одним словом. Лежит и молчит.
взыщу должок, всю зимовку чесаться будешь... Вздремну, растолкай через
сорок минут.
умформер, пнул его ногой.
станции жило пятеро зимовщиков; дважды в год пароход доставлял продовольствие, и самолеты раз в три
месяца сбрасывали почту. Был тогда Маслов молодым, неоперившимся птенцом
и не знал многих полярных законов. Ночью загорелся домик - дежурный
уснул, угли из печки вывалились. Борис вскочил, комната в дыму, полыхает
огонь. Ничего не соображая, выхватил из-под койки чемодан и метнулся к
выходу. Иван Щепахин, начальник станции, схватил его за шиворот и ногой
вышиб из рук чемодан.
"Выкинь умформер!" - а сам в огонь не полез. Мало ли, что батя не
пустил, заорал: "Без радиста поезд оставить хочешь?" Ленька-то не
послушался, полез! Сказать-то батя сказал: "Не суйся",- а что про себя
подумал, один только он и знает...
Может, лучше бы сгореть, взорваться с балком, без радиста батя тут же
развернулся бы обратно. Одна похоронка - не десять, а смерть списывает
любую ошибку...
перестроиться на другую волну, помечтать - любимое занятие, когда по
долгу службы не имеешь права спать или читать книгу. Сначала стал мечтать
о том, что в Мирном его успели записать на магнитную ленту, расшифруют
запрос, и все кончится благополучно. Тогда дня через три-четыре, ну
через недельку (вдруг пурга?) он вернется в Мирный, попарится в баньке,
выпьет свои сто шестьдесят семь граммов (праздник не праздник - норма
для всех одна: бутылка на троих по субботам), покурит досыта и придавит
ухо минутой на тысячу, в чистой постели под двумя одеялами. Мечта была
прекрасная, но у нее имелся один недостаток: не уводила она от тяжелых
мыслей, а, наоборот, возвращала к ним.
стоянка в инпорту, потом встреча на причале... Татьяна, как всегда,
возьмет номер люкс в "Октябрьской". С причала сразу в гостиницу. Первым
делом подарит Пашке и Витьке игрушки (уже присмотрели в Лас-Пальмасе,
японские, вместе с Валерой договорились покупать, но разные, чтобы потом
меняться). Ресторан, сынишек - в постель и все остальное...
пять, вес - шестьдесят, а ничего, все разместилось на ней складно:
тридцать два года, а студенты на улице оглядываются, глазищами зыркают,
паразиты. "Мужчины не собаки, костей не любят!" -отмахивалась Танька от
подруг, уговаривавших ее худеть. Огонь была девка, и женой стала - не
остыла!
изменяла, станет она тебе полтора года с радиограммами жить. "Лысеешь,
Борька, - смеялась, - освобождаешь место для рогов!" Нет, изменяла бы -
так бы рискованно не шутила... Узнаю - смотри!
когда вскоре после свадьбы как-то рыкнул на нее: "Один раз отчим
ударил - месяц провалялся в больнице, я ему кочергой ответила. Баба -
она как кошка, с ней лучше по-хорошему, лаской. Учел?" Учел, брал лаской.
Являлся домой выпивши - нес впереди себя розу или букетик фиалок: "Моей
добрейшей и ненагляднейшей Татьяне Ильинишне!" А дверь в спальню
запирала, отстукивал морзянкой: "Терплю бедствие!" Тоже безотказно
действовало, ключ к сердцу женщины - нежность, напоминание о золотых
днях любви.
Врангеля. Первое время болтал с ней от скуки, а месяца через три уже не
мог дождаться вахты. Передавал погоду, научную сводку и прочее и
настраивался на бухту Провидения. Как спалось, драгоценнейшая Татьяна
Ильинична? - Плохо. Снилось, что на тебя медведь напал. Жалко стало? - А
ты как думал? Куда ему теперь, бедняжке, с несварением желудка!-А почему
тебя кличут Персиком? - Потому что я круглая и сочная, кто захочет
съесть -зубы о косточку обломает! - Не пугай, у меня зубы крепкие.-
Знаем мы вас, таких героев. - Встретимся после вахты? - Ага, приходи в
тундру, пятый сугроб слева. - А как тебя узнаю? - Буду держать охапку
ягеля, милому на угощение.
журнала греческого бога Аполлона, она в ответ - Бабу-ягу и трикотажные
тренировочные брюки с припиской: "Чего голый стоишь? Отморозишь!" Два
года перестукивались, вся Арктика настраивалась на их разговоры -
посмеяться. И вот как-то подвернулась оказия:
"ЛИ-2" должен был доставить продовольствие из бухты Провидения на
остров Врангеля. Борис поклонился сменщику, уговорил начальника станции
и полетел инкогнито на первое свидание. Вошел в радиорубку, огляделся и
во все глаза уставился на румяную малышку. Не видел никогда - сразу
узнал. Потоптался смущенно, с отчаянной решимостью подошел к ней и
поцеловал в обе щеки.
высокую и здоровенную деваху. Но тут раздался общий хохот, и жених с
облегчением вздохнул. Так тебе и позволят в Арктике прилететь инкогнито!
самостоятельной. За все годы только раз всплакнула, не лежало у нее
сердце отпускать мужа в эту экспедицию. Еле уговорил... Уж очень батя
просил, привык за два совместных похода. Удачливым слыл батя, многие
радисты к нему набивались, а тут сам кланяется: пойдем, Борька, тряхнем
стариной. Поломался для виду, потешил свою гордость и согласился. Все,
теперь если зимовать, только на дрейфующую станцию. Там ночь не ночь,
самолет всегда прилетит, елку, почту, посылки сбросит - и человеком себя
чувствуешь. А лучше всего вообще кончать с поляркой: дети .в школу
пошли- отцовский глаз нужен, да и Таньку грех вводить во искушение
слишком длительной свободой. Вернусь - и швартуйся, Борис Григорьевич,
на вечную стоянку в Черемушках. Из тридцати пяти лет чистых десять
прожито в полярке. Мало? Много!
солнце... Капроновые нервы у бати - заснул. Значит, все у него решено,
раз позволил себе заснуть: сообщат курс - запевай, а не сообщат -
пешком, ползком пойдем искать ворота. Найдешь их, как же -прямо в рай...
Ребята небось в балке томятся, гадают, почему это сеанс затянулся.
Уходили - как хоккеисты вратаря по плечу хлопали: "Давай, Борька". Им
хорошо, они каждый за себя отвечают, а в шайбе всегда виноват вратарь.
Спасибо, ребята, за любовь и доверие..."
день рождения, а поздравление не отправлено. Мамочка, скажем прямо, три радиограммы в неделю от
сыночка требует, чуть задержка - поднимает тревогу на сто слов. И
докторские родители такие же психи, а у них, как на грех, тридцатилетие
супружеской жизни - вот она, Лешкина радиограмма. Тоже будут бить во все
колокола. Догадаются в Мирном - соврут что-нибудь помехи, мол, в
ионосфере. Хорошо еще, что свою родню не разбаловал, приучил: раз в
неделю "Жив, здоров" - и никаких тебе слюней.
радостях докуривают - Тошкин эрзац-табак. Этому шкету все нипочем, на
собственных похоронах фортели будет выкидывать. Сидит братва,
концентраты жует, а Тошка приютился в углу, язык набок, накорябал что-то
на бумажке - и прошу, товарищ Маслов, принять срочную радиограмму от
члена коллектива Петра Задирако: "На деревню дедушке Макарову Алексею
Григорьевичу. Дорогой дедушка, возьми меня отсюда. Мясо все слопали,
никому я больше здесь не нужен, а намедни Гаврилов хотел меня высушить и
пустить на курево..." Животы надорвали. Нигде не пропадет Тошка -
счастливый характер.
радист, дорогие товарищи, докторского образования и не имеет, а никакой
доктор ему в подметки не годится, когда надо поднять человеку
настроение. Ну, воздействовать на психику, что ли. Дурак-радист
здорового мужика в хлюпика превратит, а умный из хлюпика сделает
богатыря. Взять, к примеру, Савостикова. Мускулов вагон, а характера -
маленькая тележка, совсем сдал парень после того, как заблудился в
поземку. Тогда не кто-нибудь, а он, Борис, попросил Валеру сочинить
текст, батя подписал, и пошла в Ленинградский спорткомитет радиограмма о
геройском поведении мастера спорта Савостикова, спасшего начальника
поезда. И такое оттуда поздравление Ленька получил, что по сей день
готов вместо тягача сани тащить. С Валерой - наоборот. Жена сообщила,
что тяжело заболел отец, подозрение на рак. Зачем? Пошлют за Валерой
"ТУ-104" и доставят в Москву? Пришлось задержать радиограмму, а жену
надоумить: сочувствуем, но просим учесть ситуацию.
бабником был Серега (был! Он-то есть, ты будешь или не будешь - вопрос),
в тридцать четыре года неженатый, один у него разговор - женщины: как
они - Антонина, Рая и другие - его обожают. Борис и предложил провести
курс лечения. К обеду на десерт - первая радиограмма: "Дорогой мой
Конюшевский Владислав
Володихин Дмитрий
Сертаков Виталий
Афанасьев Роман
Контровский Владимир
Орлов Алекс