и по праву и по обычаю

Два носа под стать двуличию.

Миньоны дружно захохотали, ибо считали герцога Анжуйского своим личным
врагом и эпиграмма, высмеивающая герцога, немедленно заставила их забыть
направленную против них сатиру, которую только что распевал Шико.

Что до короля, то поскольку из этого каскада острот на него попадали