понравилось, как аспирант выпил две первые рюмки. Та особая, как ее ни
скрывай, хищность, с которой он отсосал их, подсказывала, что огонек
там, внутри него, уже горит и требует топлива. Впрочем, может, это мне
и показалось.
темноту.
оказалась пожилой женщиной в коричневом платье.
за мясорубкой.
и вошел в дом.
комической скорбью уставилась на махолет, что я не выдержал и спросил:
призналась с горестной откровенностью:
мужчина, скажите -- пусть женится... Деточки будут бегать здесь...
ожидая нашей поддержки.
шестидесяти лет. Больше пятидесяти ему никак нельзя было дать.
Некоторые считали это результатом его кефирной диеты. Однажды, когда
разговор зашел на эту тему, он улыбаясь, сказал:
молодости, когда я был влюблен и увлекался политикой, я выглядел
гораздо старше своих лет.
женщины, словно угадав, о чем она здесь говорила, и насмешливо снижая
тему.
раз я ее предупреждала: "Не лежи так долго на солнце!" Не послушалась,
и теперь у нее вся спина сгорела.
добавил: -- Когда на юг приезжает интеллигентная женщина, она на третий
день идет с ворохом писем по улице и спрашивает, где почта. А когда
приезжает неинтеллигентная женщина, она на третий день ковыляет по
улице и спрашивает, где бы купить простоквашу, чтобы обмазать
обгоревшее тело. И таких множество.
отдаленным образом давало ответ на горестное недоумение женщины по
поводу его одиночества. И женщина, как бы отчасти это поняв и
смирившись, скорее всего временно, скрылась в темноте, держа в руках
починенный Виктором Максимовичем маленький символ домашнего очага.
винтовому аппарату предпочел махолет, а потом постепенно разошелся и
выложил свое жизненное кредо.
трагедия мировой истории в том, что человек, пытаясь удовлетворить свою
самую коренную жажду, жажду свободы, все больше и больше закабаляется.
Тысячелетия человеческой истории превратили его психологию в Авгиевы
конюшни. Только взлетев, он промоет свою душу и поймет истинную цену
земной жизни -- идеям, вещам, людям...
взглядом, потом налил полстакана коньяка, поставил его в тарелку,
набросал туда несколько кружков колбасы, ломоть лаваша и сказал:
угощение... Фонарь лежит на кухонном столе.
темноте, как светлячок, сама себе освещая дорогу.
вся мировая культура, -- продолжал Виктор Максимович, разлив коньяк по
рюмкам и кивнув на свой махолет, который, казалось, прислушивается к
нему, -- это двенадцатый аппарат, который я сконструировал за свою
жизнь. Шесть из них вдребезги разбились. Два -- на земле, а четыре
начали разваливаться в воздухе. Кто хотя бы на минуту испытал свободное
парение в небе, тот не может не возвратиться на землю обновленным
человеком. Он поймет, что это возможно, и будет бесконечно искать во
всех формах земной жизни повторения этого счастья распахнутого полета.
Он будет искать и добиваться его в книгах, в любви, в дружбе, в работе,
во всем! Он приучится чувствовать проявление малейшей пошлости и
подлости как омерзительное выражение антиполета, антипарения, как
предательство своего собственного испытанного в полете счастья.
Человечество ждет великое самовоспитание через полет и парение.
Разумеется, это произойдет не в один день. Но когда появятся надежные
варианты аппарата и наладится их промышленное производство, они будут
ненамного дороже хорошего зонтика.
ни спортивные организации, ни конструкторские бюро, ни министерства. Но
мы должны доказать и докажем свою правоту.
своего желания, потянулся за грушей.
в Армавире, другой -- в Полтаве. Но, наверное, есть еще.
этом. Но пока их мало.
светом и махолет побелел в этом свете, словно оголился. Это далекий
пограничный прожектор на несколько мгновений просочился в сад,
безмолвно вгляделся в него и унесся дальше шарить по берегу.
это неизбежно. Человек должен взлететь, и он взлетит. Никакая диктатура
не сможет управлять летающими людьми, потому что у летающего человека
будет совсем другая психология.
спросил журналист.
потому что он сам тогда будет летающим человеком.
его сюда?
его поставили.
-- спросил аспирант.
безумие нашей жизни. Человек ежедневно совершает тысячи подобных
глупостей, и мы все им подчиняемся. Но как только человек взлетит,
бессмысленность этих глупостей всем станет очевидной.
стула, потянулся к винограду, свисавшему с края беседки.
проследив за моими действиями, добавил: -- с южной стороны зрелей.
остальные положил на стол.
кисти, и ту, которую он взял, и ту, которую держала его девушка, в
наглядный символ их парности. Но в отличие от своей девушки, которая
уже отщипывала ягоды, он только жадно внюхался в гроздь, как бы не
решаясь разрушить символ.
перерывами. После двадцать второго съезда отменили дежурство. Но после
чешских событий снова стали дежурить.
идеологических щупальцев. Огромный и как бы неуклюжий аппарат идеологии
где-то в Москве делает поворот, и в зависимости от него в непомерной
дали, здесь, в поселке под Мухусом, возле участка Виктора Максимовича,
появляется или исчезает милиционер.
И опять несколько мгновений белел в этом свете словно оголившийся
махолет. Потом свеченье погасло, истекло, и луч прожектора унесся
дальше высвечивать берег.
накинутой на плечи. Мы выпили по последней рюмке и стали собираться.
Максимович и вошел в дом. Через минуту он вышел с одеялом в руках,
пошел в сторону берега и потонул в темноте. Видимо, он остановился над
краем участка, потому что раздался его голос:
стола фонарь, и мы, сделав несколько шагов, окунулись в вязкую черноту
южной ночи. Виктор Максимович шел сзади, бросая нам под ноги жидкую
полоску света. Мы перешли железную дорогу, прошли тропинкой, то и дело
теснимой зарослями разросшейся ежевики, и вышли на шоссе к автобусной
остановке.
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Свержин Владимир
Каменистый Артем
Шилова Юлия
Каменистый Артем