голова упиралась в высокий подголовник. Якуб положил вещи на заднее сиденье
и, не прощаясь, ушел.
гостиной, потом спустился за вещами, не закрывая дверь квартиры. Он не стал
отгонять машину в гараж, оставил у подъезда. Поднявшись, он прошел в
гостиную и сел на стул у изголовья дивана. Таня лежала, раскинув руки, лицом
в потолок, губы стали постепенно растягиваться в блаженную улыбку. И это
было страшнее всего.
свою любимую, свою жену, свою единственную на свете Таню.
III
чем-то он обвиняет Якуба, а тот еле оправдывается. Казалось, куда-то ее
тащат, несут, а она ни двинуться, ни слова сказать не может. Вроде стоит у
входных дверей Анджелка и провожает ее грустным взглядом, как прощается.
Тане смешно, хочется успокоить, крикнуть: "Я скоро приду!", а губы не
лепятся. Увозит ее кто-то домой, а кто - не видно, глаз не открыть. Опять,
наверное, эта ведьма с суровым взглядом. Но старуха так бережно уложила ее в
постель, укрыла пледом, подушку поправила, что Таня не выдержала и
расплылась в блаженной улыбке.
из-под пледа и вдруг сообразила, что находится не там, где была. Вместо
Якуба прямо на стуле у изголовья сидит задремавший Павел.
собственной квартиры. - И что теперь?
дышать и вышибающую слезы из глаз.
держать будешь.
кухонный стол все содержимое холодильника. Они ели молча, не глядя друг на
друга. Потом, стараясь унять нервную дрожь, Таня занялась делом. Когда
споласкивала посуду, словно невзначай спросила:
нему, она выставилась в упор. Его глаза беспомощно вопрошали. Но он молчал.
бревно какое-то. Он усмехнулся.
побежала вниз. Он провел рукой, посмотрел на пальцы, а в глазах стояли
слезы.
кафельной стенке, сползла на пол, уронила голову на колени и громко, навзрыд
заревела.
специалистов. Таня только кивала.
годной только для своего отчима Севочки. "Лечение за колючей проволокой" для
себя казалось немыслимым. Каждый ее шаг, любое сказанное слово здесь
фильтровалось и было подотчетным. Заметив в одной из палат пристегнутых к
койкам пациентов, она поняла, что лучше не противиться врачебным показаниям.
Лечащий, которого представил Сутеев, был всегда сама обходительность, но
вопросы задавал каверзные, предполагающие неоднозначные ответы. Медсестры,
санитарки и даже ближайшие родственники работали на Льва Ефимовича, как
звали эскулапа, словно "утки" в камере предварительного заключения. Тетрадка
ее истории болезни не по дням, а по часам толстела, набирала жирный анамнез,
но уже шла вторая неделя, а более или менее точного диагноза поставить никто
не мог. Синдрома абстиненции, как ни хотели, не обнаружили. Налицо была
стойкая депрессия, вызванная неврастенией, причем последнее объяснялось
скорее гормональными нарушениями периода беременности. Понятно, что эти
данные у медиков были. Еще когда ими владел Сутеев. В соответствии с этим
Таня и выбрала линию поведения, что было как нельзя кстати. Более всего
хотелось вырваться за пределы этих стен. Она ела все антидепрессанты,
простодушно отвечала на все мыслимые вопросы, ничего не скрывала, даже то,
что потягивала травку, понятно, из-за бессонницы; что не хочет видеть свою
дочку Нюкту, Анну-Ночную, подумаешь, дочка, орет так, что уши закладывает.
Тем временем вставала рано, ежедневно делала зарядку, общалась с другими
пациентами, ждала среды и субботы, дней посещения, с двенадцати до четырех.
Недели две ее обволакивал на ежедневных собеседованиях психотерапевт с
невыговариваемым именем Фаздык Шогимардонович Ахтямов. За время общения с
ним на сеансах, которые Ахтямов строил по ему одному ведомому плану, Таня
поняла, что все его знания базируются на отечественной психологии и
философии марксизма-ленинизма. Имени Эриха Фромма он и не слышал, во всяком
случае виртуозно линял от этой темы. В результате Таня оглоушила его
фроммовской терминологией в собственной вольной трактовке. Фаздык
Шогимардонович, якобы делая пометки в своем блокноте, скорописью записывал
Танину дешифровку словосочетаний типа "анальное либидо"...
выставиться полным олухом, возлагалась на психиатра-нарколога из клиники
Сербского. Его ждали из Москвы со дня на день. В словах одной из дежурных
сестер промелькнуло, что этот воротило науки пользовал и бутырских
пациентов. Исследуя невменяемые состояния, психиатр великолепно владел
гипнозом, и раскалывались у него стопроцентно.
пушистыми ушками. Говорил ласково, с придыханиями, улыбался и постоянно
прикрывал глазки, стрелял голубенькими щелочками в упор. Однако все его
призывы к Гипносу оказались тщетными. По его требованию мудрый бог к Тане не
явился. Только голова у гипнотизера разболелась, и горели мохнатые уши.
отправился в третье отделение, на котором, кстати, пребывал
Захаржевский-старший. Там со стариками возилась Шура, не раз выручавшая
Сутеева. Эта немолодая, крупная женщина со скуластым лицом всегда говорила,
что в больнице душу не вылечишь. По любому поводу у нее имелся либо адресок
для родных, либо сама ходила в церковку за болящего. Вот и сегодня,
внимательно выслушав Сутеева, нарисовала она планчик для Павла.
какая-то. Видать, молодую кто-то свадил. Сам говоришь, красивая пара. Мало
ли, кто позавидует.
Чернов понял только то, что медицина расписалась в своей беспомощности.
Может, и правильно понял?
город. Таня догадалась, что Большой Брат имеет в виду конкретное место, и не
требовалось особых мозгов, чтобы понять, куда они едут.
Старой Деревни, миновала черту города и свернула с трассы в Зеленогорске.
хихикнула.
концов, пью и курю сама. А ты где? За рулем?
нее вела к домику, застроенному ажурными веранд очками. Павел посигналил.
калитку. В окошко выглянула пожилая женщина, сдержанно улыбнулась, еще более
сдержанно встретила Таню.
топилась печь. В деревянном манежике пыхтела Нюта, сучила ножками, временами
задевая разноцветные пластмассовые шарики. Руки ее были заняты соской. Она
ее выдергивала изо рта, отбрасывала и тут же морщила мордашку. Нина
Артемьевна, няня, тут же подбирала соску. Какое-то время соска ходила во рту
девчурки ходуном, потом все повторялось заново.
Курылев Олег
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Куликов Роман
Сертаков Виталий