Чтение 41–й страницы книги ~Киноповести~

открыл и достал оттуда очень красивые часы, усыпанные маленькими
алмазиками. И протянул их мне.

- Я все-таки рискую тебе подарить на память вот эти часы. Это
последняя модель для очень состоятельных женщин. Гордость японии.

Я не слышала, как сигналила Кисуля с улицы, как они с Гулливером
открыли дверь своим ключом, не слышала, как они вошли в квартиру.

В комнате на всю катушку гремел "Шарп", а я лежала в горячей ванне со
стаканом чистого виски в руке и приканчивала стоявшую рядом бутылку.

Я уже совсем плохо соображала, и поэтому, когда в дверях ванной
появились Гулливер и Кисуля с теннисными ракетками в руках, свеженькие,
еще не утратившие здорового возбуждения от игры на корте, от хорошей
погоды, от общения с нормальными людьми, я только смогла приветственно
поднять стакан и, глупо ухмыляясь, сделать глоток в их честь.

- Так-с... Это уже что-то новое, - сказала Кисуля.

- Семьсот пятьдесят баксов... - Еле выговорила я заплетающимся
языком. - Там... В кухне. На столе. Я их даже не трогала...

Гулливер оттолкнула Кисулю, влетела в ванную и вырвала у меня из рук
стакан. Она выплеснула его в унитаз и туда же отправила остатки виски из
бутылки. И остервенело стала вытаскивать меня из воды. Но в этом я ей
помочь уже не могла...

- Жри, кретинка! - Орала Гулливер и совала мне в нос яичницу. - Жри,
идиотка!.. Алкоголичка! Пей кофе сейчас же!.. Ну надо же?! То она, как
целка-недотрога, капли в рот не берет, а то вдруг нажралась ни с того ни с
сего, как ханыга. Ешь!

Кисуля сидела в кухне напротив меня, на том самом месте, где утром
пил чай с крекерами итиро кэнеда. Перед Кисулей лежали доллары и рубли,
плоский электронный калькулятор, шариковая ручка и клочок бумаги.

- Ты просто обязана хоть что-нибудь съесть, - повторила Кисуля и
взялась за карандаш.

Я сидела за столом, завернутая в махровую простыню, и меня трясло.
Гулливер чуть не насильно впихнула в меня кусок яичницы, и мне тут же
стало плохо. Я замычала, пошатываясь, встала из-за стола. Симка подхватила
меня и потащила к унитазу. Меня вырвало.

- Очень хорошо! - Кричала из кухни Кисуля. - Пусть травит, пусть
травит!.. И рожу ей холодной водой умой, Симка!

Когда я совсем пришла в себя и ко мне вернулась способность
соображать и двигаться, Кисуля пододвинула ко мне пачку советских денег и
сказала:

- Забирай бабки. Здесь ровно две штуки.

- Что?!

- Ну, две тысячи рублей. Смотри... - Она показала мне клочок бумажки.
- Семьсот пятьдесят зеленых по три рубля - это две тысячи двести
пятьдесят? Минус двести пятьдесят за "хату". Остается ровно две тысячи.

- Но почему по три, а не по четыре, как обычно?!

- Не хочешь - ищи валютчиков, сдавай сама.

Симка смотрела в окно, покуривала, пускала дым на улицу.

- Но мне же необходимо три тысячи... - Растерялась я.

- Ты же сама говорила, что у тебя еще есть полторы дома. Вот и добавь
тысячу из своих. Будет ровно три, - посоветовала Кисуля.

- Интересное кино... Что же ты меня так по-черному закладываешь,
Кисуля?

- А ты хочешь, чтобы я у тебя взяла по четыре и отдала бы их по
четыре? Это бульон из-под яиц. Ты будешь здесь косая в ванне плавать, а я
свою шею подставлять?..

- Не ссорьтесь, девочки, - прервала ее Гулливер. - Бардак - он и есть
бардак. Когда в стране официально действуют шесть единиц денежной системы
- сам черт ногу сломит. Я лично думаю - все из-за этого.

- Какие еще "шесть единиц"? - Не поняла я.

- А считай! Рубли, которые ты получаешь на работе, - раз, чеки
внешторгбанка, бывшие сертификаты, - два, инвалютный рубль для расчета с
соцстранами - три, инвалютный рубль для капстран - четыре, чеки серии "Д"
для "Березки" - пять, боны для моряков загранплавания - шесть!

- Но я-то тут при чем, девки?!

- Короче - берешь бабки? - Усмехнулась Кисуля, чиркнула зажигалкой и
сожгла бумажку с денежными расчетами.

- Куда денешься...

- Правильно, - похвалила меня Кисуля. - Теперь, девки, нужно точно, в
деталях продумать всю операцию: папаша - деньги - нотариус. Чтобы он
Татьянку не напарил. У меня такое предложение...

Подъезжая с отцом в такси к нотариальной конторе, я еще издалека
увидела, как Гулливер в нетерпении выплясывает около машины Кисули.

- Давай быстрее! - Закричала она мне. - Уже двух человек пропустили!..

Она буквально вытащила отца из такси:

- Давай, батя, шевели ногами!

На какое-то мгновение мне его стало безумно жалко, но тут он
испуганно зашептал:

- Деньги... Деньги вперед!.. - И я перестала его жалеть.

Сунула ему конверт с тремя тысячами и поволокла к дверям.

- Посчитать бы надо... - Задыхался отец, на ходу пытаясь заглянуть в
конверт.

- Не боись, папуля! - Зло сказала ему Гулливер. - Не в церкви - не
обманут. Шевели ножонками...

В помещении нотариальной конторы была дикая очередь. Кисуля стояла во
главе очереди у самой двери нотариуса и махала нам руками:

- Сюда, Танька! Быстрее!.. - Она пихнула мне приготовленные бумаги: -
все уже отпечатано. Двигай!

Я пропустила отца вперед, вошла в кабинет нотариусов и в последний
момент услышала сзади старушечий голос:

- Чего же они без очереди-то?..

И в ответ - два хамских, базарных голоса Кисули и Гулливера:

- Кто "без очереди"?! Кто "без очереди"?! Совсем ослепла, карга
старая? Ну, дает бабуля!..

Когда мы с отцом вышли из нотариальной конторы, Кисуля протирала
лобовое стекло своей "семерки", а Симка сидела впереди, выставив свои
длинные красивые ноги наружу.

- Порядок? - Крикнула мне Кисуля.

Я помахала бумажкой со штампом и печатью.

- Садись, - Гулливер открыла мне заднюю дверцу, а Кисуля села за
руль.

Отец все еще сжимал в руках конверт с деньгами и жалко смотрел на
меня. Потом всхлипнул и произнес дрожащими губами:

- Доченька...

Я ничего не ответила и села в машину.

- Будь здоров, батя! - Крикнула ему Симка и захлопнула дверцу.

- Не кашляй! - Добавила безжалостная Кисуля.

И мы поехали. Я обернулась и увидела, как он открыл конверт и,
озираясь по сторонам, пересчитывал деньги...

Глубоко проминая рыхлый сверкающий снег, к дому номер тридцать два
медленно подполз совтрансавтовский грузовик "вольво" с громадным фургоном
- АВЕ 51-15.

Из высокой кабины в сугроб выпрыгнул водитель в свитере и лыжной
шапочке. На мгновение замер, прислушался и оглянулся на наш дом. На наши
окна.

Я могу поклясться, что он обернулся именно на наш дом. И хотя окна по
зиме у нас были заклеены, но форточки в кухне и комнате распахнуты, и на
улице, наверняка, было слышно, как мы все замечательно пели старую
грустную песню про хас-булата.

Пели все сидящие за столом. Даже Лялькин отец, который успел загодя
нахвататься коньячку и теперь был почти в полном отключе, и то пел!.. Пела
тетя Тоня - Лялькина мать, прекрасно пели Кисуля и Гулливер... Низким,
хрипловатым контральто удивительно пела Зинка Мелейко... С глазами,
полными слез, пела моя любимая мама. Держась под столом за руки, пели
Лялька с нашим молодым доктором володей. Откуда они-то знают эти слова?..

И я с ними пела. Несмотря на полное отсутствие слуха. Пела и
поглядывала в окно на наши девяти- и пятиэтажные уродливые блочные
домишки, на узкие обледенелые проезды между ними, на новостроечный
квартал, ставший мне таким родным - моим домом, моей родиной...

А потом я увидела, что мама уже плачет почти в открытую. Этого я не
смогла перенести. Я взяла ее за руку, подняла и бодренько сказала:

- А ну, мамуля, помоги мне сладкий стол приготовить.

Я втащила ее в нашу пятиметровую кухоньку, усадила и дала в руки нож:

- Режь наполеон, мам. А я разложу пирожные и сделаю кофе.

- Может, кто-нибудь чаю захочет, - глотая слезы, сказала мама.

- И чай заварю.

Мы стали работать в четыре руки. Силы мои были уже на исходе и больше
всего я боялась, что мама сейчас скажет: "Не уезжай от меня, деточка".

- Не уезжай от меня, деточка, - сказала мама.

Боже мой, как я боялась именно этой фразы!

- Я не от тебя уезжаю, ма. Я от себя уезжаю.

А из комнаты неслось:

Под чинарой младой