делил землю да нагонял своими усищами страхи на мировой капитал. Давно
стал стариком, в одиночестве живет, трудится, как прежде... Ягничу
бросилось в глаза, как он изменился: зарос, залохматился, седые патлы
веревочкой через лоб перевязаны, чтобы на глаза не падали. Иной раз,
бывает, расщедрится. Пойдет не спеша, снимет несколько вяленых рыбин, что
под крышей висят, нанизанные на жилку, поднесет тебе, угощая:
дело, лезут всякие мысли... Расплодилось люду, машины кругом урчат.
Когда-то было в степи: этот чабан под одним небом, а тот - под другим,
полдня шагай, пока от коша до коша доберешься... А нынче распахали все,
заполонили как есть побережье.
пропади они пропадом... В прошлом году откуда-то объявились, дельфинов
подушили в сетках, ночью потом вытрусили их на косе,- Ягнича передернуло,
как от боли, но Коршак не заметил этого.- И знают же, наверное, что
дельфин, если запутается под водой в сетке, то ему конец, долго без
воздуха не выживет, он ведь - как получеловек. Говорят, когда его тащат на
берег опутанного сетками, он, словно дитя, плачет... Да кто же вы такие,
душегубы?
жесток - почему?
вразвалку вдоль побережья к комплексу.
черное, будто обгоревшее, бревно из каких-то, возможно, кавказских, лесов,
орионец остановится, сделает привал. Бревно кто-то выволок на песчаный
пригорок, который по-здешнему называется джума. По вечерам послушает море,
которое плещется у его ног, сычит волной, как электросварка. Если
заглянуть в это время моряку в глаза, маленькие, острые лезвия, в них пе
приметишь ни радости, ни грусти - лишь незримо живет в них тяжкая
застылость мысли, сосредоточенной, устоявшейся, обращенной куда-то вон в
ту синь и даль. И в такие тягучевязкие, как бы полуостановившиеся минуты,
когда, кажется, и само время застыло, не движется, человек о чем-то все
думает, не может не думать. О чем же?
почему-то вдруг вспомнил с необычайной яркостью о бое быков - видел
когда-то в молодости такое зрелище. Один раз видел и больше не захотел, не
для него развлечение. Всем сердцем был на стороне того выращенного в
темноте стойла черного красавца, что вылетел на арену, ослепленный
солнцем, и в дикой ярости уже искал - с кем бы сразиться. Отродясь,
видимо, не знал он страха, не ведал, что это такое, лишь отвага бушевала в
нем.
дразнили, и хотя все, решительно все было против него, было сплошь
враждебным, он не собирался отступать, этот благородный рыцарь корриды.
Готов был биться со всеми, принять даже неравный бой, готов был, казалось,
пронзить рогами самое солнце!
задумчивости. Оглянулся: по берегу от комплекса кто-то шагает молодо,
движется легкая чья-то фигурка в красном свитере, в брюках, которые теперь
носят осе, без различия пола,- сразу и не поймешь: хлопец идет или
дивчина... Вот ближе, ближе вдоль обрывчика, где тропинка еще нс охвачена
прибоем... Инка!
сидит на джуме.
которые недавно были полны отблесками счастья и веселья, потускнели,
налились до краев темной горечью. Однако о своем пережитом девушка не
стала говорить.
урюком...
крутила в руке. Ягнич способен был понять такое состояние, когда человек
томится от горя и тоски, чувствовал, как безысходная ос боль какими-то
токами-волнами переливалась и в его сердце. Не стал утешать, хотя, может,
и следовало бы ей сказать, что стоит ли так убиваться о человеке, который
родному отцу - пусть невольно - жизнь укоротил, о том, кого собственная
совесть казнила, свершив над ним свой высший суд. Чем тут утешить? Видно,
нету на свете таких слов-лекарств, чтобы можно было к душевным ранам
приложить, в один миг снять боль девичьей тоски... Заметил слезу,
блеснувшую в глазах у племянницы, прикоснулся рукой к ее плечу, молвил
тихо:
падать духом он и тогда не имеет права.
Сопровождали глазами чайку, которая все время кружилась перед ними, роняла
в вечернюю сумеречь жалобные клики, то отдаляясь, то снова приближаясь.
Стромболи. Есть такой постоянно действующий вулкан - Стромболи, моряки
называют его "маяк Средиземного моря". Как бы ни было темно вокруг, а он
из ночи в ночь все рдеет в облаках, в любую бурю небо, раскаленное
докрасна, пульсируя, отсвечивает над ним.
и рдеет... Может, где-то там, на виду стромболиевского зарева, и "Орион"
сейчас прокладывает свой курс...
тоске-печали: у тебя молодость, ты еще найдешь свою судьбу... Ну, кажется,
нам пора...
уже мерцал первыми вечерними огнями. Шли молча, погрузившись в свои мысли,
медленно удаляясь от черного бревна, на котором только что сидели; вот оно
и растаяло в тенях, и расплылся в сумерках песчаный холм - эта поросшая
горькой полынью кураевская дюна-джума.
Радио приносило тревожные вести, передавало, что эта беда повсеместная. В
Риме, в Лондоне, в Париже больницы переполнены, закрываются школы, люди
умирают тысячами.
новые и новые разновидности вируса.
распространяются молниеносно, с грозной неотвратимостью, с коварной
загадочностью. Вирусологи многих стран бьются над тайной этого зла, целые
институты работают, ищут, однако радикальное средство защиты пока еще
никто нс предложил. Приходится довольствоваться давно известными советами,
простейшими средствами, которые хоть, кажется, и дают облегчение, все же
не убивают вирус полностью, он разгуливает в крови, пока организм сам его
не переборет. Бегала Инна на вызовы по домам, видела односельчан, которые
лежат целыми семьями, врачевала младенцев, полыхающих от жара. Детей было
особенно жалко, они переносят болезнь тяжелее взрослых.
не злоупотребляли химией, лучше народные средства: калина, малина,
побольше питья с липовым медом. А вирус тем временем, зловеще ухмыляясь,
делает свое, укладывает вповалку все новые и новые жертвы...
относятся к ее предписаниям, в особенности крутоплочие
крепыши-механизаторы, они не считают грипп серьезной болезнью, насморк,
дескать, всегда был на своте. Только что метался в жару, а чуточку спала
температура, полегчало малость - цигарку в зубы и в мастерскую. А
"Гонконгу" только того и подай: хватает героя вторично, выматывает с еще
большей свирепостью - были случаи весьма тяжелых осложнений.
во время совещания где-то прихватил, ведь там чихают со всех сторон),
пожелал справиться у своей медички о количестве заболеваний в Кураевке и о
том, когда можно все-таки ожидать спада этой трижды клятой эпидемии.
Посередь беседы Савва Данилович вдруг встал, подошел к Инне:
нравятся,- и прикоснулся ладонью к ее лбу.- О, да ты и сама в огне! Других
поучаешь, а сама на ногах решила перенести? Не нужно нам такое геройство.
одновременно с мужем, как он говорил, синхронно). Инне был строжайше
предписан постельный режим.
Археолог подал весточку из... Читтагонга!
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Круз Андрей
Посняков Андрей
Бажанов Олег
Шилова Юлия