такой, что пассажиры, разговаривая, кричат во все горло. Моим
барабанным перепонкам достается, и я почти ничего не слышу,
что говорит мне папа, который, сидя рядом со мной,
сопровождает меня в школу.
разобрать. Но киваю. Это его удовлетворяет, и он не умолкает
всю дорогу. Он это называет пообщаться с ребенком, войти в
контакт. А читает он мне скучные поучения, как жить. Так
сказать, передает крупицы своего драгоценного житейского
опыта.
подводит итог своей лекции:
мудрее.
что я ничего не слышала, и он напрасно сотрясает перегретый
спертый воздух вагона метро.
колес. Его голос журчит над моим ухом: бу-бу-бу, а мои мысли
далеко, и глаза блуждают по пассажирам. По женщинам, в первую
очередь. Они недавно вылезли из постелей. Со смятыми,
припухшими лицами, со всклокоченными волосами. Женщины по
утрам до того, как они наложат на лица толстый слой краски,
похожи на ведьм. Я это наблюдала в нашем доме. Моя мама, хоть
спит отдельно от Б.С. В другой комнате. И появляется на люди,
пред светлые очи своего возлюбленного без всяких следов ночных
кошмаров. На лице - краска, на ресницах - тушь, волосы
уложены. В таком виде она вполне съедобна.
одни и те же, вернее всего, спят в одной кровати со своими
мужьями и любовниками и утром доводят их до тошноты своим
видом и запахом изо рта. Вот дуры безмозглые! Сами роют себе
могилу. Уж где-где, а в Америке самый бедный человек может
себе позволить спать в отдельной комнате, а они, даже имея
много денег, все равно норовят всю ночь толкаться с мужчиной в
одной кровати, словно боясь упустить его в ночной тьме, и этим
приедаясь ему как оскомина.
я улавливаю слово-другое, вроде "самостоятельность", "уважение
к старшим".
Непроходимая наивность. Я краем глаза, снизу, взглядываю на
него.
одет со вкусом. Женщины в нашем вагоне поглядывают на него с
интересом, даже строят глазки, интимно улыбаясь.
друг друга в лицо. У моего отца в вагоне несколько поклонниц.
Надо будет их как-нибудь огорошить, шепнув, что он -
гомосексуалист.
вырваться из круга своих забот. Даже шевелят губами, продолжая
прерванную ссору. Другие тщатся выглядеть лучше, чем они есть.
Стараются смотреть на соседей независимо. А есть и просто
кокетки, которые несут свои потертые жизнью, не первой
свежести лица, как вывеску рекламы, будто предлагают каждому
прицениться.
манекенными. А уж состроить томный глупый взгляд научились у
своих кумиров в телевизоре. Сидят они в модных и недорогих
шляпках, с серьгами в ушах, затянутые в пальто, утонув
подбородками в меховых воротниках, и имеют вполне
привлекательный вид. По крайней мере, так думают они.
то, что скрыто от глаз под слоем одежды. Вижу кишечник, в
котором пузырится, перевариваясь, наспех проглоченная за
завтраком пища, остатки дерьма в желудке, который им не
удалось до конца очистить в туалете, несмотря на все потуги.
улавливаю конец фразы, - ...сделать так, чтобы тебя уважали
окружающие.
опротивели до смерти, а уж их уважение меня интересует не
больше, чем прошлогодний снег. Так же, как и нотации отца. Но
он - профессиональный лектор. Пусть сотрясает воздух,
репетирует. Тогда уж бы дул прямо по-английски. Лекция на
русском языке - не ходовой товар в Америке.
монеток о жестяную стенку банки. Я еще не вижу за спинами
пассажиров вошедшего в вагон нищего с монетками в пустой банке
из-под пива, но стараюсь угадать, какой сегодня "обслуживает"
нашу линию. Их здесь несколько нищих, по очереди обходящих
вагоны с грохочущей жестянкой в протянутой руке. Один -
черный, толстый до безобразия, со слоновой болезнью и, видать,
дебил, судя по мокрым губам. Другой - спившийся белый,
волочащий ногу. В рваном пальто. Должно быть, специально
разодранном, потому что вещи поновее и поцелее в Нью-Йорке
выбрасывают на свалки и никто их не подбирает, кроме
мусорщиков.
притворяющегося, так и неопределила, но собака-поводырь в
стеганом жилете, ленивая и безразличная, трется у его ног. Раз
собаку дали - значит, без обмана, на самом деле слеп. На груди
и на спине у него висят картонки с надписями, заранее
благодарящими руку дающего и призывающими божье благословение
на его сердобольную голову.
совесть пассажиров истошными и требовательными воплями и сует
грохочущую жестянку прямо в лицо. Кое-кто кидает по гривеннику
или по четвертаку. Папа ничего не бросает в жестянку. Он занят
чтением мне воспитательной лекции и только морщится, когда
жестянка с грохотом тычется ему в нос.
я пошла по вагонам с такой жестянкой и огорошила пассажиров
совсем необычной тирадой:
Америке за удачную идею платят, не скупясь.
Он, как токующий тетерев, все еще бубнит свое. Я киваю ему
ободряюще. Это придает ему сил и вдохновения. "Уметь постоять
за себя...", "быть внимательным к другим и требовательным к
себе"...
алиментов на мое содержание оставил нам причитающуюся ему долю
имущества. Формально он свободен от финансовых, обязательств.
Но, тем не менее, подкидывает нам регулярно по паре сотен
долларов в месяц. Это не так уж и много, но как добавка к
маминому очень скромному жалованью как-то выручает нас. Папа
это делает добровольно, без всякого принуждения и очень
гордится таким проявлением благородства. Настолько, что
упоминает об этом при каждом удобном случае. Вызывая у меня
далеко не благодарные чувства.
Москве? Или здесь? Нахлебавшись вволю свободы и западной
культуры?
молодости лет не проследила. Стану старше - узнаю.
Ведь большинство мужчин все же остаются мужчинами. Он женился
на маме по любви и, как не раз с гордостью похвалялась бабушка
Соня, мамина мама, долго волочился за ней и чуть ли не на
коленях умолял выйти за него замуж.
моими аналитическими мозгами.
Люба - женщина с железным характером, и ей бы быть
артиллерийским капитаном, а не тихому, застенчивому дедушке
Леве.
которая с ним обращалась не как с живым человеком, а как с
куклой. Она мечтала иметь девочку, а, когда родился мальчик,
свою тоску по дочери проявляла весьма занятным образом: до
трех лет наряжала сына в платьица и юбочки, отрастила ему
длинные волосы и завязывала в них бант.
психике у мальчика.
мужского влияния. Отец четыре года провел на войне, и все эти
четыре года только женщины окружали мальчика. Потом вернулся