Чтение 41–й страницы книги ~Бессоница~

— От фотографий на этих брошюрах кровь стыла у меня в жилах.

Старенькие леди, играющие в канасту. Старики, бросающие подковы. И те и другие вместе в большом, обшитом сосной зале — он у них называется Риверхолл, — предназначенном для танцев. Отличное название, тебе не кажется?

Ривер-холл .

— Звучит неплохо.

— Это название напоминает мне покои в заколдованном замке. Но я посещала некоторых своих старых приятельниц в Строуберри-Филд — доме для престарелых в Скоухегане, — и я ни с чем не спутаю этот зал для стариков. Как его ни назови, он все равно останется медицинским кабинетом, хоть и с множеством настольных игр в углу и головоломок для раскладывания, в которых всегда отсутствует несколько карточек, и вечно включенным телевизором, показывающим какую-то белиберду, в которой красивые люди срывают друг с друга одежду и катаются по полу перед камином. В этих комнатах всегда пахнет мастикой… И мочой… Дешевой карамелью, продающейся в жестяных коробочках… И отчаянием.

Луиза взглянула на него темными глазами:

— Мне только шестьдесят восемь, Ральф. Я знаю, что шестьдесят восемь ничего не говорят доктору Фонтанирующая Юность, но мне это говорит о многом, потому что моя мать умерла в прошлом году в возрасте девяноста девяти лет, а отец дожил до восьмидесяти шести. В нашей семье умереть в восемьдесят — значит умереть молодым… И если мне придется прожить двенадцать лет в месте, где к обеду приглашают по громкоговорителю, я сойду с ума.

— Я тоже.

— Однако я досмотрела. Я хотела быть вежливой. Закончив, я аккуратно сложила проспекты и вернула их Дженет. Сказала, что было интересно, и поблагодарила ее. Она кивнула, улыбнувшись, и убрала их в сумочку. Я подумала, что на этом дело и кончится, но тут Гарольд произнес:

«Надевай пальто, мама».

Я так испугалась, что даже не могла вздохнуть. Я подумала, что они уже все устроили и что если я откажусь, то Гарольд откроет дверь, и там окажутся двое или трое мужчин в белых халатах, один из них улыбнется и скажет: «Не беспокойтесь, миссис Чесс; как только вы примете первые таблетки, вам не захочется жить в ином месте».

«Я не хочу надевать пальто, — сказала я Гарольду, пытаясь произнести это тоном, которым разговаривала с ним десятилетним, когда он грязнил в кухне, но сердце так сильно билось у меня в груди, что я слышала его стук в своем голосе. — Я передумала насчет прогулки. Мне многое еще предстоит сделать сегодня». И тогда Дженет хихикнула, ее смешок бесит меня еще больше, чем ее приторная улыбка, и сказала: «Но почему, мама Луиза, неужели у вас такие важные дела, что вы не можете поехать с нами в Бангор, после того как мы взяли отгул и приехали в Дерри, чтобы повидать вас?»

Эта женщина не упустит возможности уколоть меня, но я отвечаю ей взаимностью. Я просто вынуждена это делать потому, что за всю свою жизнь не видела, чтобы одна женщина так часто улыбалась другой, не испытывая желания вцепиться ей в глотку. Но я все же ответила, что мне нужно вымыть пол в кухне. «Взгляни-ка, — сказала я. — Видишь, какой он грязный?»

«Ха! — воскликнул Гарольд. — Не могу доверить, что ты отправишь нас обратно с пустыми руками, после того как мы проделали такой путь, ма».

«Я не перееду в это место, как далеко бы вы ни зашли, — ответила я, — так что можете выбросить эту мысль из головы. Я прожила в Дерри тридцать пять лет, половину своей жизни. Все мои друзья живут здесь, и я не уеду». Они переглянулись, как переглядываются родители, когда ребенок перестает быть милым, послушным и вцепляется им в хвост. Дженет, похлопав меня по плечу, сказала: «Не надо так расстраиваться, мама Луиза, мы хотим, чтобы пока вы только посмотрели». Как будто это всего лишь рекламный проспект, и все, что от меня требовалось, — вежливость. Правда, от ее слов у меня немного отлегло от сердца. Я должна была знать, что они не могут заставить меня жить там и даже не смогут оплачивать сами мое проживание.

Они рассчитывали сделать это на деньги мистера Чесса — его пенсию и страховку, потому что он умер от производственной травмы.

Выяснилось, что они уже назначили встречу на одиннадцать часов, мне только должны были показать и рассказать. Оттого, что все это обрушилось сразу, я была испугана, но меня ранило снисходительное высокомерие, с каким они обращались со мной, и бесило, что в каждой второй фразе Дженет упоминала об отгуле. Очевидный намек, что отгул она могла бы провести намного лучше, а не тратить его на поездку в Дерри для свидания с толстым мешком, приходящимся ей свекровью.

«Перестаньте волноваться, мама, и поедем, — сказала она. Как будто мне так понравилась их идея, что от волнения я не знала, какую шляпку выбрать. — Надевайте пальто. Я помогу убрать со стола, когда мы вернемся».

"Вы что, не слышали меня? — спросила я. — Я никуда не еду.

Зачем тратить такой чудесный осенний день на поездку туда, где я никогда не буду жить? И вообще, кто дал вам право являться ко мне и устраивать весь этот спектакль? Почему никто из вас не позвонил и не сказал: «У меня появилась одна мысль, мамочка, хочешь послушать?» Разве не так поступили бы вы со своими друзьями?"

И когда я сказала это, они снова переглянулись… — Луиза вздохнула, в последний раз промокнула глаза и отдала Ральфу промокший платок. — По их взглядам я поняла, что еще ничего не закончилось. Возможно, я узнала это по выражению лица Гарольда — точно так же он выглядел, когда таскал шоколад из кладовой. А Дженет… О, ее выражение мне не нравилось больше всего! Я называла это «выражение бульдозера». И тогда она спросила Гарольда, сам ли он расскажет, что сообщил ему доктор, или это лучше сделать ей.

В результате они рассказывали оба, и к тому времени, когда выложили все, я была в таком гневе и таком страхе, будто подо мной рухнула земля.

Единственное, что никак не укладывалось у меня в голове, — как же Карл Литчфилд осмелился рассказать Гарольду то, что, считала я, останется между нами. Просто позвонил и рассказал, будто это было в порядке вещей. «Значит, ты считаешь меня сумасшедшей? — спросила я Гарольда. — К тому идет? Ты и Дженет полагаете, что к шестидесяти восьми годам у меня крыша поехала?»

Гарольд покраснел, стал шаркать ногами и что-то бормотать. Мол, он ничего такого не думает, но он должен побеспокоиться о моей безопасности, как я беспокоилась о нем, когда он был маленьким. И все это время Дженет сидела у разделочного стола, теребила оладью и бросала на своего муженька взгляды, из-за которых мне хотелось ее придушить — будто она считала, что он неоперившийся петушок, пытающийся говорить как юрист. Затем Дженет встала и спросила, может ли она «воспользоваться удобствами». Я еле сдержалась, чтобы не сказать, какое это будет облегчение, если она выйдет хотя бы на пару минут.

«Спасибо, мама Луиза, — сказала она. — Я ненадолго. Нам с Гарри нужно скоро уезжать. Если вы считаете, что не можете поехать на назначенную встречу, нам больше не о чем говорить».

— Какая прелесть, — заметил Ральф.

— Моему терпению настал конец, я и так сдерживалась слишком долго. «Я всегда прихожу на встречи, Дженет Чесс, — отрезала я, — но только на те, которые назначаю сама. И мне нет дела до тех визитов, о которых за меня договариваются другие». Она воздела руки вверх, как будто я была самым неразумным человеком на земле, и оставила нас наедине с Гарольдом. Он смотрел на меня огромными карими глазами так, словно ждал извинений. Мне даже начало казаться, уж не следует ли извиниться, только бы с его лица исчезло выражение коккер-спаниеля, но я этого не сделала. Ни за что. Я просто смотрела на него, и вскоре он не выдержал и сказал, чтобы я перестала сердиться. Гарольд сказал, что он просто беспокоится, как я тут живу совсем одна и, мол, он просто пытался быть хорошим сыном, а Дженет — хорошей дочерью.

«Думаю, я понимаю, — сухо ответила я, — но ты должен бы знать, что любовь и участие выражаются совсем иначе, не плетением закулисных интриг».

Тогда Гарольд поднялся и заявил, что они с Джен вовсе ничего не плели. Он взглянул в сторону туалета, когда говорил, и я поняла, что истинный смысл его фразы заключается в том, что это Джен не считает их действия плетением интриг. Он сказал, что все произошло не так, как я думаю, — что Литчфилд позвонил ему, а не наоборот.

"Ладно, — сказала я, — но почему тогда ты не положил трубку, когда понял, по какому поводу он звонит? Ведь это было нечестно с его стороны.

Что на тебя нашло, Гарольд?"

— Он стал ходить кругами — я даже думала, что он начнет извиняться, — когда вернулась Дженет, и тут произошло такое!.. Она спросила, где мои бриллиантовые серьги, которые они подарили мне на Рождество. Это была настолько резкая смена темы разговора, что поначалу я могла только брызгать слюной и думала, как бы действительно не сойти с ума. Но в конце концов мне удалось сказать, что они лежат на китайском блюде на комоде в спальне, как и всегда. У меня есть шкатулка для драгоценностей, но я держу эти серьги и еще пару хороших вещичек сверху, потому что от одного вида их у меня поднимается настроение. Кроме того, сережки дешевенькие, вряд ли кто-нибудь вломится в дом, чтобы украсть их. То же самое можно сказать о моем обручальном кольце и камее из слоновой кости, их я тоже держу на блюде. Луиза виновато посмотрела на Ральфа. Тот снова пожал ее руку.

Женщина улыбнулась и глубоко вздохнула:

— Это выше моих сил.

— Если ты не хочешь рассказывать…

— Нет, мне необходимо выговориться… Но только все равно после определенного момента я не могу припомнить, что же именно произошло. Все было так ужасно. Видишь ли, Дженет сказала, что она знает, где я их храню, но сережек там нет. Обручальное кольцо на месте, камея тоже, а вот серег нет. Я пошла проверить, и она оказалась права. Мы все перевернули, заглядывали во все углы, но не нашли. Они исчезли.

Теперь Луиза обеими руками вцепилась в Ральфа и говорила, казалось, только для застежки его куртки.

— Мы вынули всю одежду из комода… Гарольд отодвинул комод от стены и заглянул под него… Под кровать и под диван… И, казалось, каждый раз, когда я смотрела на Дженет, она поглядывала на меня своими сладенькими, широко открытыми глазками. Сладенькими, как тающее масло, и ей не надо было ничего говорить вслух, потому что я и так все знала. «Видишь? Понимаешь теперь, как прав доктор Литчфилд, позвонив нам, и как правы мы, договорившись о встрече? И какая же ты глупая. Потому что тебе настоятельно необходимо находиться в таком месте, как Ривервью Эстейт, и происходящее тому доказательство. Ты потеряла замечательные серьги, наш подарок к Рождеству, у тебя серьезные нарушения процесса мышления, доказательства налицо. Еще немного, и ты забудешь выключить газ… Иди душ…»

Луиза снова заплакала, и от ее слез у Ральфа защемило в груди — это были глубокие, скорбные рыдания человека, пристыженного до глубины души.

Луиза спрятала лицо у него на плече. Ральф крепче обнял ее. «Луиза, — подумал он. — Наша Луиза». Но нет: ему больше не нравилось такое обращение, если вообще когда-нибудь нравилось.

«Моя Луиза», — подумал он, и в тот же момент, как будто с одобрения некой великой силы, день снова начал наполняться светом. Звуки приобрели новый резонанс. Ральф взглянул на свои руки, переплетенные с руками Луизы, и увидел приятные, серо-голубые нимбы цвета сигаретного дыма вокруг них.

Ауры вернулись.

3

— Следовало выставить их за дверь в ту же минуту, когда ты поняла, что серьги исчезли, — услышал он свой голос, и каждое слово звучало отдельно.

Уникально. — В ту же секунду.

— О, теперь я это понимаю, — сказала Луиза. — Она только и ждала, когда я заглотну наживку, но я была так расстроена — сначала пререканиями по поводу поездки в Бангор, затем историей о том, что мой врач поведал им то, что обязан был хранить в тайне, а в довершение ко всему выяснилось, что я потеряла самую драгоценную из своих вещей. И знаешь, в чем вся соль?

Именно она обнаружила исчезновение сережек. И ты станешь винить меня, что я не знала, как мне поступить?

— Нет, — ответил Ральф, поднося ее руку к губам. Движение их рук в воздухе обрело звучание, напоминая хриплый шорох ладони, скользящей по шерстяному одеялу, и на мгновение он ясно увидел форму своих губ на тыльной стороне ее правой перчатки, отпечатанных в голубом поцелуе.

Луиза улыбнулась:

— Спасибо, Ральф.

— Всегда рад служить.

— Мне кажется, тебе отлично известно, чем все закончилось, да?

Джен сказала: «Вам действительно нужна забота, мама Луиза, доктор Литчфилд говорит, что вы вступили в ту пору жизни, когда человек уже не может позаботиться о себе сам, поэтому мы и подумали о Ривервью Эстейт. Простите, что прогневали вас, но действовать нужно было быстро. Теперь вы видите почему».

Ральф взглянул вверх. Небо казалось водопадом зелено-синего огня, перемежаемого редкими облаками, похожими на хромированные аэромобили.

Посмотрев вниз, он увидел Розали, по-прежнему лежащую у подножия холма.

Темно-серая «веревочка» уходила вверх от ее морды, покачиваясь на прохладном октябрьском ветру.

— И тогда я просто вышла из себя… — Луиза помолчала, улыбаясь.

Ральф подумал, что это первая за целый день улыбка, выражающая неподдельный юмор, а не только приятные эмоции. — Совсем не просто. Окажись тогда рядом мой внучатый племянник, он сказал бы: «Няня стала ядерной».

Ральф рассмеялся, и Луиза смеялась вместе с ним, но ее смех звучал несколько натянуто.

— Меня раздражало лишь одно: Дженет знала, что это произойдет.

Она хотела, чтобы я взорвалась, потому что знает, как потом меня терзает чувство вины. И это так. Я закричала, чтобы они убирались к чертовой матери. Гарольд выглядел так, будто ему хотелось провалиться сквозь землю — крики всегда приводили его в замешательство, — но Джен сидела, сложив на коленях, улыбалась и даже кивала головой, как бы говоря: «Все правильно, мама Луиза, продолжай, выпусти яд из своих старых кишок, а когда он весь выйдет, возможно, ты внемлешь голосу разума».

Луиза тяжело вздохнула:

— А затем что-то произошло. Правда, я не уверена, что именно.

Случилось это уже не в первый раз, но теперь все произошло еще ужаснее.

Боюсь, произошел своего рода… Своего рода приступ. В общем, я стала по-иному видеть Дженет, неким забавным образом… По-настоящему пугающим образом. И я сказала нечто, наконец-то дошедшее до нее. Я не могу точно вспомнить слова, да и вряд ли мне этого хочется, но они определенно стерли с ее лица эту приторно-сладкую улыбочку, которую я так ненавидела. На самом деле она чуть ли не вытолкнула Гарольда из дома. Последнее, что я помню, были ее слова, мол, один из них позвонит мне, когда у меня прекратится истерический припадок и я перестану обвинять людей, которые меня любят. После их отъезда я еще немного побыла дома, а затем отправилась в парк. Иногда на солнышке чувствуешь себя намного лучше. Я перекусила в «Красном яблоке», именно тогда я и услышала, что вы с Биллом поссорились.

Как ты думаешь, между вами действительно пробежала черная кошка?

Ральф покачал головой:

— Нет — мы все уладим. Мне нравится Билл, но…

— …но с ним нужно следить за своими словами, — закончила Луиза. —К тому же, Ральф, могу добавить, не следует воспринимать его речи серьезно. На этот раз Ральф пожал ее руку.

— Для тебя это тоже может оказаться хорошим советом, Луиза, не следует принимать близко к сердцу то, что произошло сегодня утром.

Она вздохнула:

— Может, и так, но это тяжело. В самом конце я сказала что-то ужасное, Ральф. Ужасное. Эта ее противная улыбочка… Радуга понимания внезапно зажглась в голове Ральфа. В ее свете он увидел нечто крайне важное, казавшееся несомненным и предопределенным.

Впервые с того момента, когда вернулись ауры… Или он вернулся к ним.

Ральф повернулся к Луизе. Та сидела в капсуле прозрачного серого цвета, яркого, как утренний летний туман, вот-вот готовый озариться первыми лучами солнца. Именно это превращало женщину, которую Билл Мак-Говерн называл «наша Луиза», в существо огромного достоинства… И красоты.