тебя убью", - сказал Мартин. Вышел в прачечную за топором и видит, Джо
крахмалит рукописи. Мартин попытался остановить его, замахнулся топором.
Но топор повис в воздухе, а Мартин вновь оказался в гладильне, и вокруг
бушевала метель. Нет, это не снег валил, а чеки на крупные суммы, каждый
не меньше чем на тысячу долларов. Мартин принялся их подбирать, и разби-
рал, и складывал в пачки по сто штук, и каждую пачку надежно перевязы-
вал.
рует утюгами, крахмальными сорочками и рукописями. И то и дело берет и
подкидывает еще и пачку чеков, и все это пролетает сквозь крышу, описы-
вает громадный круг и скрывается из виду. Мартин кинулся на Джо, но тот
схватил топор и пустил его по летящему кругу. Потом оторвал Мартина от
пола и швырнул туда же. Мартин пролетел сквозь крышу, хватаясь за руко-
писи, и. когда опустился, у него была их целая охапка. Но не успел опус-
титься, как опять его подкинуло, и второй раз, и третий, и снова, без
числа, кругами вверх и вниз. А где-то вдалеке детский тоненький голосок
напевал: "Закружи меня в вальсе, мой Билли, все кругом, и кругом, и кру-
гом".
и рукописей и собрался, как только окажется на земле, убить Джо. Но на
землю он не вернулся. Вместо этого в два часа ночи Мария услышала через
тонкую перегородку его стоны, вошла к нему в комнату и принялась согре-
вать его горячими утюгами и прикладывать влажные тряпки к измученным
болью глазам.
он опамятовался и обвел взглядом комнату, глаза все еще болели. Восьми-
летняя Мэри, одна из семейства Сильва, которая несла подле него вахту,
увидела, что он очнулся, и пронзительно закричала. Из кухни поспешно
вошла Мария. Приложила натруженную руку к горячему лбу Мартина, пощупала
пульс.
а есть ему вовсе не хотелось, даже странно, неужели он - когда-нибудь
бывал голоден.
знаешь?
лучше не ешь. После много можно есть, завтра можно.
встать и одеться. Огромным усилием воли - голова кружилась, а глаза так
болели, что трудно было держать их открытыми, - он ухитрился подняться с
кровати, но тут же в изнеможении повалился на стол. Полчаса спустя он
ухитрился опять лечь в постель, и только и мог, что лежать, не открывая
глаз, прислушиваться к болям и слабости. Несколько раз входила Мария,
сменяла холодный компресс на голове. Но больше ничем не тревожила, у нее
хватало мудрости не донимать его болтовней. И он, благодарный, бормотал
про себя:
залось, с тех пор как он получил письмо из "Трансконтинентального",
прошла целая жизнь, целая жизнь прошла с тех пор, как он покончил со
всем прежним и начал новую страницу. Он из кожи вон лез и вот лежит по-
верженный. Не замори он себя голодом, ему бы никакой грипп нипочем. Он
ослабел, и у него не хватило сил перебороть микроб болезни, который про-
ник в его кровь. И вот что получилось.
- Меня это не устраивает. Хватит с меня литературы. Я - за бухгалтерию,
за конторские книги, и за ежемесячное жалованье, и за скромный домик для
нас с Руфью.
спросил, какие ему пришли письма, но оказалось, читать он еще не может -
слишком болят глаза.
до. Кидай их под стол. Прочти мне маленькие письма.
читать их Мартину. Он рассеянно слушал длиннейшее требование от
агентства проката оплатить пользование машинкой, а сам ломал голову над
тем, как найти работу. И вдруг не поверил своим ушам, прислушался.
повести, - медленно по складам читала Тереза, - при условии, что вы сог-
ласитесь с предложенными поправками".
"Белая мышь", рассказ назывался "Водоворот", тоже один из ранних "страш-
ных рассказов" прочел письмо от начала до конца, еще раз и еще. Редактор
прямо писал, что с идеей повести он, Мартин, не справился, но сама идея
оригинальна и ради нее они и покупают повесть. Если он разрешает сокра-
тить ее на треть, они по получении ответа вышлют ему сорок долларов.
угодно, может сократить хоть на три трети и пускай сразу шлет сорок дол-
ларов.
чит, это все же не враки. "Белая мышь" платит по одобрении. В "Водоворо-
те" три тысячи слов. Отнять треть, получается две тысячи. При сорока
долларах получается два цента за слово. Платят по одобрении и но два
цента за слово - газеты писали правду. А он-то думал, "Белая мышь"
третьесортный журнальчик! Выходит, он не разбирается в журналах. Он во-
ображал, будто "Трансконтинентальный" первоклассный журнал, а он платит
цент за десять слов. "Белую мышь" он ни во что не ставил, а она платит в
двадцать раз больше "Трансконтинентального", и платит по одобрении.
него в голове полно рассказов ничуть не хуже "Водоворота", и при сорока
долларах за штуку можно заработать куда больше, чем на любом месте при
любой должности. Он уже подумал, что битва проиграна, а она выиграна.
Правота избранного пути доказана. Дальше все ясно. "Белая мышь" - только
начало, теперь он будет завоевывать журнал за журналом. Работу ради де-
нег побоку. Правду сказать, это была пустая трата времени, поделки не
принесли ему ни гроша. Он посвятит себя работе, настоящей работе, будет
изливать все лучшее, что в нем есть. Вот если бы Руфь была здесь и могла
разделить его радость... Просмотрев оставленную на постели почту, он на-
шел письмецо и от нее. Руфь нежно упрекала его не понимая, почему он так
надолго исчез. Мартин с обожанием перечитывал письмо, любовался ее по-
черком, каждой буквой, и наконец поцеловал ее подпись.
го, что заложил свой лучший костюм. Написал, что был болен, но уже почти
поправился и дней через десять - пятнадцать (как только обернется письмо
в Нью-Йорк и обратно) выкупит костюм и примчится к ней.
да возлюбленный болен. Назавтра же среди дня она приехала в сопровожде-
нии Артура в экипаже Морзов, к неописуемому восторгу всего выводка
Сильва и всех соседских мальчишек и к ужасу Марии. Она надавала тумаков
своим отпрыскам, тесно обступившим приезжих на крохотном крылечке, и,
совсем уже несусветно коверкая слова, старалась извиниться за свой вид.
Закатанные рукава, руки в мыльной пене, намокшая грубая мешковина, повя-
занная вместо фартука, говорили яснее ясного, за каким занятием ее зас-
тали. Ее постояльца спрашивали двое таких важных господ, что она совсем
разволновалась и забыла пригласить их в крохотную гостиную. Направляясь
в комнату Мартина, они прошли через кухню, черную, полную сырости и па-
ра, оттого что в разгаре была большая стирка. Мария, суетясь, нечаянно
задела дверь к Мартину дверью кладовки, и долгие пять минут через эту
приоткрытую дверь в комнату больного врывались клубы пара, запах мыльной
пены и грязного белья.
кроватью протиснулась к Мартину; но Артур повернул слишком круто, и в
углу, где Мартин стряпал, зазвенела и загремела кухонная утварь. Артур
не задержался в комнатушке. Руфь заняла единственный стул, брат же, ис-
полнив свой долг, вышел на улицу и стал у ворот, а семеро маленьких
Сильва окружили его и глазели, как на чудо-юдо в ярмарочном балагане.
Экипаж обступила толпа ребятни из всех соседних кварталов, жадно предв-
кушая какую-нибудь трагическую развязку. На этой улице экипажи появля-
лись только по случаю свадеб и похорон, а сейчас никто не женился и не
умер, значит, случилось что-то из ряда вон выходящее и стоит подождать.
его любящим сердцем, и он, как мало кто, нуждался в сочувствии. Он изго-
лодался по сочувствию, что означало для него полное, глубокое понимание;
но ему еще предстояло узнать, что Руфь способна сочувствовать больше из
жалости и деликатности, свойственным ее мягкому характеру, и очень мало
понимает того, кому сочувствует. И пока Мартин сжимал ее руку и радостно
говорил, любовь к нему заставила ее ответно сжать ему руку, а при виде
его беспомощности, при виде следов страданий на лице глаза ее увлажни-
лись и засветились нежностью.
отчаяние привело его письмо из "Трансконтинентального" и в какой восторг
- известие от "Белой мыши", Руфь не прислушивалась к нему. Она слышала
его слова и понимала их буквальный смысл, но не была с ним, не разделяла
ни его отчаяния, ни восторга. Она оставалась верна себе. Судьба расска-
зов ее не интересовала. Ее интересовало другое - их брак. Впрочем, она
Корнев Павел
Акунин Борис
Русанов Владислав
Каменистый Артем
Маккарти Кормак
Максимов Альберт