было, но, подняв перед собой здоровенную папку меню, я мог незаметно
рассматривать вход. Наверное, долго еще прикрывался бы я дурацкой картой и
глазел в стеклянный проем дверей, если бы вдруг не услвшал за своей спиной
тихое шипение, едва слышный треск, торопливый шорох словно быстро прогорал
бикфордов шнур, и нервы мои, раскровавленые и раздерганные, как ползущий из
мясорубки фарш, напряглись тугим пульсирующим комом, и не успел я обернутся-
ударил по этому воспаленному кому пронзительный резкий хохот, визгливый,
скрипучий, задыхающийся. Голова сама по себе влезла в плечи, не было сил
обернуться, а хохот не замолкал, сипел и надрывался, перхал и плевался, и на
лицах сидящих неподалеку за столиками людей растеклось удивление.
Неукротимый пропоицкий хохот старого Гуинплена. Над чем смеешься? Собрал все
силы и рывком оборотился. Магнуст. Сидит за столиком, за моей спиной. Молча
рассматривает меня. Глаза строгие, губы поджаты. А на столе -- серый мешочек
с бантиком, надписью английской -- "Хи-ха-ха! ". Механическая игрушка --
искусственный смех. Мы внимательно смотрели друг на друга, а мешок прыгал на
столе от своего механического веселья, заливался, взвизгивал, давился
хохотом, хрипел и хихикал. Мы дожидались терпеливо, пока иссякнет его
заводное ликование. Как же ты, сволочь, незаметно прошел мне в тыл?
Ай-яй-яй, маленький зверь, выходит, что ты явился еще раньше меня и наблюдал
за моими маневрами? Мешок еще раз булькнул, хрюкнул, зашипел негромко -- и
умолк. Ну-ну. Великий Пахан говаривал: хорошо смеется тот, кто смеется
последним. Магнуст ласково заулыбался, встал, взял мешочек со стола и пошел
мне навстречу, широко распахивая объятия: Ч- Дорогой папа! Вы показались мне
вчера очень веселым человеком. Я решил сделать вам маленький презент -- его
веселье тоже не зависит от обстоятельств... Молодец. Просто бандит какой-то.
Настоящий террорист. И я заулыбался изо всех сил. Я натягивал на лицо, будто
противогаз, приветливую улыбку, томление радостного нетерпеливого ожидания,
восторг простого русского папаньки от встречи с долгожданным зятьком,
оттого, что он тоже необычайный весельчак и шутник, от предвкушения нашей
совместной пьянки, которая -- при таком составе игроков -- должна
превратиться в незабываемую фиесту. Обнял Магнуста горячо, облобызал
троекратно, и было у меня ощущение, что я обжимаюсь с высоковольтной мачтой
-- такой он был жесткий, холодный, весь из торчащих углов и железных ребер.
Может быть, за границей растят каких-то других евреев? У нас они жиже,
жирнее, жалобнее. -- Ну-кось, сынок, садись. Магнустик мой дорогой, обсудим
не спеша, что будем кушать, чем запивать... -- Мне все равно, -- лениво
заметил Магнуст. -- Ну уж, не выдумывай! Давай икорки черной возьмем, очень
это популярная еда в нашем народе... Магнуст усмехнулся: ЧЧ Боюсь, что эта
еда по карману только коммунистам. Я беспартийный, могу есть что-нибудь
проще... -- Да ты за мошну свою не тужи, я тебя угощаю, не жидись, ешь от
пуза. У нас не то что в вашей Скопидомии: коли пригласил гостя, тем более
родственника, -- корми его до отвалу! -- Это верно. Немецкий счет -- не так
красиво. Но при этот счет нет гостей и нет хозяев. Оба равны. Оба свободны.
Обедают и ведут переговоры. Это удобно. Не знаю уж, то ли он так тщательно
подбирал слова и выражения, то ли еще почему, но даже акцента в его
разговоре почти не было. И развел я горестно руки: -- Как тебя, такого
педанта, немца, прости Господи, моя медхен, дорогая моя тохтер полюбила? Все
у тебя по форме, по параграфу Я ведь хочу по-нашему, по-простому -- чтоб как
лучше было. Смотри, захочешь потом родственных чувств, абер -- дудки Поздно.
И я на тебя осерчаю... Он покивал добродушно: Ч- Больше, чем сейчас, вы не
будете сердитым... -- Ну гляди, тебе жить! Хочешь, закажу тебе чечевичного
супа, очень, говорят, любимое блюдо в вашем народе? Магнуст снисходительно
улыбнулся: -- И это угощение я не могу принять от вас, дорогой папа. Я не
сомневаюсь в вашей мудрости Иакова, но уверяю -- я не красный Исав. Мы
вообще не едим чечевицу... -- Кто это лмы"? -- быстро поинтересовался я.
Магнуст смотрел на меня мягко, добродушно-задумчиво. -- Мы? -- переспросил
он, неопределенно помахал рукой. -- Те, для кого каждый родившийся
первороден, и потому жизнь его священна, неповторима и неприкосновенна. Я
это слышал уже где-то, когда-то я уже слышал эти слова. -- И много вас,
таких? -- Вы хотите знать, трудно ли вам будет справиться? Я пожал плечами,
а Магнуст подмигнул мне заговорщицки, почти товарищески: -- Много.
Достаточно много. И вам не справиться. -- Ох, сынок, что это ты меня все
пужасшь, в угол загнать стараешься? Ты меня, похоже, за кого-то другого
принимаешь! Магнуст покачал головой и упер в меня мягкий, задумчиво-
внимательный взгляд удава, а я с отвращением ощутил, как быстро удлиняются,
растут мои уши, наливаются кровью глаза и переполняет меня рабья инсультная
неподвижность, жестокая связанность чужой волей. -- Нет. я не ошибся. Вы --
это вы. И вы даже лучше, дорогой папа, чем я вас представлял по рассказам.
-- Вот и вижу я, Магнустик, что чересчур много рассказов ты обо мне
наслушался. -- Это правда. Много. Вот столько... Ч- и раздвинул большой и
указательный пальцы сантиметров на пять, будто держал между ними сигаретную
пачку или стакан. Или папку уголовного дела. -- Брось, сынок, не слушай
глупостей -- мы же с тобой интеллигентные люди! -- Нет! -- засмеялся Магнуст
и снова замотал башкой: -- Вы -- нет, дорогой папа... -- Это почему еще? --
вздыбился я. -- Потому что русские интеллигенты -- это плохо образованные
люди, которые сострадают народу. А вы -- уважаемый про- фессор,
следовательно, человек, хорошо образованный. И народу не сострадаете. Он,
еврейская морда, откровенно смеялся надо мной. Ладно, раз пока не удается
атака, то и я посмеюсь. Он же сразу понял, что я небывалый весельчак. И
доверительно хлопнул его по плечу, а ощущение осталось такое, будто ладонью
о косяк рубанул. -- Льстишь ты мне, чертушка! Какое уж там образование -- по
ночам между работой и сном научные премудрости постигал! Как говорят -- на
медные деньги учился. -- Надеюсь, не переплатили? ~- сочувственно спросил
Магнуст. -- Кто его знает, может быть... -- пропустил я и эту плюху промеж
глаз. -- А скажи мне, сынок, откуда ты язык наш так хорошо знаешь? -- А я
учился на настоящие деньги. На золотые, -- серьезно заверил Магнуст. Он
сидел передо мной, удобно развалясь на стуле, Магнуст Беркович, иудейский
гость, и пел не спеша свою нахальную арию про их богатство и силу, и в его
фигуре, позе, выражении лица было ощущение гибкой мощи, очень большой
дозволенности и сознания моей беспомощности. А развязности в нем все-таки не
было. Развязность -- всегда от неуверенности и слабости. Развязность --
извращенная мольба о близости, визгливая просьба трусов и ничтожеств о
снисхождении. И вдруг с щемящей сердце остротой вспомнил, что когда-то,
много лет назад, я сидел вот так же, слегка развалясь, за своим огромным
столом на шестом этаже Конторы и беседовал с людьми, для которых я был
велик, как архангел Гавриил, потому что держал в руках ниточку их жизни и в
моей власти было -- только ли подтянуть ее чуть потуже, подергать сильнее
или оборвать ее вовсе. Мне не было нужды в развязности. Развязным был Минька
Рюмин. А мы, с моим зятьком дорогим, Магнустом Берковичем, родственничком
моим пришлым, -- нет! Мы другой закваски ребята, иного розлива бойцы.
Наклонился он ко мне ближе, облокотился о столешницу, заскрипели жалобно
ножки, и мелькнула почему-то быстрая мысль, что была на Руси в старину мера
такая -- берковец. Берковец -- десять пудов. Какие там пуды. Нет больше в
мире никаких пудов. Это только мы свой нищенский урожай на пуды мерим.
Берковец теперь называется баррелем. В слове лбаррель" -- бормотание
нефтяных струй, бойкий рокот золотишка. Настоящих денег. В Магнусте --
десять пудов силы, берковец уверенности, баррель ненависти. Не отпустит меня
живым, подлюга. -- Насчет денег -- это ты правильно заметил, сынок: хорошая
учеба любого золота стоит, -- сказал я горячо. -- Народ наш бедный от
неучености вековечной... Он криво, зло усмехнулся. А я думал о том, что
выкрутиться могу только благодаря парадоксу поддавков -- там побеждаешь,
проигрывая свои шашки. И для японского рукопашного боя это основа: атака
возникает только из отступления. -- Ты не смейся, сынок, ты человек здесь
чужой, про нас плохо понимаешь. А главная наша беда -- темнота духовная.
Горе-горькое наше в том, что никогда в России не чтили пророков и Бога не
боялись, а верили исключительно в приметы и суевер- ные знаки и страшились
только черта! -- Значит, я правильно угадал, что вы народу не сострадаете?
-- серьезно спросил Магнуст. Но тут пришел официант, молодой человек в
грязном белом смокинге, с лицом красивым и бессмысленным, как у царского
рынды. -- Чего заказывать будете? -- спросил он с легким отвращением к нам.
-- Вот глянь на него, сынок, -- показал я на официанта пальцем. -- Взгляни
на этого прекрасного кнабе, что по-вашему значит лмальчуган". Разве он
нуждается в сострадании? Вот скажи сам, обормот: тебе разве нужно наше
сострадание? Рында нахмурился. Его матовые щеки манекена налились еле заменю
краской -- на нем хорошо было бы показывать студентам, что мозгу для работы
необходим прилив крови. Но прилив- ная волна схлынула, оставив на каменистом
берегу две четкие мыслишки. -- На кой мне ваше сострадание? -- обиженно
сказал он. -- Вас, слава Богу, ничем не хуже... А будете обзываться,
хулиганить, я вас враз доставлю куда следует. Вам за оскорбление личности
при исполнении служебных -- знаете, как там вправят? Магнуст с интересом
смотрел на нас, и то, что он объединял взглядом меня с этим кретином,
означало мою крошечную победуЧя вырвался ненадолго из клинча, из его жуткого
захвата, из непереносимого противостояния грудь в грудь, один на один,
Кухонный рында возник, как случайный прохожий на пустын- ной улице, где
затевается убийство. Он стал мне враз дорог и симпатичен. -- Да ты не
сердись, дурашка, я же ведь любя, а не для обиды. Ты, значит, беги на кухню
и принеси нам по-быстрому икры, осетрины, белужьего бока, маслин, овощей,
салатов, жульена, филе с грибами, мороженого, кофе. И бутылку водки...
Официант снова порозовел: приток крови принес ему весть обо мне как о
хорошем клиенте. Он торопливо записывал заказ в блокнотик. -- И постарайся,
чтобы мы остались тобою довольны, -- напутствовал я его, а потом повернулся
к Магнусту: -- Видишь, сынок, не нужно ему сострадания. -- Вижу, Ч-
согласился Магнуст, а на харе его злостной было написано, что готовит он мне
какую-то ужасную подлянку, и всячески я старался оттянуть этот палящий миг
удара, хотел глубже поднырнуть, крепче окопаться в словах, заморочить,
заговорить, сбить с толку. Ч... А почему не нужно? -- спросишь ты меня. От
гордости? От высокого своего сознания? От ума? А я тебе отвечу: потому ему
не нужно сострадания, что не страдает он вовсе! Это вы все за рубежами
своими выдумали про народ наш, будто он страдает. -- А на самом деле он
счастлив? -- вежливо спросил Магнуст. -- Конечно, счастлив! Это вы дурость
Корнев Павел
Земляной Андрей
Русанов Владислав
Никитин Юрий
Громыко Ольга
Эриксон Стивен