кто убежден, что он возник сам по себе, упирается в нечто, превышающее
границы нашего разумения и опыта. Гораздо реальнее различие между теми, кто
сомневается в бытии, какое было дано человеку (пусть уж как угодно и кем
угодно), и теми, кто безоговорочно принимает его.
стоит первая глава книги Бытия, из которой явствует, что мир был сотворен
справедливо, что бытие прекрасно, а посему нам должно размножаться. Назовем
эту основную веру категорическим согласием с бытием.
отточием, происходило это не из нравственных соображений. Мы же не станем
утверждать, что говно безнравственно! Несогласие с говном чисто
метафизического свойства. Минуты выделения фекалий - каждодневное
доказательство неприемлемости Создания. Одно из двух: или говно приемлемо (и
тогда мы не запираемся в уборной!), или мы созданы неприемлемым способом.
бытием есть мир, в котором говно отвергнуто и все ведут себя так, словно его
не существует вовсе. Этот эстетический идеал называется кич.
девятнадцатого столетия и распространилось затем во всех языках. Однако
частое употребление стерло его первоначальный метафизический смысл: кич есть
абсолютное отрицание говна в дословном и переносном смысле слова; кич
исключает из своего поля зрения все, что в человеческом существовании по
сути своей неприемлемо.
эстетический характер. Но отвращала ее не столько уродливость
коммунистического мира (уничтоженные замки, превращенные в коровники),
сколько та маска красоты, которую он надевал на себя, иными словами,
коммунистический кич. Модель этого кича - праздник, именуемый Первомаем.
энтузиазма или еще старательно изображали его. Женщины, одетые в красные,
белые, голубые блузы, составляли всевозможные фигуры, хорошо различимые с
балконов и из окон: пятиконечные звезды, сердца, буквы. Между отдельными
частями колонны шли маленькие оркестры, играющие марши. Когда колонны
приближались к трибуне, даже самые скучающие лица освещались улыбкой, словно
хотели доказать, что они радуются положенным образом или, точнее: положенным
образом соглашаются. И речь шла не о простом политическом согласии с
коммунизмом, а о согласии с бытием как таковым. Праздник Первого мая черпал
вдохновение из глубокого колодца категорического согласия с бытием.
Неписаный, невысказанный лозунг демонстрации был не "Да здравствует
коммунизм!", а "Да здравствует жизнь!". Сила и коварство коммунистической
политики коренились в том, что она присвоила этот лозунг себе. Именно эта
идиотическая тавтология ("Да здравствует жизнь!") вовлекала в
коммунистическую демонстрацию даже тех, кому тезисы коммунизма были
полностью безразличны.
американский сенатор, вез ее в своем огромном автомобиле. На заднем сиденье
жались друг к дружке его четверо детей. Сенатор остановился; дети вышли и
побежали но широкому газону к зданию стадиона, где был искусственный каток.
Сидя за рулем и мечтательно глядя вслед четырем бегущим фигуркам, сенатор
обратился к Сабине: - Посмотрите на них... - Описав рукой круг, который
должен был охватить стадион, газон и детей, он добавил: - Это я называю
счастьем.
трава растет; здесь было и проявление глубокого понимания в отношении
женщины, явившейся из страны коммунизма, где, по убеждению сенатора, трава
не растет и дети не бегают.
трибуне пражской площади. Улыбка на его лице была совершенно такой же, какую
коммунистические государственные деятели посылали с высоты своей трибуны
гражданам, точно так же улыбающимся в колоннах внизу.
заглядывал им в души? А что, если в ту минуту, когда они скрылись из виду,
трое из них набросились на четвертого и стали его бить?
чувство. Там, где говорит сердце, разуму возражать не пристало. В империи
кича властвует диктатура сердца.
его могло разделить великое множество. Кич поэтому не может строиться на
необычной ситуации, он держится на основных образах, запечатленных в людской
памяти: неблагодарная дочь, заброшенный отец, дети, бегущие по газону,
преданная родина, воспоминание о первой любви.
Первая слеза говорит: Как это прекрасно - дети, бегущие по газону!
человечеством при виде детей, бегущих по газону! Лишь эта вторая слеза
делает кич кичем.
фотоаппарат, они тотчас бегут к близстоящему ребенку, чтобы поднять его
повыше и чмокнуть в лицо. Кич суть эстетический идеал всех политиков, всех
политических партий и движений.
самым их влияние взаимно исключается или ограничивается, мы можем еще
кое-как спастись от инквизиции кича; личность может сохранить свою
индивидуальность, художник - создать неожиданные произведения. Однако там,
где одно политическое движение обладает неограниченной властью, мы мгновенно
оказываемся в империи тоталитарного кича.
исторгается из жизни: любое проявление индивидуализма (ибо всякое различие -
плевок, брошенный в лицо улыбающегося братства), любое сомнение (ибо тот,
кто начнет сомневаться в пустяке, кончит сомнением в жизни как таковой),
ирония (ибо в империи кича ко всему нужно относиться предельно серьезно) и
даже мать, покинувшая семью, или мужчина, предпочитающий мужчин женщинам и
тем угрожающий священному лозунгу "любите друг друга и размножайтесь".
гигиенической ямой, куда тоталитарный кич бросает отходы.
сталинского террора. Именно тогда из-за сущей чепухи арестовали Терезиного
отца и десятилетнюю девочку выгнали на улицу. В те же годы двадцатилетняя
Сабина училась в Академии изобразительных искусств. Профессор марксизма
объяснял ей и ее сокурсникам известный тезис социалистического искусства:
советское общество шагнуло так далеко, что основной конфликт в нем уже не
между хорошим и плохим, а между хорошим и лучшим. Говно (то есть все, что по
сути своей неприемлемо) могло существовать, стало быть, только "на другой
стороне" (хотя бы в Америке) и лишь оттуда, извне, как нечто чужеродное
(хотя бы в подобии шпионов) проникать в мир "хороших и лучших".
годы кинематографы всех коммунистических стран, были пронизаны несказанной
невинностью. Любовное недоразумение - вот самый острый конфликт, который мог
произойти между двумя русскими: он считал, что она его уже не любит, а она о
нем думала то же самое. Под конец они падали друг другу в объятия и
обливались слезами счастья.
коммунистический идеал, в то время как коммунистическая реальность была
хуже.
что мир советских кичей должен стать реальностью и она должна будет жить в
ней, ее мороз подирал по коже. Она без малейшего колебания предпочла бы
жизнь в реальном коммунистическом режиме даже при всех преследованиях и
очередях за мясом. В реальном коммунистическом мире можно жить. В мире же
осуществленного коммунистического идеала, в мире улыбающихся идиотов, с
которыми она не могла бы и словом перемолвиться, она в одну неделю умерла бы
от ужаса.
сродни ужасу, который испытывала Тереза во сне, когда маршировала с голыми
женщинами вокруг бассейна и вынуждена была петь веселые песни. Под гладью
воды всплывали трупы. Ни одной женщине Тереза не могла сказать слова, задать
вопроса. В ответ она услышала бы лишь следующий куплет песни. Ни одной из
них она не могла даже подмигнуть украдкой. Они тотчас бы указали на нее
мужчине, стоявшему в корзине над бассейном, чтобы он застрелил ее.
прикрывающая смерть.
Василенко Иван
Круз Андрей
Самойлова Елена
Соломатина Татьяна
Перумов Ник
Кервуд Оливер Дж.