Чтение 41–й страницы книги ~Избранное~

- Он пошел с миссис... вместе со всеми?
- Нет, сэр, - коротко ответил слуга. - Он оставался
дома, а потом пошел один. - И решительно, даже грубо
захлопнул дверь, но вид у него при этом был такой, словно он
поступил не так, как надо.
Американца, в котором забавно сочетались дерзость и
обидчивость, взяла досада. Ему очень хотелось немного их
всех встряхнуть, пусть научатся вести себя по- деловому, - и
дряхлого старого пса, и седеющего угрюмого старика
дворецкого в допотопной манишке, и сонную старушку луну, а
главное, рассеянного старого философа, который назначил час,
а сам ушел из дома.
- Раз он так себя ведет, поделом ему, он не заслуживает
привязанности жены, - сказал мистер Кэлхоун Кидд. - Но,
может, он пошел устраивать скандал. Тогда, похоже,
представитель "Солнца Запада" будет там очень кстати.
И, выйдя за ворота, он зашагал по длинной аллее
погребальных сосен, ведущей в глубь парка. Деревья чернели
ровной вереницей, словно плюмажи на катафалке, а меж ними в
небе светили звезды. Кидд был из тех людей, кто
воспринимает природу не непосредственно, а через литературу,
и ему все вспоминался "Рейвенсвуд". Виной тому отчасти были
чернеющие, как вороново крыло, мрачные сосны, а отчасти и
непередаваемо жуткое ощущение, которое Вальтеру Скотту почти
удалось передать в его знаменитой трагедии; тут веяло
чем-то, что умерло в восемнадцатом веке; веяло пронизывающей
сыростью старого парка, и разрушенных гробниц, и зла,
которое уже вовек не поправить, - чем-то неизбывно
печальным, хотя и странно нереальным.
Он шел по этой строгой черной аллее, искусно
настраивающей на трагический лад, и не раз испуганно
останавливался: ему чудились впереди чьи-то шаги. Но
впереди видны были только две одинаковые мрачные стены сосен
да над ними клин усыпанного звездами неба. Сначала он
подумал, что это игра воображения или что его обманывает эхо
его собственных шагов. Но чем дальше, тем определеннее
остатки разума склоняли его к мысли, что впереди и в самом
деле шагает кто-то еще. Смутно подумалось: уж не призрак
ли там, и он даже удивился - так быстро представилось ему
вполне подходящее для этих мест привидение: с лицом белым,
как у Пьеро, только в черных пятнах. Вершина темно-синего
небесного треугольника становилась все ярче и светлей, но
Кидд еще не понимал, что это все ближе огни, которыми
освещены огромный дом и сад. Он лишь все явственней ощущал
вокруг что- то недоброе, все сильней его пронизывали токи
ожесточения и тайны, все сильней охватывало предчувствие...
он не сразу подыскал слово и наконец со смешком его произнес
- катастрофы.
Еще сосны, еще кусок дороги остались позади, и вдруг он
замер на месте, словно волшебством внезапно обращенный в
камень. Бессмысленно говорить, будто он почувствовал, что
все это происходит во сне; нет, на сей раз он ясно
почувствовал, что сам угодил в какую-то книгу. Ибо мы,
люди, привыкли ко всяким нелепостям, привыкли к вопиющим
несообразностям; под их разноголосицу мы засыпаем. Если же
случится что-нибудь вполне сообразное с обстоятельствами, мы
пробуждаемся, словно вдруг зазвенела какая-то до боли
прекрасная струна. Случилось нечто, чему впору было
случиться в такой вот аллее на страницах какой- нибудь
старинной повести.
За черной сосной пролетела, блеснув в лунном свете,
обнаженная шпага - такой тонкой сверкающей рапирой в этом
древнем парке могли драться на многих поединках. Шпага
упала на дорогу далеко впереди и лежала, сияя, точно
огромная игла. Кидд метнулся, как заяц, и склонился над
ней. Вблизи шпага выглядела как- то уж очень безвкусно:
большие рубины на эфесе вызывали некоторое сомнение. Зато
другие красные капли, на клинке, сомнений не вызывали.
Кидд как ужаленный обернулся в ту сторону, откуда
прилетел ослепительный смертоносный снаряд, - в этом месте
траурно-черную стену сосен рассекла узкая дорожка; Кидд
пошел по ней, и глазам его открылся длинный, ярко освещенный
дом, а перед домом - озеро и фонтаны. Но Кидд не стал на
все это смотреть, ибо увидел нечто более достойное внимания.
Над ним, в укромном местечке, на крутом зеленом склоне
расположенного террасами парка притаился один из тех
живописных сюрпризов, которые так часто встречаются в
старинных, прихотливо разбитых садах и парках: подобие
круглого холмика или небольшого купола из травы, точно
жилище крота-великана, опоясанное и увенчанное тройным
кольцом розовых кустов, а наверху, на самой середине,
солнечные часы. Кидду видна была стрелка циферблата - она
выделялась на темном небосводе, точно спинной плавник акулы,
и к бездействующим этим часам понапрасну льнул лунный луч.
Но на краткий сумасбродный миг к ним прильнуло и нечто
другое: какой-то человек.
И хотя Кидд видел его лишь одно мгновенье, и хотя на нем
было чужеземное диковинное одеяние - от шеи до пят он был
затянут во что-то малиновое с золотой искрой, - при
проблеске света Кидд узнал этого человека. Запрокинутое к
небу очень белое лицо, гладко выбритое и такое неестественно
молодое, точно Байрон с римским носом, черные, уже седеющие
кудри... Кидд тысячу раз видел портреты сэра Клода
Чэмпиона. Человек в нелепом красном костюме покачнулся, и
вдруг покатился по крутому склону, и вот лежит у ног
американца, и только рука его слабо вздрагивает. При виде
броско и странно украшенного золотом рукава Кидд разом
вспомнил про "Ромео и Джульетту"; конечно же, облегающий
малиновый камзол - это из спектакля. Но по склону, с
которого скатился странный человек, протянулась красная
полоса - это уже не из спектакля. Он был пронзен насквозь.
Мистер Кэлхоун Кидд закричал, еще и еще раз. И снова ему
почудились чьи-то шаги, и совсем близко вдруг очутился еще
один человек. Человека этого он узнал и, однако, при виде
его похолодел от ужаса. Беспутный юноша, назвавшийся
Делроем, был пугающе спокоен; если Боулнойза не оказалось
там, где он же назначил встречу, у Делроя была зловещая
способность появляться там, где встречи с ним никто не ждал.
Лунный свет все обесцветил: в рамке рыжих волос изнуренное
лицо Делроя казалось уже не столько бледным, сколько
бледно-зеленым.
Гнетущая и жуткая картина должна извинить грубый, ни с
чем не сообразный выкрик Кидда:
- Это твоих рук дело, дьявол?
Джеймс Делрой улыбнулся своей неприятной улыбкой, но не
успел вымолвить ни слова, - лежащий на земле вновь пошевелил
рукой, слабо махнул в сторону упавшей шпаги, потом простонал
и наконец через силу заговорил:
- Боулнойз... Да, Боулнойз... Это Боулнойз из
ревности... он ревновал ко мне, ревновал...
Кидд наклонился, пытаясь расслышать как можно больше, и с
трудом уловил:
- Боулнойз... моей же шпагой... он отбросил ее...
Слабеющая рука снова махнула в сторону шпаги и упала
неживая, глухо ударившись оземь. Тут в Кидде прорвалась та
резкость, что дремлет на дне души его невозмутимого племени.
- Вот что, - распорядился он, - сходите-ка за доктором.
Этот человек умер.
- Наверно, и за священником, кстати, - с непроницаемым
видом сказал Делрой. - Все эти Чэмпионы - паписты.
Американец опустился на колени подле тела, послушал, не
бьется ли сердце, положил повыше голову и как мог попытался
привести Чэмпиона в сознание; но еще до того, как второй
журналист привел доктора и священника, он мог с уверенностью
сказать, что они опоздали.
- И вы сами тоже опоздали? - спросил доктор, плотный, на
вид преуспевающий джентльмен в традиционных усах и
бакенбардах, но с живым взглядом, которым он подозрительно
окинул Кидда.
- В известном смысле да, - с нарочитой медлительностью
ответил представитель "Солнца". - Я опоздал и не сумел его
спасти, но, сдается мне, я пришел вовремя, чтобы услышать
нечто важное. Я слышал, как умерший назвал своего убийцу.
- И кто же убийца? - спросил доктор, сдвинув брови.
- Боулнойз, - ответил Кэлхоун Кидд и негромко
присвистнул.
Доктор хмуро посмотрел на него в упор и весь побагровел,
но возражать не стал. Тогда священник, маленький человечек,
державшийся в тени, сказал кротко:
- Насколько я знаю, мистер Боулнойз не собирался сегодня