Чтение 41–й страницы книги ~Путешествие с Чарли в поисках Америки~

помог внести чемоданы в дом.

Развлекательные мероприятия начались сразу. После ванны нам предложили
шотландского виски с содовой, и мы выпили его с жадностью. Затем нас повели
осматривать амбар через дорогу от дома и собачник, где сидели три пойнтера,
один из них какой-то хворый. Оттуда все проследовали к загону и наблюдали,
как хозяйская дочка объезжает весьма понятливого жеребчика, по имени
Крутозад. Потом нам показали две новые запруды, за которыми медленно
прибывала вода, и у поилок, расположенных в разных местах ранчо, мы
пообщались с только что приобретенным небольшим пополнением стада. Такое
бурное времяпрепровождение совершенно нас уморило, и мы ушли в дом немного
вздремнуть.

К нашему пробуждению с соседнего ранчо приехали друзья хозяев, они
привезли с собой большую кастрюлю тушеной говядины с фасолью под острым
соусом, приготовленной по старинному домашнему рецепту, и должен сказать,
что более вкусного мяса по-чилийски я в жизни своей не едал. Потом начали
съезжаться другие богачи, маскирующие свой имущественный статус выцветшими
джинсами и сапогами для верховой езды. Опять подали виски, завязалась
оживленная, то и дело прерываемая взрывами смеха беседа об охоте, лошадиных
скачках и о всяких скотоводческих делах. Я устроился на диванчике у
подоконника и, глядя в вечерние сумерки за окном, видел, как дикие индюшки
сходятся на ночлег к тополям. Они неуклюже взлетали на ветки, рассаживались
там кто где и вдруг как бы сливались с деревьями, и будто нет их. Я насчитал
штук тридцать таких ночлежников.

Когда совсем стемнело, оконное стекло превратилось в зеркало, и я мог
незаметно наблюдать за моим хозяином и его гостями. Они сидели в этой
небольшой, обшитой панелями комнате кто в креслах, кто в качалке, три дамы
на диване. И изощренность всей этой показухи тогда особенно бросилась мне в
глаза. Одна из женщин вязала свитер, другая решала кроссворд, постукивая по
зубам резинкой на кончике желтого карандаша. Мужчины вели неторопливую
беседу о травах, о воде и о том, что имярек купил в Англии призового быка и
на самолете доставил его домой. На них были голубые джинсы, совершенно
выцветшие и побелевшие по швам, какими вещи становятся только после частой
стирки.

Но внимание к деталям на том не кончилось. Сапоги у всех были потертые
изнутри и будто облезлые от соленого лошадиного пота, каблуки стоптанные. В
расстегнутых воротах рубашек виднелась темно-красная линия загара на шее, а
один из гостей, себя не пожалев, сломал указательный палец, и теперь на этом
пальце у него был лубок, а поверх лубка намотана полоска лайковой кожи,
отрезанная от перчатки. Наш хозяин не счел за труд собственноручно
обслуживать своих гостей у некоего подобия бара, где стояли две бутылки
виски, кварты содовой, тазик со льдом и ящик лимонада.

Деньгами тут так и разило. Хозяйская дочь, например, сидела на полу,
чистила охотничье ружье и весьма непринужденно, не боясь непристойностей,
рассказывала, как ее жеребец Крутозад перемахнул через высокую калитку
загона и нанес визит одной кобыле в соседнем округе. Она считала себя вправе
претендовать на жеребенка, учитывая родословную ее Крутозада. Это
подтверждало все, что мы слышали о легендарных техасских миллионерах.

Мне вспомнилось, как я красил однажды комнату в домике, который мой
отец построил в Пасифик-Гроув еще до моего рождения. Рядом со мной работал
нанятый подручный, и, поскольку у нас с ним не было опыта в малярном деле,
оба мы порядком перемазались. Посреди работы стало ясно, что материала нам
не хватит. Я сказал:

- Билл, сбегай к Холмену, возьми у него полгаллона краски и кварту
растворителя.

- Тогда помыться надо и переодеться, - сказал он.

- Еще чего! Сойдет и так.

- Нет, не сойдет.

- Это еще почему? А я бы и так сбегал.

И тогда он изрек мудрую и навсегда запомнившуюся мне сентенцию:

- Надо быть богачом, чтобы ходить в такой затрапезе.

Это не смешно. Это верно. И это всецело относилось к тому, как нас
принимали в Техасе. Какими же несметными богатствами надо обладать, чтобы
позволить себе столь скромный образ жизни!

Мы с женой отправились погулять, обошли небольшой пруд с форелью,
поднялись на горку. Было прохладно, и ветер дул с севера по-зимнему. Нам
хотелось послушать лягушек, а они, видно, уже закопались в тину, на зиму
глядя. Но вместе с ветром до нас донесся вой койота, и мы слышали, как
где-то мычала корова, тоскуя по недавно отнятому у нее детенышу. Пойнтеры
подбежали к проволочной сетке собачника, чихая от восторга и извиваясь всем
телом, точно игривые змеи, и даже тот, хворый, вылез из своей конуры и
удостоил нас кривой улыбкой. Потом мы постояли в высоких воротах огромного
амбара, вдыхая сладостный аромат люцерны и хлебный дух ячменного солода.
Лошади зафыркали при виде нас и стали тереться головой о перекладины загона,
а Крутозад лягнул одного своего дружка мерина, просто так, чтобы
попрактиковаться лишний раз. В тот вечер летали совы, уханьем вспугивая
добычу, и где-то вдали ритмично покрикивал козодой. Как мне хотелось, чтобы
наш Чарли-Дарли-Куцый-Хвост был сейчас с нами. Такой вечерок пришелся бы ему
по вкусу. Но он лечил свою предстательную в Амарильо и, должно быть, спал
под действием снотворного. Студеный северный ветер трепал голые тополевые
ветки. Я понял, что зима, которая все время тащилась за мной по пятам,
наконец-то настигла меня. Где-то в нашем недавнем зоологическом прошлом (в
моем-то во всяком случае) зимняя спячка была, вероятно, неизбежным фактором
существования. Иначе почему это от холодного ночного воздуха меня так клонит
ко сну? Всегда клонило, а в тот вечер особенно, и мы вернулись в дом, где
тени прошлого уже разошлись на покой, и тоже легли спать.

Проснулся я рано. Мне еще с вечера запомнилось, что снаружи, у оконной
сетки, стоят две удочки для ловли форелей. Скользя по заиндевевшей траве, я
спустился к темному пруду. На леске была готовая наживка - большая черная
муха, правда несколько потрепанная, но все еще мохнатенькая. И как только
она коснулась воды, вокруг нее все закипело, забурлило. Я вытащил
десятидюймовую радужную форель, с размаху шлепнул ее на траву и оглушил
ударом по голове. Всего я закидывал удочку четыре раза и поймал четырех
форелей. Тут же на берегу я их выпотрошил, а кишочки бросил в воду - пусть
их дружки полакомятся.

На кухне повариха угостила меня кофе, и я сел с чашкой в оконной нише,
а она тем временем обваляла моих рыбок в кукурузной муке, поджарила их на
беконном сале и подала мне прикрытыми сверху ломтиками бекона, такого
хрусткого, что он буквально таял у меня во рту. Давно уже я не ел такой
форели - пять минут от воды до сковородки. Рыбку деликатно берешь пальцами
за голову и за хвост и обкусываешь с хребтинки, а напоследок съедаешь и
самый хвостик, хрустящий, точно жареный картофель. Холодным утром у кофе
совсем особый вкус, и третья чашка так же хороша, как и первая. Я бы еще
долго проторчал там, на кухне, беседуя с прислугой о том о сем, вернее, ни о
чем, но повариха выставила меня, потому что ей надо было фаршировать двух
индеек к кутежу по случаю Дня благодарения.

В полдень, когда солнце стало пригревать, мы пошли поохотиться на
перепелов, и я вооружился своей старенькой винтовкой с отшлифованным до
блеска прикладом и нарезным стволом, которая путешествовала со мной в
Росинанте. Купил я эту винтовку по случаю пятнадцать лет назад, она и тогда
была не бог весть какое сокровище, а с тех пор и вовсе не похорошела. Но,
по-моему, шансы у нас с ней были равные. Если я не промажу, она свое дело
сделает. Впрочем, перед самым выходом я с вожделением посмотрел сквозь
стеклянную дверцу на двустволку "луиджи-франчи" с великолепным затвором и
сразу почувствовал зависть. Резьба на ней отливала жемчужной дымкой, как на
дамасском клинке, ложе примыкало к затвору, а затвор к стволам, точно они
произросли все вместе из какого-то волшебного семечка. Я уверен, что если бы
наш хозяин перехватил мой завистливый взгляд, он одолжил бы мне эту
красавицу, но просить его я не стал. А вдруг споткнешься и упадешь, или
уронишь ее, или стукнешь этими дивными стволами о камень? Нет, это все равно
что идти с коронными драгоценностями по заминированному полю. Моим
стареньким ружьецом особенно не похвалиться, но по крайней мере все, что
могло с ним случиться, уже случилось, и теперь за него можно не
беспокоиться.

Всю последнюю неделю наш хозяин выслеживал, где перепела собираются
стайками. Мы растянулись цепочкой и двинулись сквозь кустарник и заросли
травы, спустились к ручью, перешли его вброд, снова поднялись, а впереди нас
работали пойнтеры, упругие, как пружинная сталь, причем всем им, а заодно и
нам, давала фору старая разжиревшая сука с огнем в глазах, по кличке
Герцогиня. Перепелиные следы виднелись всюду - и в пыли, и на песке, и в
тине у воды, перепелиная подпушка попадалась на сухих кисточках полыни. Мы
шли милю за милей, медленно, держа ружья наготове, чтобы сразу палить на
шорох перепелиных крыльев. И за все это время не увидели ни одного перепела.
И собаки не увидели и не учуяли ни одного перепела. Мы рассказывали друг
другу разные были и небылицы о перепелиной охоте, но толку от этого было
мало. Перепела сгинули, прямо-таки сгинули. Я не бог весть какой стрелок, но
рядом со мной шли настоящие охотники, собаки были на высоте, натасканные,
горячие, работящие. Нет и нет дичи! Но всякая охота тем и хороша - даже если
ни пуха, ни пера, все равно не каешься, что пошел.

Наш хозяин думал, что у меня сердце разрывается на части. Он сказал:

- Слушайте. Пойдите сегодня после обеда с другой вашей винтовкой и
подстрелите себе дикую индюшку.

- А сколько их у вас? - спросил я.

- Два года назад я завез сюда тридцать штук. А теперь, наверно, около
восьмидесяти.

- Они летали вчера около дома, и я насчитал штук тридцать.

- Таких стай еще две, - сказал он.

Индюшка была мне не нужна. Что я буду с ней делать в Росинанте? Я
сказал:

- Подождем еще годик. Расплодятся до сотни, я приеду, вот тогда и
поохотимся.